— Любопытно, мне показалось, твоя мать сказала, что скрэббл отменяется, потому что Франсин нужно подготовиться к поездке.

— Могли бы сказать и мне. Ну ладно, у тебя, наверное, еще масса дел. Спасибо, что заглянул. — Грейс подождала, дабы убедиться, что намек понят и Кейн уйдет.

— Жаль, что ты не можешь прийти. Грег действительно хочет с тобой познакомиться.

— Когда вернемся из Чикаго. И если вам этого и вправду хочется. Договоримся о встрече, — пообещала Грейс.

Кейн сунул руки в карманы.

— Грейс… — нерешительно начал он.

— Что?

— Да так, ничего. Удачной поездки. Позвони, если что-нибудь понадобятся.

— Позвоню.

— Я имею в виду — в любом случае, — ответил Кейн, нагибаясь за своими пакетами.

— Даже чтобы заменить лампочку? — пошутила Грейс, хотя для нее самой это не позвучало как шутка, учитывая непредсказуемость «дюро-лайт».

— Это становится одной из моих специальностей, — сказал Кейн.

— Ты — первый, кому я позвоню, если мне что-нибудь понадобится, — ответила Грейс, хотя знала, что, скорей всего, не позвонит никому.


Закрыв дверь за Кейном, Грейс прошла в гостиную и бессильно опустилась на кушетку. Сердце ее бешено колотилось. Она по-прежнему держала в руках желтый конверт и, не в состоянии ждать до субботы, вскрыла его. Оттуда высыпались множество узких полосок бумаги, газетные вырезки и предсказания китайской гадалки.

Грейс подняла одну из бумажных полосок и прочла: «Стрелец. Парад планет, настало время получить то, чего вы всегда хотели. Попробуйте. Закройте глаза. Загадайте желание. Откройте глаза. Сбылось?» Грейс перевернула бумажку. На оборотной стороне ее было частное объявление из журнала «Тайм-аут», которое Кейн вырвал в тот день, когда они ездили за елкой. Грейс почувствовала, что у нее гора свалилась с плеч: как она могла быть такой дурой и предположить, что Кейн просто мотался без дела? Кейн всегда останется самим собой — надежным и последовательным. Она прочла предсказание: «Жизненные трудности исчезли с вашего пути». Если бы только Кейн знал, с какой иронией это звучит! И согласился бы он с тем, что одна из трудностей — Лэз?


Час спустя Грейс поняла, что пора чем-нибудь заняться, и решила позвонить и подтвердить свой заказ на авиабилеты. Она набрала номер авиакомпании и подождала, пока оператор возьмет трубку. Хлоя порекомендовала авиалинию — маленькое транспортное агентство, осуществлявшее перевозки на Среднем Западе и пользовавшееся хорошей репутацией.

— Спасибо, что звоните в «Хайленд-эйр». Чем могу вам помочь?

Грейс не переставала удивляться тому, что люди могут быть такими милыми и приветливыми. Ей часто говорили, что она не похожа на жительницу Нью-Йорка, но стоило ей встретиться с кем-нибудь не из трех центральных штатов, как она чувствовала, что необходимо с аварийной срочностью менять манеры. Как бы она ни старалась, ее вежливость не могла соперничать с непринужденной учтивостью на другом конце провода.

— Я звоню, чтобы подтвердить свой заказ.

— Если вы дадите мне свой номер, буду рада вам помочь.

Грейс сообщила оператору информацию и стала ждать, прислушиваясь к «Временам года» Вивальди.

— Простите, что заставила вас ждать. Да, заказ на ваш полет подтверждается. Два билета первым классом до Чикаго, пятница, десять утра. — Грейс моментально заметила ошибку.

— Мне казалось, я заказывала два места в туристическом классе, — сказала она.

— Вы переоформили заказ.

— Неужели? — сконфуженно спросила Грейс.

— Мэм, передо мной два билета первого класса до аэропорта О’Хара с обратной датой — воскресенье, час дня. На обед вы просили специальные вегетарианские блюда — паровую спаржу и суп мисо, а также по вашему выбору — темпех или бургер по-деревенски.

Грейс не выносила, когда ее называли «мэм», однажды перепутала темпех с кухонной губкой, но больше всего ее озадачило, откуда оператор знает, что она вегетарианка.

— Бургер по-деревенски, пожалуйста, — ответила она.

— Вам понадобятся наземные перевозки, когда вы прибудете в О’Хара? Пассажирам вашего рейса дополнительно предоставляется лимузин. — Грейс почувствовала себя размякшей, охваченной какой-то овечьей покорностью.

— Да, спасибо. — Повесив трубку, она все еще пребывала в недоумении. Но после минутного раздумья поняла, что единственное возможное объяснение состоит в том, что билеты первого класса — заранее преподнесенный ей ко дню рождения подарок Хлои.


Было уже далеко за полдень — и никаких признаков Гриффина. Грейс собралась убить время с помощью вязания, но потом вспомнила, что забыла подрезать амариллис. Однажды она слишком долго продержала в земле луковицу ириса, и на следующий год растение не цвело, только выбросило несколько тонких, похожих на траву листьев, которые в конце концов побурели и завяли.

Грейс достала из кладовки с инструментами садовые ножницы и пошла в столовую. Определенно растение переживало не лучшие времена — его листья развернулись и поникли. Она обрезала стебли в двух дюймах от луковицы и поставила горшок в большой магазинный пакет, для надежности прихватив его сверху клейкой лентой.

Самым прохладным и темным местом в доме была кладовая за дверью черного хода. Окно выходило на аллею, и прямой свет сюда не попадал. Иногда сквозняк доносил из соседней кухни звуки поющего голоса. Грейс хранила здесь в металлических корзинах лук, картошку и чеснок. Батарея в кладовке не работала с тех самых пор, как они переехали, от замерзшего окна с кривой рамой дуло. Грейс засунула пакет под подоконник и с чувством выполненного долга снова принялась ждать Гриффина, занявшись мытьем квартиры и водворением всех вещей на их законные места после предпринятой Долорес перестановки.


Наконец, примерно в половине пятого, зазвонил домофон, и Грейс побежала открывать. Не в силах сдерживаться, она ждала у дверей, пока не услышала, как лифт остановился на их этаже. Звонок в дверь. Грейс перевела дух, прежде чем широко распахнуть ее. В передней стоял Гриффин в серой с белым вязаной шапочке, черной лыжной куртке и джинсах. На плече у него висел небольшой туристский рюкзак.

— Я уже начала думать, где ты, — сказала Грейс. Все ее приготовления к сдержанному приветствию словно ветром сдуло, и она чувствовала себя самой что ни на есть обычной перенервничавшей родительницей.

— Кажется, я перепутал время, — ответил Гриффин, снимая шапочку и рукой приглаживая волосы. Его желто-коричневый полотняный рюкзак был как две капли воды похож на тот, который Грейс носила в старших классах. С той лишь разницей, что рюкзак Грейс был изукрашен автографами, символами мира и цветами, нарисованными фломастером, а на этом красовались наклейки «Перл джем» и «Нью одер». С обтрепанной лямки свисал брелок для ключей в виде доски для сноуборда. Грейс заметила и проглаженную заплату, изображавшую самолет, нацеленный на красное сердце. Она задумалась: может быть, это символ его поездки в Нью-Йорк для поисков отца?

— Проходи, — сказала она Гриффину, — я покажу, где ты можешь положить свои вещи.

Гриффин последовал за Грейс, которая повела его по коридору в кабинет Лэза. Он шел медленно, то и дело останавливаясь, чтобы повнимательнее разглядеть висевшие на стенах фотографии и эстампы. Казалось, он старается запечатлеть в своем сознании каждую мелочь. Когда они дошли до кабинета, Гриффин снял рюкзак. Грейс разглядела там пару хоккейных коньков, точно таких же, какие были на женщине в «Скай-ринке». Когда Гриффин подошел к ореховому столу у окна, Грейс сообразила, что сталкивалась с его матерью лицом к лицу уже дважды. Гриффин сел в кожаное крутящееся кресло Лэза. Под его весом сиденье сжалось, издав звук, очень похожий на один из долгих вздохов ее отца, словно бы кресло тоже испытало облегчение от того, что в нем наконец кто-то сидит.

Окно выходило на север, открывая вид на крыши богатых особняков. Грейс настолько привыкла к тому, что во время работы Лэз подолгу смотрит в окно, что не однажды путала раздутые ветром легкие занавески с его силуэтом. На какое-то, пусть очень короткое время эти призрачные образы смягчали острую боль, причиняемую его отсутствием.

Гриффин чувствовал себя в этой комнате как дома. Сложив руки на груди, он откинулся на спинку кресла, потом улыбнулся Грейс.

— Вы не могли бы показать мне какие-нибудь фотографии? У меня есть только один снимок родителей, — сказал он, вынимая фотографию из рюкзака. — Ему уже по крайней мере лет двадцать. — Грейс посмотрела на снимок. Если бы она ничего не знала, то подумала бы, что перед ней Гриффин. — У мамы нет более поздних снимков отца.

Потребовалось время, чтобы Грейс смогла до конца проникнуться смыслом произнесенных слов. «Более поздних снимков». Как будто, глядя на них, она могла каким-то образом ближе почувствовать Лэза, но, увы, на ее фотографиях он был не более доступен, чем на той, которую держал в руках Гриффин. Правда была в том, что Лэз все сильнее отдалялся от нее. День за днем, несмотря на то что она со всеми ухищрениями кудесницы заклинала его вернуться в ее жизнь, она одновременно отталкивала его, отправляла в изгнание, сравнимое только с его собственным, в реальности существующим уходом.

Грейс вытащила альбом в матерчатом переплете с узором из чайных роз, где хранились фотографии их медового месяца, и села на пол. Гриффин сел рядом. Грейс смотрела, как он переворачивает страницы — вот Лэз по пояс в голубой воде; Лэз на крыльце их крытой соломой хижины; Грейс с Лэзом на пыльной горной тропе машут руками, как будто хотят остановить машину, прежде чем обезьяны сгонят их вниз, — образы, настолько живо запечатлевшиеся в памяти Грейс, что она почти и не смотрела на фотографии.

Гриффин закрыл альбом и положил его на колени.

— Похоже, вы действительно счастливы вместе, — сказал он.

— Да, мы счастливы, — ответила Грейс, не в силах игнорировать выбранное ею настоящее время. Правда кружилась вокруг нее, как пылинки. Мы счастливы. Мы были счастливы. Мы снова будем счастливы. Но когда?

Гриффин поднялся с пола и поставил альбом обратно на полку. Он взял резную овальной формы медную дверную ручку, выкрашенную под серебро, которая переехала сюда из старой квартиры Лэза. Лэз снял ее с входной двери и заменил похожей, купленной на блошином рынке.

Когда Грейс упаковывала вещи перед переездом, Лэз появился с набором отверток и отвинтил одну из граненых дверных ручек. Он проделал это как нечто привычное, само собой разумеющееся, с тем же небрежным видом, с каким мать Грейс в ресторане складывала к себе в сумочку луковые булочки или тарелку бискотти или когда она прихватывала в качестве сувенира гостиничную пепельницу. Тогда это казалось странным, но теперь, когда Гриффин касался очертаний цветочного узора и на глазок оценивал вес ручки, Грейс поняла, зачем Лэз делал это. На полке лежали все прочие дверные ручки, которые он собирал в квартирах, где жил в разные годы, и она словно видела их впервые, гадая, чьи руки поворачивали их, какие двери они открывали и не было ли случайно среди них ручки из квартиры, где Лэз жил с матерью Гриффина.

Гриффин положил ручку обратно и кончиками пальцев пробежался по корешкам книг — так, словно читал книгу для слепых. Грейс много раз видела, как Лэз проделывал то же самое в букинистических магазинах, словно рассчитывая добыть таким образом какие-то сведения о прежних владельцах. Гриффин открыл сборник стихов и начал читать заметки, оставленные Лэзом на полях. Потом поставил книгу на место и стал обходить комнату, беря в руки и разглядывая разные мелкие вещицы: серебряную зажигалку с выгравированным на ней мифологическим сюжетом, деревянный ящичек с головоломками, пепельницу из пражской гостиницы, нож для разрезания бумаги с ручкой из слоновой кости.

Все, чего бы ни коснулся Гриффин, казалось, внезапно оживает, насыщаясь новым смыслом. Исследовательский азарт оказался заразительным, и Грейс почувствовала неудержимое желание показать Гриффину все-все-все. Она пошла в кладовку и зажгла там свет. В кладовке пахло корицей — запах свечки, которая когда-то лежала здесь. Расталкивая по пути нераспакованные коробки, Грейс отыскала среди них металлический ящик, набитый письмами. Прижав ящик к груди, она принесла его в кабинет и поставила на стол.

— Он обычно любил писать письма, — сказала Грейс Гриффину. Наверху лежала перевязанная шелковой лентой пачка писем, которые Лэз посылал ей даже в то время, когда они жили вместе. Грейс часто перечитывала их, особенно когда Лэз начал отдаляться. Иногда она даже сохраняла его сообщения на автоответчике, чтобы прослушивать их, когда Лэз будет в отъезде.

В металлическом ящике хранились письма, посланные им домой из лагеря, интерната и колледжа, а также письма, которые он на протяжении нескольких лет писал отцу и которые возвращались нераспечатанными. Однажды мать Лэза, одержимая приступом «чистолюбия», наткнулась на ящик. Когда она спросила, что с ним делать, Лэз сказал, чтобы она его выбросила, но Грейс спасла ящик от этой участи и, ничего не сказав Лэзу, принесла домой. Вынимая письма из ящика, Грейс и Гриффин хранили молчание. Синие, зеленые и оранжевые конверты рассыпались по столу.