Нора Робертс - Незавершенные дела

— Ездила, выступала, — устало вздохнула Ванесса. — Какая связь между сочинением музыки и всем этим?

— Прямая, Ван. Нервное перенапряжение вызывает язву. Отчаяние, гнев, обида накапливаются внутри, не находя выхода, — отсюда и язва.

— Я ничего в себе не коплю. — Ванесса вздернула подбородок. — Тебе ли этого не знать, Брэди? Да спроси кого хочешь — мой темперамент известен на трех континентах.

— Не сомневаюсь, — кивнул он. — Однако своему отцу ты никогда не осмеливалась его показывать.

На это ей нечего было возразить. Это была правда.

— Так чего тебе хотелось — сочинять или выступать?

— Оба эти занятия можно совмещать. Это вопрос самодисциплины и личных предпочтений.

— И что же ты предпочитала?

Она смущенно поерзала:

— Выступать, конечно. Разве это не ясно?

— Еще раньше ты говорила, что ненавидишь выступать.

— Когда это я такое говорила?

— Я помню. Так почему?

Она встала и пустилась шагать по комнате. Теперь это не имеет никакого значения. Но он сидел тут и смотрел на нее. Опыт подсказывал, что он не отстанет, пока не докопается до правды.

— Ладно. Выступать мне никогда не нравилось, — призналась Ванесса.

— То есть ты не хотела играть?

— Нет, я не хотела выступать. У артистов это называется «боязнь сцены». Это глупая, детская болезнь, но мне так и не удалось ее перерасти.

— Чего же здесь глупого? Если тебе не нравилось выступать, надо было бросить. Ах да, — вдруг вспомнил он, — твой отец…

— Да, в этом была вся его жизнь. — Она села на ручку кресла, затем снова нервно вскочила. — Он все отдал моей карьере. Меня он не понимал. Чего я боюсь, почему не могу выступать…

— Вот ты и заболела.

— Я никогда не болела. Я не отменила ни одного выступления из-за болезни.

— То есть ты выступала, подрывая свое здоровье. Черт побери, Ван, у него не было права заставлять тебя.

— Но это же отец… Я ему многим обязана.

«Сукин сын, эгоист», — подумал Брэди.

— А он не пробовал тебя как-нибудь лечить?

— Лечить? Как болезнь? Он не выносил болезни и слабости. В этом, наверное, была его слабость. Он был из тех, кто отказывается признавать неудобные для него вещи. Их просто не существовало. — «Ну, вроде моей матери», — подумала про себя Ванесса и продолжала: — С ним бесполезно было разговаривать о моих страхах. Он не понимал. А я всякий раз перед выступлением твердила себе: все обойдется, сегодня этого не случится, мне не будет страшно. — Ванесса поежилась. — Но за кулисами все повторялось снова и снова — дрожь, холодный пот и дурнота до отчаяния. Впрочем, стоило мне начать играть, как все прекращалось, а после концерта я снова убеждала себя, что этого больше не будет.

Брэди внутренне негодовал, представляя, как ей приходилось мучиться — раз за разом, год за годом.

— А тебя не посещала простая мысль, что он выпивает из тебя все соки?

— Да, — уныло ответила она. — Но кроме него, у меня никого не было, а у него была только я. В последний год, несмотря на болезнь, он запрещал мне отменять концерты, чтобы ухаживать за ним. Он не принимал лекарств, терпя жуткие боли. Ты понимаешь, что такое терминальная стадия рака. Под конец его забрали в больницу, но, конечно, там уже ничем не смогли помочь. Я разъезжала с концертами — потому что он настоял, — но при первой возможности срывалась и летела в Женеву, где он лежал в клинике. Меня не было с ним, когда он умер. Я была в Мадриде. Концерт прошел с большим успехом.

— Неужели ты себя за это винишь?

— Нет, но мне очень жаль. — Ее глаза говорили об этом лучше всяких слов.

— И что ты теперь собираешься делать?

Ванесса посмотрела на свои руки, сжимая и разжимая кулаки.

— Пока не знаю. Когда я приехала, я чувствовала страшную усталость. Мне требовалось время для отдыха. Мне до сих пор нужно время — чтобы понять, что я чувствую, чего хочу, куда двигаюсь. — Она подошла к нему и взяла его лицо в свои ладони. — Я не хотела увлекаться тобой, знала, что это сильно осложнит мне жизнь. И я не ошиблась. Но когда я проснулась сегодня утром в твоей кровати, я почувствовала себя счастливой. Я не хочу этого лишиться.

Брэди взял ее за запястья:

— Я люблю тебя, Ванесса.

— Тогда помоги мне. — Она, будто ждала этого жеста, с готовностью прижалась к нему. — Будь со мной.

Он поцеловал ее голову:

— А я никуда не еду.

— Пациентов больше нет, доктор Такер.

— Что? — Брэди, читавший карту, поднял голову от стола и посмотрел на свою ассистентку. — Что вы говорите?

— Пациентов на сегодня больше нет. — Она повесила сумку на плечо. — Мне закрывать?

— Да. Спасибо. До завтра.

Затем он вполуха слышал грохот ящиков и щелканье замков. Четвертый двенадцатичасовой рабочий день подошел к концу. Четвертый день подряд длиной двенадцать часов. Пусть Хайтаун маленький провинциальный город, но работы у местного семейного врача здесь было не меньше, чем у главного врача в крупной клинике Нью-Йорка. Обычный поток пациентов на приеме, а также вызовы на дом резко возросли, неделю назад началась вспышка ветрянки и острого фарингита — полгорода чесалось и хрипело. Кроме того, он должен был вести обычную бумажную работу и ездить в больницу, и в результате у него не оставалось времени даже нормально поесть. Брэди успел уже сто раз пожалеть, что в приемной они держат игрушки и надувные шары для маленьких пациентов, а не леденцы, как раньше. Он мог неделю обходиться полуфабрикатами, разогретыми в микроволновке, и спать урывками, но он не мог долго обходиться без Ванессы. Со дня свадьбы их родителей они почти не виделись — с того уик-энда, который они провели в постели. Три раза он отменял их свидания, понимая, что для некоторых женщин этого было бы достаточно, чтобы прекратить отношения. Пусть заранее составит себе представление о том, каково быть женой врача, что это сулит много неудобств — отмена обедов, ночные вызовы и отсроченный отпуск.

Он закрыл карту и потер глаза. Она выйдет за него замуж. Он так решил. Если только ему удастся урвать минутку, чтобы сделать ей предложение.

Брэди взял со стола открытку из Мексики — закат на море, пальмы, песок. «Ты отдыхай там получше, папочка, — мысленно обратился он к отцу, рассматривая открытку, — потому что, когда ты вернешься, мы с тобой посчитаемся». Интересно, захочет ли Ванесса поехать в тропики в их медовый месяц? Мексика, Багамы, Гавайи… Солнце, ленивые дни на пляже… Горячие страстные ночи. Нет, загадывать пока рано. Какой же медовый месяц до свадьбы? А свадьбы не может быть, пока не уломаешь женщину выйти за тебя замуж. Ах, если бы они были женаты, он мог бы сейчас отвезти свои усталые кости домой. Пока он не увидел ее, он и не знал, как ему хочется иметь свой дом, как у всех, — любимая женщина и их дети, Рождество и воскресные обеды.

Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он видел это все прямо как наяву, только наяву так не бывает. Но сейчас он слишком устал, чтобы смотреть правде в глаза. Он слишком нуждался в ней, чтобы помнить о благоразумии.

Стоя в дверях, Ванесса наблюдала за ним со смесью удивления и благоговения. Это же Брэди. Ее Брэди. Но таким она его еще не видела — серьезным и деловым, в белом халате, среди своих дип ломов и сертификатов, развешанных по стенам. На столе лежала аккуратная стопка бумаг, из кармана торчал офтальмоскоп. В этом Брэди не было ничего от юнца, готового чуть что показать всему миру удар левой. Это был солидный, надежный мужчина, которому люди доверяли свое здоровье. Он, как говорится, заполнил свою нишу.

Он принял решение и нашел свое место в жизни, а она? Она по сей день колебалась. Но вот насчет Брэди она не мучилась сомнениями — он ее неотразимо притягивал. Она всегда к нему возвращалась.

С легкой улыбкой на лице она вошла в кабинет.

— Вы заняты, доктор Такер?

— Что? — Глаза Брэди распахнулись от изумления. Он смотрел на Ванессу, не вполне понимая, грезит он или все происходит наяву. Нет, настоящая Ванесса стояла у стола, в легкой блузке и брюках, и улыбалась.

— Привет, — сказала она, ставя на стол корзинку. — Я уж подумала, не уйти ли мне… У тебя был такой грозный вид… Я даже испугалась.

— Испугалась?

— Ну да. Я боюсь врачей. У них шприцы, иглы, они говорят непонятные слова и потом вписывают их в какие-то таблицы неразборчивым почерком.

— Хм, — сказал Брэди. — Может быть, мне снять халат?

— Нет, не стоит. Халат, пожалуй, мне нравится. Только не засовывай мне в рот свой шпатель. Кстати, твоя ассистентка сказала мне, что прием на сегодня закончен. Я столкнулась с ней в дверях, когда она уходила.

— В общем, да, — подтвердил Брэди, чувствуя, что писанину придется отложить. — А что в корзинке?

— Всякая еда. Раз ты не приезжаешь ко мне домой, я решила узнать, не примешь ли ты меня здесь.

— По удивительному совпадению я сейчас совершенно свободен. — Стоило ему взглянуть на Ванессу, и усталости как не бывало. Она не нанесла макияж, и на переносице была хорошо заметна россыпь веснушек. — Ну что ж, расскажи, какие у тебя проблемы.

— Видите ли, доктор, — начала Ванесса, садясь на стул напротив, — у меня что-то с головой. Страшная рассеянность. Начав какое-то дело, я останавливаюсь и забываю, что я делала, и сижу, уставившись в пустоту.

— Хм…

— А еще эти боли, — она положила руку на грудь, — вот здесь, и очень сильное сердцеби ение.

— Ага…

— А по ночам, — она закусила нижнюю губу, — я вижу сны.

— Вот как? — Он поднялся и пересел на угол стола, ловя легкий, летучий аромат ее духов. — Какого рода сны?

— Личного. — Она надула губы.

— Но я же врач.

— Да? А почему тогда вы не предлагаете мне раздеться?

— Хороший вопрос. — Он встал со стола и взял ее за руку. — Идемте со мной.

— Куда?

— Ваш случай требует полного осмотра.

— Брэди…

— Для вас я доктор Брэди. — Он включил свет в соседнем кабинете. — Так где, вы говорите, у вас болит?

Она смерила его долгим внимательным взглядом.

— По-моему, вы злоупотребляете медицинским спиртом, доктор.

Он толкнул ее к кушетке.

— Расслабьтесь. Я вам помогу, ведь недаром меня называют доктор Неболит. — Он вынул свой офтальмоскоп и посветил ей в глаза. — Так, глаза определенно зеленые.

— Ах, какое облегчение.

— А что я говорил? Расстегните блузку, я проверю ваши рефлексы.

— Что ж… — она задумчиво провела языком по кромке верхних зубов, — раз я пришла… — Ее пальцы стали неторопливо расстегивать пуговицы. Из-под блузки сверкнул прозрачный голубой шелк.

Он не дыша смотрел, как она раздевается.

— С виду вы совершенно здоровы. Я бы даже сказал, вы выглядите великолепно.

— Но у меня боли в этом месте. — Она прижала его руку к груди. — Чувствуете? Сердце стучит как сумасшедшее.

— Ага, — согласился он, смакуя свои ощущения. — Думаю, что это заразно.

— У меня жар, — пробормотала Ванесса, — и слабость в ногах.

— Без сомнения, заразное заболевание. — Он пальцем спустил одну шелковую бретельку. — Вам нужно в карантин.

— Надеюсь, вместе с вами?

Он расстегнул ей брюки.

— А это идея. — Когда он наклонился, чтобы расстегнуть сандалии, вторая бретелька соскользнула с плеча.

— Так что со мной, доктор? — спросила она хриплым прерывистым голосом.

Он стянул с нее брюки.

— Моцарт-грипп.

— Ах вот оно что… — Она обвила руками его шею. Сто лет, кажется, прошло с их последнего объятия. Он ткнулся губами в ямочку на ее шее. — А вы мне поможете, доктор?

— А я что делаю?

Его губы скользнули вверх и нашли ее губы. Это было как вернуться домой, ибо он чувствовал, что там и есть их законное место. Она прильнула к нему, смакуя его вкус, и их вздохи и шепот смешались. Чем бы она ни болела, он все-таки был для нее лучшим лекарством.

— Мне уже лучше, — промычала она, прикусывая его губу, — но нужно еще.

— Ван?

Она с улыбкой перебирала его волосы, и в ее глазах лучился теплый свет. Он видел себя там, в ее дымчатых глазах. Все, чего он когда-либо желал, к чему стремился, о чем мечтал, — все было там. В долю секунды дразнящее влечение обернулось мучительной тягой, и он со стоном впился в ее губы: на этот раз он не будет с ней терпелив. Такая перемена удивила ее, но совсем не испугала; его внезапная и отчаянная горячность захватила ее и увлекла. Она прильнула к нему, повторяя про себя, точно в бреду: еще, еще, еще. Казалось, она никогда не насытится его бешеным желанием. Ее руки стаскивали с него халат и футболку, пока зубы кусали его рот. Страсть разгоралась в ней, точно полыхающий огонь. Ей хотелось осязать его плоть, его жаркую плоть, отведать ее вкус и ощутить на своих губах.