— Спасибо, — улыбнулась в ответ Ванесса. — Дом — чудесный. Мне кажется, в нем стало больше места, хотя говорят, что, когда становишься старше, вещи, наоборот, уменьшаются.

Лоретта выключила радио. Напрасно она это сделала, ибо теперь они остались вдвоем в тишине.

— Раньше здесь было слишком много темных тонов, — сказала Лоретта, — и громоздкой мебели. Зайдешь, бывало, в комнату, а мебель на тебя давит, словно выталкивает обратно. — Она вдруг неловко осеклась. — Кое-что я оставила, в основном бабушкины вещи. Они на чердаке. Вдруг, думаю, они понадобятся тебе.

— Может быть, когда-нибудь, — неопределенно ответила Ванесса, садясь за стол.

Мать положила ей в тарелку разноцветный салат.

— А где рояль?

— Я его продала. — Лоретта потянулась за чайником. — Давно уже. Глупо было бы держать его в доме, когда никто на нем не играет. Да и вообще — я его терпеть не могла. Ах, извини! — спохватилась она.

— Ничего, я все понимаю.

— Вряд ли. — Лоретта пристально взглянула на дочь. — Я думаю, тебе этого никогда не понять.

Ванесса пока не была готова вести столь серьезные разговоры, и потому она промолчала, беря вилку.

— Надеюсь, тебе понравилось пианино. Я-то в них не разбираюсь.

— Да, понравилось. Прекрасный инструмент.

— Бывший его хозяин говорил мне, что это самая лучшая модель. А я знала, что тебе нужно заниматься, вот и купила. Но если оно тебя не устраивает…

— Нет-нет, все в порядке.

Они ели молча, пока Ванесса не вспомнила о вежливости.

— Город совсем не изменился, — начала она непринужденным тоном. — Миссис Гейнор на углу еще жива?

— Еще как, — с облегчением затараторила Лоретта, — ей уже восемьдесят, но она каждый день в любую погоду ходит на почту за газетами и обратно. Брекенриджи уже пять лет как подались отсюда куда-то на юг, а дом продали. Там теперь живет семья с тремя детьми — хорошие люди. Младший в этом году пошел в школу — говорят, толковый паренек. А Рика Хобакера помнишь? Ты его нянчила.

— Помню-помню: это чудовище с рогаткой сводило меня с ума за доллар в час.

— Он самый, — хохотнула Лоретта. — Его приняли в колледж на стипендию.

— Просто не верится.

— Он заходил повидаться на Рождество. Спрашивал о тебе. — Лоретта прочистила горло. — А Джоанн здесь осталась.

— Джоанн Такер?

— Теперь она Джоанн Найт. Три года назад вышла замуж за Джека Найта-младшего. У них чудесный ребенок.

— Джоанн, — пробормотала Ванесса. Джоанн Такер была ее лучшей подругой с тех пор, как она себя помнила, — ее наперсницей, которой плакалась в жилетку, ее сообщницей в проделках. — У нее ребенок…

— Да, девочка Лара. Они живут на ферме неподалеку. Вот она обрадуется, если ты приедешь.

— Наверное. — Впервые за целый день у Ванессы проснулись какие-то чувства. — Я, пожалуй, съезжу к ней. А ее родители? Как они поживают?

— Эмили уж восемь лет как умерла.

— Ой… — Эмили Такер была лучшей подругой матери, как Джоанн была ее лучшей подругой. — Извини.

Лоретта потупилась, глядя на свои руки.

— Мне до сих пор ее не хватает.

— Женщины добрее ее я не знала. Жаль, что… — Она не договорила, понимая, что время сожалений прошло. — А доктор Такер? Как он?

— Неплохо. — Лоретта заморгала, прогоняя слезы. — Дети, работа… В общем, он справился. Он тоже будет рад видеть тебя, Ван.

Ванесса и не помнила, когда ее в последний раз так называли, и это ее даже тронуло.

— Он все так же принимает у себя дома?

— Конечно. А ты совсем ничего не ешь.

Ванесса заставила себя проглотить немного салата.

— Почему же ты не спрашиваешь о Брэди? Неужели тебе неинтересно?

— Нет, — поморщилась Ванесса, ковыряя вилкой в тарелке. — Не особенно.

Лоретта узнала эту гримасу — надутые губы, складку меж бровей, и на сердце у нее стало теплее.

— Брэди Такер пошел по стопам отца. Ванесса едва не поперхнулась.

— Неужели он тоже врач?

— Да, и переехал в Нью-Йорк. Состоит консультантом в нескольких клиниках. Мне Хэм рассказывал.

— Вот это да! Я-то думала, он пойдет коровам хвосты крутить или сядет в тюрьму.

Лоретта рассмеялась:

— Он теперь уважаемый человек. Все такой же красавчик — высокий, темноволосый. Это всегда не давало ему жить спокойно.

— И другим тоже, — пробормотала Ванесса, а ее мать улыбнулась и сказала:

— Он никому не сделал зла. Разве что родителям помотал нервы. Но о сестре он всегда заботился — вот это мне в нем нравилось. А уж за тобой как ухлестывал!

— Брэди бегал за каждой юбкой! — фыркнула Ванесса.

— А Эмили говорила мне, что когда ты… когда вы с отцом уехали в Европу, он места себе не находил, слонялся по дому как неприкаянный несколько недель.

— Это было давно! — отмахнулась Ванесса, давая понять, что продолжать этот разговор она не собирается.

— Я сама помою посуду. — Лоретта начала собирать тарелки. — А ты, может быть, сыграешь что-нибудь? Мне бы хотелось услышать, что ты снова играешь здесь, в этом доме.

— Хорошо. — Ванесса шагнула к дверям.

— Ван?

— Да?

Интересно, назовет ли она ее когда-нибудь мамой.

— Я хочу, чтобы ты знала, что я очень горжусь твоими достижениями.

— Вот как?

— Да. — Лоретта внимательно посмотрела на дочь, жалея, что у нее недостает смелости обнять ее. — А у тебя какой-то несчастный вид.

— Я вполне счастлива.

— А если нет — ты ведь не скажешь?

— Вряд ли. Мы ведь совсем друг друга не знаем.

«Что ж, по крайней мере, это честно, — подумала Лоретта. — Больно, но без обмана».

— Надеюсь, до твоего отъезда мы успеем познакомиться поближе.

— Я приехала, чтобы получить ответы на некоторые вопросы, но я пока не готова их задать.

— Ничего, мы подождем, Ван. И поверь: я всегда желала тебе самого лучшего.

— И отец всегда так говорил, — тихо заметила Ванесса. — Теперь, когда я стала взрослой, я все-таки не понимаю, что это значит. Забавно, не правда ли?

Она вышла из кухни и направилась в музыкальную комнату, чувствуя грызущую боль ниже груди. Прежде чем сесть за пианино, ей пришлось достать из кармана юбки пузырек и проглотить одну таблетку.

Она начала с «Лунной сонаты» Бетховена, играя по памяти сердца, отдаваясь тихой власти музыки. Сколько всего она переиграла в этой комнате! Час за часом, день за днем. По любви, но большей частью оттого, что так было нужно. К музыке она всегда питала смешанные чувства. С одной стороны, это была серьезная страсть, потребность творить и совершенствовать свое мастерство. Но в то же время над Ванессой довлел долг угодить отцу, который ожидал от нее невиданных достижений. И безуспешно — как она догадывалась.

Он так и не понял, что музыка для нее любовь, а не профессия. Утешение, способ самовыражения, а не средство удовлетворить свои амбиции. Но всякий раз, когда она пыталась объяснить ему это, она нарывалась на злость и раздражение. Со временем желание разговаривать на эту тему у нее пропало. Известная как страстная и темпераментная артистка, в присутствии отца она становилась покорным ребенком. Она никогда не осмеливалась ослушаться его.

Ванесса заиграла Баха и отрешенно закрыла глаза. Больше часа она пребывала во власти красоты и нежности и гениальной музыки. Отец этого не понимал. Он не понимал, что она может играть для себя, для собственного наслаждения, и ненавидит выходить на освещенную сцену и играть для публики.

Затем ее чувства взбодрились, и она перешла к Моцарту, заиграла быстрее и оживленнее. Пылкая, почти неистовая музыка струилась сквозь нее. Когда затих последний аккорд, она ощутила почти забытое удовлетворение.

Аплодисменты у нее за спиной заставили ее резко обернуться. На одном из хрупких стульев сидел мужчина. Несмотря на солнце, слепившее глаза, и двенадцать прошедших лет, она узнала его почти сразу.

— Потрясающе!

Брэди Такер поднялся и подошел к ней. На мгновение его высокая худощавая фигура закрыла солнце, и свет засиял вокруг его головы, точно нимб.

— Изумительно!

Она молча смотрела на него.

— С возвращением, Ван. — Он протянул ей руку.

— Брэди, — пробормотала Ванесса, вставая со стула, а затем вдруг ударила его кулаком в живот. — Ах ты, негодник!

Он со всхлипом плюхнулся на банкетку возле пианино. Этот звук был ей так же сладок, как и музыка. Сморщившись, он поднял голову и сипло проговорил:

— Я тоже рад тебя видеть.

— Как ты здесь очутился?

— Твоя мамочка меня впустила.

Когда он встал, ей пришлось откинуть голову, чтобы заглянуть ему в глаза — в его потрясающие синие глаза.

— Я не хотел мешать и потому присел тут на стульчик. Не ожидал от тебя такого удара.

— Вот и напрасно! — Она была рада, что ей удалось застать его врасплох. Таким образом она хоть немного отплатила ему за ту боль, которую он ей когда-то причинил. Когда она услышала его по-прежнему глубокий обольстительный голос, ей снова захотелось его ударить. — Она не говорила, что ты в городе.

— Я вообще-то здесь живу. Вернулся год назад.

Ванесса капризно надула губы. Он надеялся, что хоть это в ней изменилось, потому что когда она так делала, то становилась совершенно неотразимой.

— Можно мне сказать тебе, что ты потрясающе выглядишь, или мне лучше защищаться?

Скрывать волнение Ванесса научилась хорошо. Она села, разгладила юбку и разрешила:

— Что ж, валяй.

— Ладно. Ты потрясающе выглядишь. Правда, немного отощала.

Она снова обиженно надула губы:

— Таков ваш диагноз, доктор Такер?

— В общем да, — ответил он, пристраиваясь рядом с ней на банкетке и вдыхая манящий и тонкий, точно лунный свет, аромат ее духов. Ее притяжение было не то чтобы неожиданным, но оно разочаровало его. Пусть они и сидели рядом, она осталась далекой, будто их по-прежнему разделял океан.

— Ты тоже неплохо выглядишь, — сказала она, сожалея, что это правда. Он был худощав и спортивен, как в юности. Его нежное прежде лицо приобрело зрелую мужественность, которая делала его еще более привлекательным. У него были волосы цвета воронова крыла и длинные густые ресницы, а руки такие же сильные и красивые, как и тогда, когда он впервые коснулся ее. «Сто лет назад», — подумала она, складывая свои руки на коленях. — Мать сказала, что ты работаешь в Нью-Йорке.

— Да, верно. — Он чувствовал себя смущенным, точно влюбленный школьник. Двенадцать лет назад он знал, как себя с ней вести. По крайней мере, ему казалось, что знает. — Я приехал помочь отцу. Он собирается оставить практику через год-два.

— Просто не верится… Ты здесь… А доктор Такер уходит на пенсию…

— Времена меняются.

— Это точно, — согласилась Ванесса, ощущая какую-то детскую неловкость оттого, что они сидят рядом. Она тут же мысленно себя одернула, но тем не менее встала. — Еще мне не верится, что ты врач.

— Пока я учился, мне тоже не верилось.

Она нахмурилась. Брэди был в джинсах, свитере и кроссовках — точно школьник.

— Кстати, и внешне ты не похож на врача.

— Показать тебе стетоскоп?

— Не надо. — Ванесса сунула руки в карманы. — Мама сказала мне, что Джоанн вышла замуж.

— Ну да — за Джека Найта. Никого лучше не нашла. Помнишь его?

— Смутно.

— Он на год старше меня. Звезда футбола. Года два он играл в профессиональной команде, потом получил травму колена и бросил. — Брэди усмехнулся. Щербинка на одном из передних зубов всегда казалась ей очень милой. — А Джоанн будет очень рада видеть тебя, Ван. Я бы тоже хотел к ней наведаться. У меня пара пациентов, но к шести я освобожусь. Почему бы нам не съездить куда-нибудь поужинать, а потом к ней?

— Что-то не хочется.

— Почему?

— Потому что в последний раз, когда ты обещал за мной приехать, ты так и не явился.

Он сунул руки в карманы:

— А ты злопамятная.

— А ты как думал?

— Мне было восемнадцать лет, Ван, и у меня были причины.

— Сейчас все это не важно, — отрезала она, чувствуя жжение в желудке. — Я просто не хочу начинать там, где мы закончили.

Он задумчиво взглянул на нее:

— Да я и не собирался…

— Отлично, — поддержала она с внутренней ненавистью. — У нас у каждого своя жизнь, Брэди. Давай оставим все как есть.

Он медленно кивнул.

— А ты больше изменилась, чем я думал.

— Да. Мы оба изменились. — Она поднялась и вышла из комнаты, по пути бросив ему: — Ты помнишь, где тут выход.

— Ага, — ответил он себе, когда остался один. Он помнил, где выход. Но он забыл, что стоит ей надуть губы, и он обо всем забывает.