Ванесса ошеломленно тряхнула головой:

— Так у тебя свой магазин?

— Ну да — небольшой. — Руки нервно затеребили нитку жемчуга на шее. — Я назвала его «Чердак Лоретты». Глупо, наверное, но мне кажется, что это подходящее название. Я закрылась на два дня, но… Если хочешь, я останусь дома еще на день или два — как скажешь.

Ванесса задумчиво смотрела на мать, пытаясь представить себе ее в роли владелицы магазина, среди своих товаров и бухгалтерских книг. Антиквариат? Разве она когда-нибудь интересовалась антиквариатом?

— Нет, — наконец ответила Ванесса, понимая, что разговор придется отложить. — Иди, если тебе нужно.

— Может быть, ты захочешь взглянуть. У меня есть много разных забавных вещиц, так что заходи. — Лоретта дрожащими пальцами возилась с пуговицами пиджака, который ей никак не удавалось застегнуть. — Ты тут не заскучаешь одна?

— Я привыкла быть одна.

— Да-да, конечно, — затараторила Лоретта, — увидимся вечером, я обычно возвращаюсь к половине седьмого.

— Хорошо.

Ванесса подошла к мойке и повернула кран. Хотелось воды — холодной и чистой.

— Ван.

— Да?

— Я знаю, что годы прошли, но все-таки… Надеюсь, ты дашь мне шанс.

— И я надеюсь, — развела руками Ванесса, — но я понятия не имею, с чего начать.

Лоретта робко, но все-таки без прежнего напряжения улыбнулась:

— И я. Может быть, так и начнем. Я тебя люблю и буду счастлива, если смогу это доказать. — С этими словами она быстро повернулась и вышла.

— Ах, мама, — ответила Ванесса, когда за ней закрылась дверь, — я прямо не знаю, что мне делать.


— Миссис Дрискол, — Брэди похлопал восьмидесятитрехлетнюю старушку по узловатому колену, — у вас сердце как у гимназистки.

— Ах, при чем тут сердце, Брэди, — закудахтала она, — когда у меня все кости ноют и трещат.

— Заставьте своих правнуков пропалывать ваши грядки, и сразу полегчает.

— Но я уже шестьдесят лет сама обрабатываю свой участок!

— Конечно, ваши помидоры того стоят, но костям-то от этого не легче! — заметил Брэди, отстегивая манжету тонометра с руки выше раздутого локтя, пораженного артритом.

Здесь он мало чем мог помочь.

Миссис Дрискол учила его во втором классе, двадцать пять лет тому назад. Уже тогда она представлялась ему старейшей жительницей Земли. А ей он, наверное, до сих пор казался малолетним хулиганом, который перевернул аквариум с золотыми рыбками, чтобы посмотреть, как те будут биться на полу.

— Я видел вас выходящей с почты пару дней назад, миссис Дрискол, — он сделал пометку в ее карте, — вы шли без трости.

Она фыркнула:

— Только старики ходят с палками

— Я вам как врач говорю, что вам уже пора.

Она отмахнулась:

— Ты всегда был грубияном, Брэди Такер.

— Да, но теперь у меня есть медицинский диплом. И я хочу, чтобы вы пользовались тростью, хотя бы для того, чтобы лупить Джона Хардести, когда он попробует с вами заигрывать.

— Старый козел, — пробормотала миссис Дрискол. — А я буду выглядеть старой козой, скача со своей палкой. Выйди отсюда, мальчик, я оденусь.

— Есть, мэм.

Он вышел, качая головой. Отправь он ее хоть пешком на Луну, миссис Дрискол ни за что не возьмет палку. Она была из тех немногих пациентов, которых ничем не проймешь и не запугаешь.

Покончив с приемом больных в офисе, он поехал в больницу, чтобы осмотреть еще двоих. По дороге он съел яблоко и несколько арахисовых крекеров — все, что было у него с собой на обед. Редкий встречный не доложил ему о возвращении в город Ванессы Секстой. Эта информация сопровождалась подмигиванием, усмешками, ухмылками и тычками в бок. Таковы уж маленькие города. Все друг о друге все знают. И помнят. Пусть они с Ванессой встречались двенадцать лет назад, но запись о том сохранилась в народной памяти навеки, точно кто-то высек ее в граните, а не только вырезал на дереве в городском парке.

А он забыл о ней. Почти. Вспоминал, только когда в газете мелькало ее имя или фотография. Или когда в руки ему попадались ее диски, которые он покупал, но никогда не слушал. Или когда видел женщину, похожую на Ван, которая так же. наклоняла голову и улыбалась. И тогда накатывали воспоминания детства — сладкие и мучительные. Они были почти детьми, стремительно и бесстрашно вступающими во взрослую жизнь. Но то, что было между ними, осталось прекрасным и невинным. Долгие медленные поцелуи в кустах, горячие обещания, робкие ласки. Странно, что теперь эти воспоминания вызывали такую боль в сердце. В юности их отношения представлялись им великой любовью — потому, наверное, что отец Ванессы запрещал им встречаться. И чем строже он запрещал, тем упорнее они сближались. Таковы все юнцы. А он играл роль рассерженного молодого человека, который противостоит отцу своей возлюбленной, а своему собственному родителю не то чтобы противостоит, но порядочно мотает нервы, угрожает и клянется, как умеют только в восемнадцать лет. Если бы им не мешали, они выдохлись бы через несколько недель. «Врешь, — подумал Брэди с усмешкой. — Ты никого так не любил, как Ванессу в тот год». В тот безумный год ему исполнилось восемнадцать и все казалось возможным.

Они так и не занялись любовью, о чем он ужасно жалел потом, когда она исчезла из его жизни. Впрочем, оглядываясь назад, он понимал, что это было к лучшему. Если бы тогда они стали любовниками, не смогли бы дружить теперь. А именно этого он и хотел, ничего более. По крайней мере, так он себя настраивал. Ему совсем не улыбалось вновь потерять от нее голову.

Может быть, лишь на мгновение, когда он увидел ее за фортепиано, у него перехватило дыхание и участился пульс, но это естественно — ведь она красивая женщина, с которой они когда-то были близки. И если вчера вечером он томился от сильного желания, пока они сидели в сумерках на качелях, на то он ведь и мужчина. Но он не дурак. Ванесса Секстон больше не его девушка и не будет его женщиной.

— Доктор Такер, — в дверь просунулась голова его ассистентки, — следующий пациент ждет.

— Иду.

— А еще ваш отец просил вам передать, чтобы вы зашли к нему после работы.

— Спасибо.

И Брэди направился в кабинет, гадая, выйдет ли Ванесса вечером во двор, чтобы посидеть на качелях, или нет.

Ванесса подошла к двери дома Такеров и постучала. Ей всегда нравилась Мейн-стрит с ее домашней атмосферой: крашеные крылечки, цветочные ящики на подоконниках, где сейчас буйным цветом цвела герань, на окнах рамы с сетками от насекомых. В детстве ей приходилось наблюдать, как Брэди с отцом снимают зимние рамы и ставят летние. Это был верный знак того, что зима кончилась.

На крыльце стояли два кресла-качалки. Доктор Такер, бывало, сиживал здесь летними вечерами, а прохожие останавливались, чтобы пожаловаться ему на здоровье. И раз в год на День поминовения Такеры устраивали пикник у себя на заднем дворе, с гамбургерами и картофельным салатом, куда сходился весь город посидеть в тени каштанов и поиграть в крокет.

Он был щедрый человек, доктор Такер. Он не жалел ни времени, ни труда для других. Она помнила, как он громко смеялся густым басом и как осторожны были его руки во время осмотра. Он был добрым духом ее детства. Он утешал ее, когда она расстраивалась из-за родительских ссор. А теперь у него роман с ее матерью. И Ванесса даже не представляла себе, что она ему скажет.

Доктор Такер сам открыл дверь и молча уставился на нее. Он был высок и худощав, как Брэди. Его темные волосы поседели, но он не выглядел стариком. Он улыбнулся, и его глубокие синие глаза, окруженные морщинами, стали еще глубже.

От растерянности Ванесса даже не успела протянуть руку, а ее уже душили в объятиях, пахнущих одеколоном Old Spice с мятой. «Какой знакомый запах», — подумала она, чуть не плача.

— Ванесса! — гулко басил он у нее над ухом. — Как я рад, что ты приехала.

— Я и сама рада, — ответила Ванесса, в тот момент веря своим словам. — Я по вас скучала, — совсем расчувствовалась она. — Мне вас недоставало.

— Дай-ка я на тебя взгляну. — Он отстранился. — Вот это да! Эмили всегда говорила, что ты будешь красавицей.

— Ах, доктор Такер, как мне жаль миссис Такер.

— Да, нам всем ее жаль, — сказал он. — Она тебя очень любила — все заметки о тебе собирала. Думала, ты станешь ей невесткой. «Хэм, — скажет, бывало, — эта девочка как раз для нашего Брэди — с ней он бросит дурить».

— Он, кажется, и так бросил.

— Да, почти. — Обняв ее за плечи, он повел ее в дом. — Как насчет пирога и чая?

— С удовольствием.

Пока он заваривал и разливал чай, она сидела за столом на кухне. В его доме все осталось по-прежнему. Как и при Эмили, повсюду были чистота и порядок, все блестело и сверкало. Коллекции безделушек, дорогих Эмили, как и раньше, занимали все свободное место в доме. Кухонное окно выходило на задний двор, с тенистыми деревьями и цветущими нарциссами. Дверь справа вела в рабочую половину, где находились кабинеты для приема пациентов. Единственную перемену представляла собой сложная система телефонов и интеркомов.

— Миссис Лири печет лучшие в городе пироги, — сказал доктор Такер, отрезая толстые ломти шоколадной меренги.

— И до сих пор платит вам ими, — заметила Ванесса.

— Хм. Но они же на вес золота. — Он довольно вздохнул и сел за стол напротив Ванессы. — Наверное, мне не стоит говорить, как мы все тобой гордимся.

— Жаль, что я раньше не приезжала. Я понятия не имела, что Джоанн вышла замуж. И родила ребенка. — Ванесса взяла чашку, впервые со дня своего приезда чувствуя себя спокойно. — Лара — такая миленькая.

— Кроме того, она очень смышленая, — подмигнул доктор Такер. — Я, может быть, не могу судить объективно, но смышленее ребенка я не видел. А уж детей я повидал.

— Надеюсь, мы будем с ней часто видеться, пока я здесь. То есть со всеми вами.

— Ты к нам надолго?

— Не знаю. Я пока об этом не думала.

— Твоя мать только об этом и говорит.

Ванесса откусила кусочек пирога.

— Она, оказывается, открыла антикварный магазин. Вот так сюрприз! Никогда не

могла представить ее в роли деловой женщины.

Трепет в желудке вынуждал ее говорить и есть с опаской.

— Она хорошо справляется. Я знаю, что твой отец недавно умер.

— Да, от рака. — Ванесса поежилась. — Ничем нельзя было помочь… С ним было трудно.

Он отказывался признавать себя больным — всю жизнь ненавидел слабость.

— Знаю. — Доктор Такер тронул ее за руку. — Надеюсь, ты научилась быть с ними более терпеливой.

Излишним было бы объяснять, кого он имеет в виду.

— Нет, не то чтобы я ненавидела свою мать, — со вздохом произнесла Ванесса, —

но я плохо ее знаю.

Видно было, что ее ответ ему понравился.

— Ну а я получше. Ей в жизни нелегко пришлось, Ван. За каждую ошибку она не просто платила, она расплачивалась втройне. А что до тебя — так она тебя любит и всегда любила.

— Но почему она меня отпустила? — Сердце у нее привычно сжалось.

— Об этом ты сама должна у нее спросить. А она пусть ответит.

— Я чувствую себя как в детстве, — вздохнула Ванесса, — когда я приходила поплакать у вас на плече.

— Плечи для этого и нужны. Я часто тешил себя иллюзией, что у меня две дочери.

Ванесса заморгала, прогоняя слезы, и отхлебнула спасительного чая.

— Так оно, наверное, и было. Доктор Такер, вы ее любите?

— Да. Это тебя огорчает?

— Вообще-то не должно…

— Но?

— Мне трудно это принять. Я всегда считала вас с миссис Такер образцовой парой, и я верила, что это навсегда. А мои родители… как бы несчастливы они ни были всю жизнь…

— Все-таки оставались твоими родителями. И ты знала, что это тоже навсегда.

— Да, — сказала она с облегчением, благодарная ему за то, что он ее понимает: — Пусть это глупо, нелепо…

— Но как уж есть, — закончил он вместо нее. — Мое милое дитя, на свете чего только не бывает. Мы с Эмили прожили в браке двадцать восемь лет, и я думал, что мы проживем еще столько же, но это не было суждено. Пока мы были вместе, я любил только ее. Нам повезло — наши чувства мало менялись со временем. Когда она умерла, я подумал, что эта часть моей жизни навсегда ушла в прошлое. Твоя мать была ближайшей подругой Эмили, и в течение многих лет я ее только так и воспринимал. А затем она стала и моим ближайшим и дражайшим другом. Думаю, Эмили была бы довольна.

— Я слушаю вас и чувствую себя ребенком.

— Для родителей ты всегда останешься ребенком. — Он взглянул на ее тарелку. — Что это ты? Блюдешь фигуру?

— Нет, — усмехнулась Ванесса, — аппетит пропал.

— Я не хотел показаться тебе старым занудой, но должен заметить, что ты слишком