Когда они проходили под окном Малой библиотеки, к ним присоединился Фиц.

— Вижу, ты чувствуешь себя лучше, — сказал он Элизабет.

— Благодарю тебя, да. Визит к Джейн оказался довольно тяжким испытанием. Она расстроилась из-за Лидии, но несчастье с Мэри ввергло ее в прострацию. Я вернулась домой с невероятной головной болью.

Ангус выпустил руку Элизабет, поклонился ей и направился в сторону конюшни, откуда тут же донесся приветственный вопль Чарли. Его родители улыбнулись.

— Ты не вышла к отъезду Каролины, — сказал Фиц.

— Головная боль была более, чем настоящей, если ты усматриваешь в ней предлог.

— Вовсе нет, — сказал он тоном удивления. — Я знал, куда ты отправилась и какой прием тебя ожидает. Сестры Чарльза поняли. Они тоже знают Джейн.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я сожалею о том, что сказала Каролине, — жестким голосом сказала Элизабет. — Мое отвращение к этой… этому подобию женщины достигло зенита, и я больше видеть ее не могу. Собственно, не знаю почему, я не сделала этого давным-давно.

— Потому что это означало непростительное оскорбление.

— Порой толщина шкуры требует непростительного оскорбления! Ее самодовольство настолько монументально, что она считает себя совершенством.

— Я страшусь думать о том, что должен буду сказать Чарльзу, и щадить тебя не собираюсь.

— Не останавливайся перед самым худшим, — сказала она невозмутимо. — Чарльз не дурак. Причуды судьбы наградили его злоязычной сестрой, и он прекрасно это знает. Когда такие же причуды наградили тебя неприемлемыми родственницами через брак, ты убрал их из своей жизни. Так ли уж мое избавление от Каролины Бингли не похоже на это? Если можно тебе, Фиц, то можно и мне! — Она свирепо взглянула на него. — Почему ты так плохо обеспечил Мэри? Ты же безмерно богат и мог бы без малейшего ущерба для себя достойно вознаградить ее за семнадцать лет спокойствия, которые она подарила тебе. Вместо этого вы с Чарльзом назначили жалкую сумму.

— Я, естественно, полагал, что она будет жить у нас в Пемберли или с Джейн в Бингли-Холле, — сказал он сухо. — Тогда бы девять тысяч фунтов с лишним обеспечили ей доход, покрывший бы любые ее нужды.

— Да, я понимаю твою логику, — сказала она. — Однако, когда Мэри отвергла эти альтернативы, ты должен был бы немедленно назначить ей более солидную сумму, но ты этого не сделал.

— Но как я мог? — спросил он негодующе. — Я настаивал, чтобы она месяц обдумывала свое положение, а затем снова побывала бы у меня. Но она так и не явилась ко мне — и даже не известила меня о своих планах. Просто арендовала самый неподходящий дом в Хартфорде и поселилась там без компаньонки. Какие выводы мог я сделать из этого?

— Поскольку Мэри — Беннет, то наихудшие. — Царственно кивнув и тем лишив его возможности на подобный кивок, Элизабет вошла в дом, предоставив ему отправляться, куда он пожелает.


Не зная, чем заняться после неудовлетворительного завершения их розысков, Ангус, Чарли и Оуэн разлетелись в разные стороны, подобно шарам на бильярдном столе. Ангус возвратился в общество людей его возрастной группы, Чарли поддался упрекам совести и взялся за свои книги, а Оуэн решил исследовать Пемберли.

Чарли мог понять желание человека, впервые оказавшегося в этих местах, увидеть кряжи и скалы, качающиеся камни, ущелья, обрывы, вздыбленные пейзажи и пещеры, но, выросши в Пемберли, никогда не думал об экскурсиях по его достопримечательностям.

Природа Уэльса была более дикой, чем в Дербишире, во всяком случае на его севере, а потому уэльсец получал истинное наслаждение от могучего леса, отделявшего дворец — он попросту не воспринимал его как дом — и фермы арендаторов во владениях Дарси.

Особенно его завораживали английские дубы, невероятно старые и огромные. Книги внушили ему, что дубы сгубило кораблестроение, начавшееся при Генрихе, восьмом по счету, или все возраставший спрос на дома и мебель. Однако, без всяких сомнений, дубам в лесах Пемберли никогда не угрожали топоры, пилы и клинья лесорубов. Ну, подумал он, в пределах этого непомерного поместья слову короля не тягаться со словом Дарси, а уж тем более если король — пучеглазое немецкое ничтожество.

Ситуация в семье Дарси также его завораживала, ведь он был настолько же чуток, насколько образован, и ощущал раздор, подкапывающийся под соблюдение хороших манер, будто прилив под старый причал. Само собой разумелось, что он преклонялся перед миссис Дарси. Однако более близкое и долгое соприкосновение с мистером Дарси смягчило его первоначальную антипатию. Если ты великий человек, размышлял он, то скорее всего знаешь это и не роль играешь, а руководствуешься самой сутью. Ангус сказал, что мистер Дарси будет премьер-министром, возможно, очень скоро, а это делало его полубогом. Однако жизнь с ним не могла быть легкой.

Прекрасно, что Чарли и его отец пришли к взаимопониманию, которого, безусловно, не было, когда Чарли только поступил в Оксфорд. Главную роль сыграло взросление, но также и природное стремление паренька постигать все стороны вопроса — качество, обеспечившее ширину и глубину его занятиям. Год разлуки отдалил его от матери, что также было во благо. Она была напоминанием о тяжком детстве, которое он стремительно оставлял позади себя.

— Эй, там! — произнес юный и очень властный голос.

Вздрогнув, он огляделся, но никого не увидел.

— Вверху, олух!

Следуя этому указанию, его взгляд обнаружил овал лица, обрамленного растрепанными каштановыми кудрями; два глаза, цвета которых он не мог различить, яростно сверкали на него.

— Что случилось? — спросил он. У него ведь было три сестры, а она с такими волосами не могла не быть сестрой Чарли.

— Сними меня отсюда, олух.

— А, так ты застряла, чумичка?

— Не застрянь я, олух, ты бы и не знал, что я здесь.

— Понятно. То есть ты швыряла бы камешки или орехи в меня из своего тайника.

— Орехи в это время года? Олух ты.

— Как ты застряла? — спросил он, начиная взбираться на дуб.

— Защемила щиколотку в развилке.

— Первая твоя изящная фраза.

— На фиг изящные фразы, — сказала она презрительно.

— О Боже, совсем не изящное выражение. — Его лицо теперь оказалось на уровне с ее ступнями, и он увидел защемленную щиколотку. — Ухватись за крепкий сук обеими руками и повисни на нем. Как только твои ноги перестанут поддерживать вес тела, согни колени. Да уж, защемила ты ее на славу! — Подняв голову, он обнаружил, что заглядывает прямо ей под юбки, и кашлянул. — Когда высвободишься, будь добра, подбери юбки, и тогда я смогу помочь тебе спуститься, не смущая твоей скромности.

— На фиг скромность! — сказала она, расслабляя колени.

— Просто делай, что тебе говорят, чумичка.

Он зажал в руках ее нижнюю ногу и поворачивал ступню, пока не высвободил ее.

Вместо того, чтобы оберегать свою скромность, плотно прижав юбки к коленям, она изогнулась, оказалась у него на плечах, соскользнула по его спине и очутилась на земле.

— Должна сказать, олух, ты клево с этим справился.

— Тогда как ты, чумичка, вела себя без всякого уважения к приличиям. — Он пристально посмотрел на нее. — Ты ведь не неряха из классной комнаты, хотя и ведешь себя на такой манер. Сколько тебе? Шестнадцать?

— Семнадцать, олух. — Она протянула выпачканную руку с обгрызенными ногтями. — Я Джорджи Дарси, но мне нравится, когда меня называют чумичкой, — сказала она, улыбаясь.

— А я Оуэн Гриффитс, и мне совсем не нравится, когда меня называют олухом. — Он пожал ее руку. Глаза у нее, обнаружил он теперь, были светло-зелеными, цвета молодой листвы; таких глаз он еще никогда не видел. Разумеется, она была красивой. Ребенок таких родителей не мог быть невзрачным.

— Оксфордский тьютор Чарли! Рада познакомиться с вами, Оуэн.

— Думаю, «мистер Гриффитс» будет уместнее, — сказал он со всей серьезностью.

— Я знаю. Но только это ничего не меняет.

— Почему мы, гости, с вами не знакомимся?

— Потому что мы еще не выезжаем. Несовершеннолетние барышни с мистером Дарси в качестве отца укрыты от света в классной комнате. — Она посмотрела на него со злокозненностью. — Вы хотели бы познакомится с барышнями Дарси?

— Очень.

— Который час? Я проторчала на этом дереве целую вечность.

— В классной комнате время чая.

— В таком случае идемте. Попьете чаю с нами.

— Полагаю, мне сначала следует заручиться разрешением миссис Дарси.

— Пф! Чепуха! Я возьму вину на себя.

— Подозреваю, вы частенько берете вину на себя, чумичка.

— Ну, я не слишком пай-дочка, — сказала она, и кудри затанцевали в такт сложных па, которые она выделывала на мощенной плитами дорожке. — Я начну выезжать в следующем году, когда мне стукнет восемнадцать, но мама боится, что без всякого успеха.

— О, я убежден, что успех вы будете иметь, — сказал он с улыбкой.

— А мне все равно! Меня зашнуруют в корсет подпирать мои груди, уложат мои волосы в прическу, намажут мне лицо всякими притираниями, заставят меня ходить с солнечным зонтиком, если я пойду погулять на солнце, запретят мне ездить верхом по-мужски и вообще превратят мою жизнь в сплошные мучения. И все для того, чтобы добыть мне мужа! Да это я могу и без лондонского сезона! Потому что за мной закреплены девяносто тысяч фунтов. Вы когда-нибудь слышали про человека, который потребовал бы посмотреть в зубы кобылке, стоящей вполовину меньше?

— Э… нет. Только я не думаю, что возраст кобылки вызывает сомнения, и он скорее всего и смотреть в них не захочет.

— А! Вы из тех, кто обливает холодной водой!

— Боюсь, что так.

Она проделала еще одно па.

— Они заставят меня сюсюкать и запретят говорить то, что я думаю. И все впустую, Оуэн. Я замуж не собираюсь. Когда стану совершеннолетней, я куплю ферму и буду жить там, может быть, с Мэри. Говорят, — сказала она театральным шепотом, — что я очень на нее похожа.

— С Мэри я, Джорджи, не знаком, но, да, вы бесспорно на нее похожи. Как вы распорядились бы своей жизнью, будь у вас свобода выбирать?

— Стала бы фермером, — ответила она без колебаний. — Мне нравится ощущать землю, выращивать что-то, запах хорошо содержащегося скотного двора, мычание коров… Ну, да это не важно. Мне никогда не позволят стать фермером.

— За кого бы вы ни вышли, вы всегда можете по примеру Марии Антуанетты обзавестись маленькой фермой и играть в фермера.

— Играть? Пф! Кроме того, моя голова мне нравится у меня на плечах. Она была очень глупой женщиной.

— Мой отец — фермер в Уэльсе, но, признаюсь, я не мог дождаться, когда покину скотный двор и коров. Их ведь, знаете ли, надо доить в неслыханную рань.

— Я знаю, олух. — Ее глаза мечтательно затуманились. — Ах, как мне нравятся коровы! И грязные руки.

— Чтобы доить, они должны быть чистыми, — прозаично сказал Оуэн. — А кроме того, теплыми. Коровы не терпят холодных рук на своих сосцах.

Они вошли в дом через заднюю дверь, существование которой слегка ошарашило Оуэна, и начали подниматься по выщербленным ступенькам видавшей виды лестницы.

— Что вам может нравиться больше фермы, Оуэн?

— Академия. Я занимаюсь науками и надеюсь стать оксфордским профессором. Моя специальность — классики.

Она притворно поперхнулась.

— Э-эрк! Какая неописуемая занудь!

Они прошли по нескольким бесконечно длинным и затхлым коридорам и теперь остановились перед дверью, как бы просящей, чтобы ее покрасили.

Просто не верилось! Части Пемберли, открытые гостям, содержались в безупречной роскоши, но скрытые от их глаз части находились в полном небрежении.

— Классная комната! — объявила Джорджи, обводя ее широким жестом. — Девочки, это тьютор Чарли, Оуэн. Оуэн, это мои сестры. Сюзанна — Сьюзи — почти шестнадцать, Анне тринадцать, а Катерине — Кэти — десять. А это наша гувернантка мисс Фортескью. Она — прелесть, и мы ее любим.

— Джорджиана, вы не можете приглашать джентльменов на чай! — сказала прелесть мисс Фортескью, не потому, что была излишне осторожной, предположил Оуэн, но зная, какими неприятностями может обернуться ее выходка, если станет известной ее маменьке.

— Еще как могу. Садитесь, Оуэн. Чаю?

— Да, пожалуйста, — не желая отвергнуть эту чудесную возможность познакомиться с сестрами Чарли, сказал Оуэн. К тому же чай был сервирован в его вкусе — три разных сорта кексов, глазированные булочки — и ни единого куска хлеба с маслом.

Час с женской частью семьи Дарси околдовал его.

Джорджи была бесподобна; если ее убедят облечься в модное платье и болтать на светски приемлемые темы, она возьмет Лондон штурмом даже и без этих девяноста тысяч фунтов. А с ними каждый холостяк нацелится на нее, и некоторые с такой покоряющей внешностью и галантностью, что, подумал Оуэн, устоять она не сможет. Позднее он отказался от этого вывода. Стальная натура, Джорджи: