Он целовал ее страстно, открытым ртом, языком лаская ее рот. Его руки блуждали по всему ее телу поверх одежды, а ее – по его. Он прижал ее к себе, и она еще теснее прильнула к нему. Она знала о жизни достаточно, чтобы понять, насколько он возбужден, и как было бы легко и приятно соединиться им, там, в темной аллейке, вдали от главной аллеи. И она до сих не знала, кто же из них не допустил, чтобы это произошло.

Это воспоминание она не желала слишком часто извлекать из глубин памяти.

– Так похоже на вас – вульгарно напомнить мне о той давней неосмотрительности.

– Неужели? Так я вульгарен, мадам? Полагаю, такому синему чулку, как вы, все, что не являются интеллектуальным, кажется вульгарным.

– Туше! – воскликнула она, швырнула салфетку на стол и встала. – Оставляю вас с вашим портвейном, милорд.

– Напротив, мадам, – он тоже поднялся, подошел к ней и предложил руку. – Мы перейдем в гостиную, чтобы наметить планы на Рождество, которое мы собираемся устроить для детей, не ставших плодами наших тел. Как вы думаете, мы сможем достаточно долго быть вежливы, чтобы их осуществить?

– Я всегда вежлива, милорд.

– Но не тогда, когда разрываете помолвку.

– Полагаю, вас подводит память, милорд. Полагаю, помолвка была расторгнута, по меньшей мере, по взаимному согласию. Полагаю, именно я была обвинена в корысти и попустительстве. Мужчина, который дорожит своей помолвкой, так не скажет.

– А я был холодным, скупым и жестоким. Не таких похвал ждет мужчина от своей невесты.

– Вы совершенно правы. Мы находимся в чертовски неприятной ситуации. Я не могу представить никого, чье общество в течение нескольких дней было бы мне менее желательно. Сам дьявол был бы предпочтительнее.

Виной всему были его близость, твердые мышцы под ее рукой, тепло его тела, его запах, все так странно знакомое. Она ненавидела его близость. Она ненавидела мысль, что неизвестно сколько им придется вместе жить в одном доме, и в этом же доме спать.

Она подумала, что так сильно ненавидеть можно только того, кого ты когда-то столь же сильно любил. Эта мысль совсем не утешала.

– Вопрос в том, – сказал он, усадив ее в гостиной и встав перед ней с руками, заложенными за спину, – сможем ли мы, миледи, на время забыть о взаимной антипатии для того, чтобы привнести немного счастья в жизнь невинных детей? Я смогу. Сможете ли вы?

– Да, – огрызнулась она. – Да, милорд, смогу. Но мы должны найти для беседы что-то менее личное. Может, начнем с погоды?

– Да, похоже, это тема, относительно которой в данный момент можно много чего сказать, – ответил он, усаживаясь напротив нее. Он достал из кармана табакерку и открыл ее щелчком большого пальца – жестом, который она так хорошо помнила.

Да, легко не будет.


***

Виконт Морси стоял у окна своей спальни, барабаня пальцами по подоконнику и глядя наружу. Все было именно так, как и ожидалось, только, пожалуй, хуже. Утренний свет слепил глаза, хотя небо по-прежнему было затянуто тяжелыми облаками и сквозь них не пробивалось ни лучика солнца. К тому же, снег все еще шел. За окном не было ничего, кроме слепящей глаза белизны. Ничего. Столбы ограды увенчались большими снежными шапками, а ветви деревьев сгибались под тяжестью снега. Невозможно было разобрать, где заканчивалась лужайка и начиналась дорожка, где начиналась и заканчивалась подъездная дорога. Ворота были едва различимы. Вряд ли их удастся открыть. Похоже, что за ночь выпал по крайне мере фут снега.

Замечательно! Все его пророчества сбылись. Они оказались целиком и полностью отрезаны от мира и надолго заперты в этом доме. На все Рождество. Он, леди Карлайл и трое детей. И он лишен даже сомнительного удовольствия уединиться в своей комнате или внизу, в библиотеке без книг, только с теми немногими, что привез с собой, и с графином бренди. Лишен, так как вчера вечером согласился нарушить все правила приличия и благопристойности, чтобы позволить детям насладиться Рождеством. Он не передумал, но этим утром понял, что организация праздника для трех маленьких детей потребует довольно значительных усилий с его стороны.

Он не ждал, что леди Карлайл соизволит выйти вместе с ними. Он обратил внимание, что она избежала ответа на вопрос о готовности поморозить нос, а также пальцы рук и ног. Несомненно, она предпочла бы остаться в доме, улыбкой поддерживая их из окна. Но даже в этом случае ей могло казаться, что она слишком далеко от камина.

Виконт нахмурился, пальцы забарабанили быстрее. Он должен был позволить ей узнать, что намерен приехать сюда. Возможно, она осталась бы в Лондоне. Но, черт побери, это было бы несправедливо. Она в той же степени, что и он, ответственна за устройство будущего их осиротевших племянников. И, возможно, даже в большей, чем он – в конце концов, она женщина, а дети – это прерогатива женщин. Впрочем, у него хватило совести раздраженно признать, что это не аргумент.

Ему хотелось бы, чтобы она держалась подальше или дала бы ему знать, что собирается приехать сюда, и тогда бы он держался подальше. Коттедж совсем небольшой. Их спальни рядом. Он повернул голову и бросил взгляд на стену, их разделяющую. Не раз в течение беспокойной и почти бессонной ночи он смотрел на эту стену. Он поймал себя на том, что от нечего делать вычислил, сколько футов может быть между их кроватями.

Он неохотно вспомнил гибкую, блещущую красотой, улыбчивую, интеллигентную, остроумную девушку, какой она была во время ее первого сезона. И его страстную одержимость ею. А ее – им. Они объявили о помолвке спустя два месяца, хотя ее семья была нетитулованной, и у нее почти не было приданного. Весь следующий месяц они строили планы, мечтали и любили друг друга – совершенно невинно. И только один раз, в Воксхолле, они позволили себе почти забыться.

В то время он провел много беспокойных и почти бессонных ночей.

А потом ее брат, на сомнительную репутацию которого он не обращал внимания, потому что любил ее, стал увиваться за его сестрой, хотя та в свои семнадцать еще даже не выезжала в свет. И эта парочка, снюхавшаяся за его спиной, вскоре объявила о своем желании пожениться. И тем самым разлучила их с Урсулой. Они ожесточенно ссорились, защищая своих брата или сестру, от которых вскоре отреклись. Однако недостаточно быстро, чтобы спасти их собственную помолвку.

Пальцы виконта забарабанили еще быстрее. Тогда ему едва удалось сохранить лицо. Прежде, чем он смог собрать обрывки своей гордости и придти к ней, чтобы принести извинения и наладить отношения, она объявила о помолвке с Карлайлом и почти немедленно вышла за него замуж. Такова была глубина ее чувств к нему.

Виконт решительно отвернулся от окна и пошел к двери. Обычно он не пропускал завтрак, но этим утром ему совсем не хотелось есть. У него не было желания составлять ей компанию, а тем более быть добычей ее острого языка. Хотя, скорее всего, в столовой ее не будет. Большинство леди из его окружения, да что там леди, даже те, кто ими по определению не являлись, не появлялись из своих будуаров ранее полудня. Но он не хотел рисковать. И повернул в сторону детской. По крайней мере, если он выйдет с детьми на улицу, у него будет шанс на пару часов избежать общения с нею.

Он тихо повернул дверную ручку и медленно открыл дверь. Возможно, дети еще не проснулись. Но они уже были на ногах и, как и следовало ожидать, вместе с няней толпились у окна. Но нет, их няня стройной не была. И рыжеволосой тоже.

Будь все проклято! Заходя в комнату и закрывая за собой дверь, он порылся в памяти и нашел несколько выражений, куда более точно описывавших его чувства. Настоящая няня присела в глубоком реверансе где-то справа от него. Он повернул голову и кивнул ей, прежде чем сосредоточить внимание на компании у окна.

– Доброе утро, сэр.

– Доброе утро, дядя!

Холодный наклон гордой головы.

Большие, широко раскрытые карие глаза, безмолвно глядящие вверх из-под мягких каштановых кудряшек.

Вот так и пройдет все мое Рождество, уныло подумал он, здороваясь и направляясь к ним.

– Пустынный, белый мир, – сказал он, глядя поверх голов. – Похоже, ваших змеек засыпало, Каролина.

Она покачала головой и сделала жест рукой. Когда он глянул вниз, то действительно увидел змей – более длинных, чем вчерашние, – наметы на поверхности снежного покрова.

– Ах да, – кивнул он.

– Они направляются в ледяной дворец, – важно сказала малышка. – Где живет принц.

– Да, я вижу. Они собираются рассказать ему обо всем, чтобы он мог поехать и спасти принцессу.

Он совсем забыл волшебную страну чудес, рождаемую воображением ребенка, мир, в котором все, что угодно, могло превратиться во что угодно, и не было ничего невозможного. Он почувствовал, как на него внезапно нахлынула совершенно неожиданная и неуместная ностальгия по детству.

– Патриция собирается рисовать, сэр, – серьезно доложил Руперт. – Она хорошая художница. А я хочу попрактиковаться в каллиграфии. Когда я пишу, то сажаю слишком много клякс, да и буквы у меня получаются разного размера.

– Но он старается, дядя, – немедленно вклинилась Патриция. – И у него уже получается гораздо лучше.

Виконт глядел на них, на храброго маленького восьмилетнего мальчика, который отважно старался быть мужчиной и игнорировать снег за окном, и преданного семилетнего рыжика, грудью ставшего на защиту брата от возможного гнева дяди по поводу клякс или неровного письма.

Что-то подобное почувствовало и его сердце, дрогнувшее в груди.

Он встретился взглядом с леди Карлайл и в упор уставился на нее. Она не отвела глаз.

– Оставляю это на вас, – небрежно бросила она. – Правила обычно устанавливают мужчины.

Он посмотрел вниз на запрокинутые лица его племянника и племянниц, лица, на которых не было и проблеска надежды, одно только кроткое смирение с тем, что случилось и должно случиться.

Он стиснул руки за спиной.

– Неужели живопись и чистописание действительно привлекают кого-то больше, чем вылазка во двор, чтобы побарахтаться в снегу, слепить снеговика, понаделать снежных ангелов и покидаться снежками? – спросил он. – Если это так, то мы о ней забудем. Но я бы, например, сожалел о таком выборе.

Самая маленькая глядела на него, не меняя выражения личика. И почти болезненная надежда зародилась в глазах двух старших.

– Милорд… – казалось, няню хватит удар.

Вскинув брови, виконт повернулся к ней. Он бесстыдно использовал свои самые надменные, самые аристократические манеры:

– Да, мисс Чемберс?

– Милорд, – выдавила няня. – Викарий. Мисс Хикман-Пью. Будет скандал.

Ему хотелось послать к дьяволу и викария, и миссис Хикман-Пью, кем бы они ни были, но он вспомнил о присутствии детей и о двух выговорах его языку, сделанных вчера вечером.

– Миссис Чемберс, мы пойдем в сад за домом, чтобы нас никто не видел и не возмущался, – сказал он. – Если, – он обернулся к детям, – кто-то пожелает составить мне компанию. Если нет, я тоже никуда не пойду. Одному валяться в снегу неинтересно.

– Я пойду, сэр! – встрепенулся Руперт но, сразу же сникнув, тихо добавил: – Если это не будет неуместным и непочтительным по отношению к нашим маме и папе.

– Не будет, дорогой, – спокойно сказала леди Карлайл.

Лорд Морси впился в нее глазами. Так она называла его дважды за время их помолвки. Но сейчас она улыбалась их племяннику и нечто похожее на нежность, было в ее глазах.

– Я тоже пойду! – в голосе Патриции слышалась едва ли не мучительная надежда.- Можно, няня? Ну, пожалуйста, пожалуйста!

– Патриция, при всем уважении к мисс Чемберс, – твердо сказала леди Карлайл, – должна заметить, что дядя Тимоти теперь занимает место твоего отца – с тех пор как тот отошел в мир иной. Если дядя Тимоти говорит, что вы можете выйти и порезвиться в снегу, значит, можете.

– О! – глаза Патриции распахнулись в страстном желании.

– Я сделаю снеговика вышиной восемь футов! – закричал Роберт, его глаза сверкали, а голос был голосом жизнерадостного ребенка. – И шириной шесть футов!

Кто-то похлопал виконта по ноге чуть выше колена. Большие карие глаза пристально глядели на него.

– Вы наш дядя Тимоти? – тихо спросила Каролина.

– Единственный и неповторимый, – улыбнулся он малышке. – А это ваша тетя Урсула.

До него дошло, что дети даже не знали их имен. Он понял, что не должен был полностью отворачиваться от сестры. Должен был терпеть ее и несносного Парра хотя бы ради детей. Детям нужны дяди и тети. И кузены. Он мельком подумал о четырех кузенах – двух мальчиках и двух девочках, с которыми они с Урсулой могли бы познакомить детей.

– Пусть няня оденет вас потеплее, – сказал он. – Встречаемся внизу через десять минут. Каролина, вы тоже пойдете?

Она кивнула. Ее личико все еще было запрокинуто. Как могли родители, имеющие трех таких детей, искать где-то другое богатство, подумал он, легонько касаясь ее мягких кудряшек.