— А я знаю, кто ты, — сказала она. — Ты — добрый волшебник, вот!

— Что, похож? — криво усмехнулся я.

— Ну разумеется! — совершенно, как мне показалось, искренне ответила она. — Разумеется, похож! Нет, и в самом деле: ночь, я плачу, мне холодно, одиноко и страшно — и вдруг ты возникаешь из темноты и предлагаешь мне хлеб! Кто же ты тогда, если не добрый волшебник?

— Тогда ты — добрая фея, — также стараясь быть искренним, сказал я.

— Да, — с какой-то непонятной для меня горечью сказала она. — Я — фея. Я — заблудившаяся Дюймовочка…

Я сказал — с непонятной горечью» и, помню, тут же поймал себя на мысли, что эта ее горечь, в общем и целом, для меня вполне понятна, потому что ее горечь была сродни моей горечи. Мы с нею в этом мире были оба — заблудившиеся феи, неприкаянные эльфы, загнанные в угол гномы… И вот в одном из таких углов мы и встретились…

— Тогда — пойдем, — сказал я ей.

— Куда? — спросила она.

— Но ведь тебе же холодно, одиноко и страшно? — сказал я.

— Очень! — сказала она.

— Холодно — это когда над головой нет крыши. Одиноко — это когда никого нет рядом. Страшно — это когда некому тебя защитить… — сказал я.

— Ты хочешь меня согреть и защитить? — очень серьезно спросила она.

— Если я тебе не противен, — сказал я.

— Пойдем, — просто сказала она.

Она сказала, что ее звать Полиной. Лет ей было примерно столько же, сколько и мне. Мы шли по ночному городу, и она рассказывала мне о своей жизни — о жизни Дюймовочки, навсегда заблудившейся в мире бессердечных великанов. Я ее слушал, не перебивая. А для чего мне было ее перебивать? Все ее беды, по сути, были также и моими бедами — с той лишь разницей, что я худо-бедно мог зарабатывать себе на хлеб, мог при желании за себя постоять… Ей же все это делать было во много раз сложнее…

Мы пробродили по городу до утра, а утром я снял для Полины комнатку у одной моей знакомой старухи по прозвищу Семеновна. Впрочем, я выразился неточно: эту комнатку я снял для нас двоих. Мы с Полиной не объяснялись друг дружке в любви, не делали один одному никаких предложений и не давали никаких взаимных заверений. Нам все было понятно без слов: в этом мире, наполненном бессердечными великанами, я, карлик, и она, лилипутица, должны быть рядом. Вот и все, и больше я ничего никому не скажу, несмотря на то, что пишу явку с повинной и что мне ее рекомендовали писать как можно подробнее и искреннее…


Я ее звал Полюшкой и Феюшкой, а она меня Добрым Волшебником. За весь тот неполный год, который мы прожили вместе, мы не сказали друг дружке ни единого бранного слова. По утрам мы просыпались, пили чай, затем я отправлялся на заработки, а моя Феюшка готовила обед и ждала меня домой. Ах, какое же это, оказывается, замечательное чувство — знать, что тебя ждут, а ждут потому, что любят! Наша домохозяйка старуха Семеновна, несмотря на то, что была личностью запойной и довольно-таки склочной, нам особенно не мешала, и мы с Феюшкой вполне были уверены, что счастливы. Единственное, что омрачало наше счастье, — у нас не могло быть своих детей: у лилипутов детей не бывает, да, наверно, и у карликов тоже… Впрочем, моя Феюшка все же надеялась, что когда-нибудь дети у нас непременно будут. «Мы, — говорила мне Феюшка, — пойдем с тобой в церковь, зажжем свечи, упадем на колени и попросим у Бога, чтобы Он даровал нам ребеночка. Бог добрый, он обязательно нам поможет!» Мы с Полюшкой собирались сходить в церковь, да так и не успели…

…Все пошло шиворот-навыворот и прахом, когда рядом с нами поселился некто Кривобоков, известный, как я теперь знаю, человек в городе. Нельзя, впрочем, сказать, что он поселился рядом с нами, для чего ему было селиться в нашей убогой и не единожды проклятой Зоне? Просто — настало такое время, когда все начало продаваться и покупаться, вот этот самый Кривобоков и прикупил по случаю несколько строений недалеко от нашей с Феюшкой квартирки. Не знаю, для чего этому Кривобокову нужны были эти ветхие строеньица, однако наезжал он смотреть на них едва ли ни ежедневно. Должно быть, его мучила мысль, не залезли ли воры…

В один поистине несчастливый день мне и моей Полюшке угораздило попасться этому Кривобокову на глаза. Дело, помнится, было под вечер: кажется, я возвращался с заработков, и моя Феюшка по обыкновению выбежала меня встречать. Она выбежала, подбежала ко мне и с радостным смехом повисла у меня на шее.

— О! — раздался вдруг рядом чей-то голос. — Прямо-таки цирк! А откудова это вы, уроды, тут образовались?

Мы с Феюшкой недоуменно оглянулись. Рядом с нами высился огромный человек. Он с изумлением смотрел на нас и, повизгивая, смеялся. Это был он, Кривобоков. Должно быть, наша с Феюшкой встреча показалась ему забавной, а уж наш необычный вид — и того более.

— Я спрашиваю, — по-прежнему хихикая, повторил Кривобоков, — откуда вы тут взялись? Прямо-таки чудеса: лилипуты рядом с моими владениями! Я же говорю — цирк, да и только!

— Пойдем, — сказал я Полюшке, заметив, как омрачилось ее лицо. — Ты же понимаешь…

Мы обошли этого хихикающего дурака стороною и скоро были дома. Нельзя сказать, что это мимолетное происшествие слишком уж омрачило радость нашей встречи, потому что сколько их было в нашей с Полюшкой жизни — таких вот происшествий и таких вот дураков! Одним больше, одним меньше. Ничего, все перемелется и забудется…

Однако ничего не перемололось и не забылось. Не прошло и трех дней после той нечаянной встречи, как этот самый Кривобоков вдруг взял и безо всякого предупреждения заявился к нам домой. Дело было под вечер, я как раз вернулся с заработков, и мы с Полюшкой собирались ужинать. Какой тут ужин?

— Здорово, лилипуты! — громогласно возвестил Кривобоков, вваливаясь в нашу комнатенку. — Ну, и как житуха и все такое прочее? Так вы, оказывается, вроде как муж и жена? Ну, чудеса! Впервые такое вижу, ха-ха-ха!

— Что Вам надо? — спросил я, взглядом успокаивая Феюшку. — Для чего Вы вломились в наш дом?

— Ну, дом-то, предположим, не ваш, а этой старой пьянчуги Семеновны, — заявил наш незваный гость. — А Семеновна — мой старый должник… Так что вы, ребята, тут не очень-то — понимаете мой намек?

В тот миг мне вдруг отчетливо припомнилось, как я разделался однажды с покойным Серегой Картошкиным: да притом ощутимо так припомнилось, прямо кулаки вдруг зачесались… Наверно, моя Полюшка почувствовала это мое настроение, потому что она вдруг подошла ко мне и взяла мою руку в свою: дескать, успокойся, все перемелется и забудется…

— …А пришел я к вам, — продолжал тем временем Кривобоков, — ну, скажем, с предложением. С коммерческим предложением! В обиде не будете, я — человек щедрый! Ну, так как?

— Что именно — как? — спросил я мрачно. Не нравился мне этот тип, и непрошенный визит его не нравился, и вдруг возникшие внутри меня тяжкие предчувствия также мне не нравились, ибо отчего-то эти возникшие предчувствия я сразу же связал с приходом Кривобокова. — Ну, так что вы хотите?

— Что я хочу? — не торопясь, переспросил Кривобоков. Во-первых, мне бы хотелось сесть… кресла-то никакого у вас нет, эх, вы!

— Вот — стул, — сказала Полина и указала на стул с укороченными ножками. Стул с большими ножками нам, понятное дело, был без надобности.

— Стул… — иронично сказал Кривобоков. — Ладно уж, постою. Ну, так вот, насчет коммерческого предложения. Мне тут недавно ваша Семеновна говорила, чем ты, — обратился Кривобоков ко мне, — занимаешься. Трубочист, ха! Я могу предложить тебе… предложить вам обоим работку почище и поденежнее, чем это лазание по крышам и деревьям! Ну, так как? — и видя, что мы с Феюшкой молчим, Кривобоков продолжал: — А работенка вот какая. Имеются у меня несколько магазинчиков: ну, там одежка-обувка, мебелишка, продукция всяческая… И вот я подумал: а что если взять вас в эти магазинчики в рекламных, так сказать, целях? Ну, вы только представьте: да на вас сбежится посмотреть народ со всего города! Почище, чем на каких-нибудь заморских обезьян! Муж и жена карлики — это же замечательная реклама! Это же зрелище! Ну, а где зрелище, там и люди. А где люди, там и покупки. А где покупки, там и прибыль. Ну, так как — устраивает вас такая работка?

— Нет, — сказал я, — не устраивает.

— А, ну да! — хлопнул себя по лбу Кривобоков, и радостно рассмеялся в восторге от своей недогадливости. — Ведь я же не назвал вам сумму зарплаты! Что скажете насчет двухсот пятидесяти долларов в месяц? Каждому! Здесь, в Зоне, о таких деньжищах можно только мечтать! Пятьсот баксов! Ну, теперь устраивает?

— Нет, — повторил я, — не устраивает.

— Э!.. — недоуменно поперхнулся Кривобоков. — В чем дело-то? Вам что же — мало пятьсот баксов в обмен на ваши рожи? Вы что же, считаете, что стоите больше? Голытьба лилипутская, вашу мать!

— Уходите, — как можно спокойнее сказал я и вновь ощутил давно забытый зуд в кулаках.

— Да ты… — угрожающе двинулся ко мне Кривобоков, но, натолкнувшись на наши с Феюшкой встречные взгляды, вдруг растерянно остановился. Не знаю, что такого было в наших взглядах: должно быть, что-то такое все же было… — Ладно! Не хотите — и не надо! Ладно, ладно…

И хлопнув дверью, наш визитер вывалился из комнаты. Я обнял мою Феюшку, уткнулся лицом в ее волосы, и мы долго так стояли, прислушиваясь к далеким звукам враждебного нам большого мира…

С той поры этот самый Кривобоков стал нашим сущим наказанием. Кажется, не было дня, чтобы он хоть каким-то образом не давал о себе знать: то нашлет на нас квартирную хозяйку Семеновну, и та вдруг начинает требовать с нас квартирную плату за полгода вперед, то подошлет каких-то жуликоватых людей, и те велят нам завтра же убираться из дому под предлогом того, что господин Кривобоков вознамерился купить наше скромное жилище, то заявится самолично и не выходя из своего шикарного лимузина принимается зубоскалить надо мной и Полиной, а больше все же над Полиной… Местечка такого не осталось на Полюшке, которого этот тип не коснулся бы своим языком! По мне так и пускай, и ладно — мало ли меня злословили за мою жизнь, а вот Феюшка переносила все это очень тяжело. Она плакала, она стала плохо спать и бояться всяких заоконных шорохов и звуков… В конце концов мы с Феюшкой решили оставить наш обжитой угол и переселиться в какой-нибудь другой конец Зоны.

Без сомнения, мы бы так и сделали, но неожиданно наш мучитель оставил нас в покое. Однако зря мы с Феюшкой радовались… Спустя три или четыре дня после этого к нам домой вдруг заявился еще один незваный гость. Помню, в тот день шел дождь, и Феюшка настояла, чтобы я остался дома, потому что лазить в дождь по скользким крышам — это очень опасно. Гость сказал, что он — корреспондент городской газеты. Фамилия его была Наливкин, а газета, кажется, называлась «Вечерний звон» или что-то в этом роде.

— Здорово, бродяги! — так начал свое с нами общение Наливкин. — Слыхал, слыхал, что в нашем городе обитают столь нестандартные граждане, но, признаться, вижу вас впервые! Ну, и как делишки? Погодка сегодня — мерзость сплошная! Да… А я, знаете ли, репортер. Работка, доложу я вам, — собачья! Как говорится, Фигаро здесь, Фигаро там… Ха-ха-ха! Да, братва, а выпить вы не желаете? Есть недурственный коньячок, найдется и водочка… А? С устатку и для сугреву? Ну и — для завязывания беседы. Подчеркну — выгодной для вас обоих беседы, черти вы эдакие!

Мы с Феюшкой молчали. Нас одолевали одинаковые страхи. Мы с ужасом чувствовали, что наш маленький, тщательно и по крупицам выстроенный мир, мир, в котором не было места кому-либо третьему, теперь рушится, и обломки нашего мира сыплются на наши же головы… Что мы им всем сделали, кому и в чем мы помешали? Мы молчали…

— Да, так я насчет беседы, — не дождавшись от нас ответа, вновь затараторил Наливкин. — Хочу я, братва, написать о вас шикарную статью! А? Сенсационную статью! С фотографиями и вашими откровениями! Разумеется, не за так! Что вы скажете насчет пяти долларов за каждый ваш ответ и по сотняге за каждое фото? А? Для разгона…

— Вас прислал Кривобоков? — спросила моя Феюшка.

— Откровенно сказать, он, — почему-то засмеялся Наливкин. — Он, он, мой кормилец и поилец… Как видите, я с вами вполне откровенен и рассчитываю на ответную откровенность. А? Откровенность — без стеснения и церемоний!..

— Что вы хотите от нас услышать? — спросил я. — О чем будут ваши вопросы?

— Ну, — сказал Наливкин, — вопросы будут довольно простые. Кто вы и откуда, такие красивые, возникли, как живете-можете в этом мире… Да, еще: как складываются ваши супружеские, интимные, так сказать, взаимоотношения? Ах, черт побери, вот это будет статья! Любовь карликов! Настоящая журналистская находка! Уж я-то сдеру с этой сквалыжной редакции и гонорар по полной программе, и премиальные, и… Да, а что касаемо фотографий, то тут принцип таков: чем больше будет фотографий, тем лучше. Ну и, соответственно, чем откровеннее будут эти фотографии, тем, опять же, лучше. За откровенность могу и добавить… Ну так как, братва лихая? Приступим или как?