Аксель протянула ей сумку, догадавшись, что сейчас Грейс вынет оттуда загадочный футляр из выцветшего бархата.

— Ты наверняка задавалась вопросом, что в этой коробочке, правда?

Она аккуратно открыла футляр и несколько минут разглядывала его содержимое. Аксель видела, что Грейс несколько раз сглотнула, пытаясь сдержаться.

— Я знала, — вздохнула она. — Держи, взгляни.

На крошечной шелковой подушечке неожиданно ярко блестело колечко. Оно было из белого золота или платины, со скромным сапфиром на шести лапках. Это было не какое-то необыкновенное украшение, скорее наоборот.

— Мне нужно его надеть, — прошептала Грейс.

Она сняла с безымянного пальца левой руки роскошный бриллиант и без труда надела кольцо.

— Подумать только, руки-то у меня не изменились…

Положив бриллиантовый перстень в футляр, она отправила его в свою довольно экстравагантную сумочку.

— Как мне хотелось носить его всю жизнь! Но я вернула это кольцо Бену, а он хранил его более сорока лет.

Она подняла голову и пристально посмотрела на Аксель.

— Ты хочешь узнать, что произошло?

— Да.

— Очень кстати. Мне чертовски хочется об этом рассказать!

Пока Грейс ела бутерброд с семгой, Аксель позаботилась о том, чтобы подлить шампанского.

— Когда я повстречала Бенедикта, мне едва исполнилось двадцать лет. Отец, обожавший бега, привел меня в Аскот — потрясающий ипподром возле Виндзора. Я помню все до мельчайших подробностей… В тот день была чудесная погода, на мне было легкое платье и какая-то невероятная шляпка. Друзья представили нам братьев Монтгомери, чья фамилия была известна благодаря Гасу. Джервису было двадцать восемь, за плечами у него была блестящая учеба в Оксфорде, он был хорош собой, словом, светский молодой человек. Он весьма понравился моему отцу, для меня же существовал только Бенедикт. Увидев его, я была поражена, словно молнией! Те, кто считает, что такого не бывает, не знают ни того, о чем говорят, ни того, что теряют! Разумеется, Бенедикт не интересовался мной, но он из вежливости поддерживал разговор, и я узнала, что он женат, что у него двое сыновей, что он живет во Франции, под Парижем, где тренирует скакунов. Конечно, слово «женат» должно было погасить даже малейшее желание завоевать его, будь я девушкой благоразумной, но, к сожалению, я такой не была. В тысяча девятьсот шестьдесят пятом году развод был чем-то вопиющим, противоречащим добрым нравам — во всяком случае, в том обществе, к которому принадлежала я. Еще один пример запретного плода… Зная отца, я пустила слух, что Джервис мне небезразличен, и во время пребывания братьев Монтгомери в Лондоне мы много раз их принимали. Когда я с высоты прожитых лет думаю о происходившем, то понимаю, что нужно было быть безумной, чтобы так действовать. Я бросилась Бенедикту на шею не рассуждая, не колеблясь, не испытывая ни малейших угрызений совести. Чтобы понравиться ему, я делала все, что было в моей власти, и даже больше. Я чувствовала, что и он ко мне неравнодушен. И от встречи к встрече он поддавался моим чарам все больше. В тридцать четыре года он еще не испытал яркого любовного чувства. Женившись очень рано, он уже был несколько пресыщен супругой и не слишком-то понимал в любви.

Грейс остановилась, чтобы перевести дыхание, отпить немного шампанского и улыбнуться Аксель. Она с явным удовольствием вспоминала о тех далеких событиях и могла бы говорить о них всю ночь.

— Не томи меня, — попросила Аксель.

— Это я в тот момент томилась! Я думала о Бенедикте день и ночь, каждую секунду, я была очарована. Но он должен был уезжать, возвращаться во Францию: отпуск заканчивался, его ждал Гас. Тогда я организовала уик-энд в нашем имении в Саффолке. Отец был счастлив — он по-прежнему считал, что мне нравится Джервис, — и охотно пригласил их обоих. Это был мой последний шанс, и я его не упустила. Я постучала в дверь Бена в два часа ночи, проскользнула к нему в постель и… Боже мой, какая ночь! Откровенно говоря, дорогая, все счастье моей жизни заключено в той волшебной ночи. — Похоже, она наконец осознала, что говорит, и смутилась. — Я не должна была тебе об этом говорить?

— Конечно же, должна!

— Хорошо… Я ушла на рассвете, до того как ему принесли поднос с чаем. Бенедикт был потрясен, хотел меня удержать, задавал множество вопросов… А я, я чувствовала, что потеряла надежду, и была готова выброситься в окно! Видишь ли, я была красивой и совершенно безумной. Когда Джервис и Бен уехали, я даже хотела обо всем рассказать отцу, чтобы он что-нибудь придумал — добился развода Бенедикта или еще что-нибудь, но удержалась, потому что отец меня наверняка бы убил. С нравственностью он не шутил, а я была его единственной дочерью. Я стала писать Бенедикту, всегда что-то нейтральное, на случай, если письмо попадет к его жене, но Бен не отвечал. Несколько недель я сходила с ума от тоски, а потом в один прекрасный день обнаружила, что… беременна.

Аксель в изумлении уставилась на бабушку.

— Ты льешь из бокала себе на юбку, дорогая, — заметила Грейс.

— Беременна? — переспросила Аксель, поднимаясь.

Неуверенными шагами она дошла до ванной комнаты.

Глянув в зеркало, Аксель обнаружила, что несколько бледна и, прежде чем заняться пятном на юбке, плеснула водой себе в лицо. Когда она возвратилась в комнату, Грейс звонила администратору, чтобы заказать еще одну бутылку и новое блюдо — с петифурами[9].

— Если ты выпила слишком много, можешь поспать несколько часов здесь, у меня, перед тем как отправиться в Мезон-Лаффит.

Они помолчали, ожидая коридорного, который появился через пять минут. Как только он вышел, Аксель снова устроилась в кресле рядом с кроватью.

— Итак, беременна… — произнесла она низким голосом.

— Да.

— Кэтлин?

— Да. Но я еще не знала, что это будет девочка! Такая чудесная девочка… Короче говоря, я нашла в себе смелость позвонить Бенедикту и сообщить ему об этом.

— Что он сделал?

— Что, по-твоему, он должен был сделать? Он сказал, что не оставит жену и сыновей. Я с большим трудом приняла его решение, но в конце концов убедила себя, что он меня не соблазнял, он не стремился к тому, что произошло, за случившееся несла ответственность я — я почти насильно влезла к нему в постель. Я проплакала весь уикэнд. Видя меня в таком состоянии, мой отец взял быка за рога, вызвал Джервиса и настоял, чтобы тот объявил о своих намерениях.

— Боже мой…

— Да, не правда ли? Какое невероятное недоразумение! Джервис был как всегда неотразим и, разумеется, попросил моей руки, которую отец ему немедленно отдал.

— Но это безумие! Грейс, как ты могла согласиться?

— Меня устраивало иметь отца для ребенка, а также быть уверенной, что Бенедикт не исчезнет из моей жизни.

— Ты его по-прежнему любила?

— Еще больше.

— А Джервис ни о чем не догадывался?

— Не знаю. Он не выглядел раздосадованным, прекрасно вел себя, улыбался и попросил брата быть свидетелем. Я захотела, чтобы свадьбу сыграли немедленно, и это списали на каприз избалованной единственной дочери. Во время нашей краткой помолвки мы с Джервисом отправились во Францию. Я познакомилась с женой Бенедикта и его сыновьями.

— Это, наверное, было невыносимо!

— Скажем так, положение было странным. У Бенедикта голова шла кругом, и я это прекрасно видела. Наверное, мне хотелось отплатить ему… За все время пребывания там нам только однажды удалось поговорить с глазу на глаз. Это были трудные четверть часа, я пролила много слез. Бенедикт заявил категорично: никогда в жизни он не предаст брата, выходя замуж за Джервиса, я становилась в его глазах святой.

Грейс утомилась и говорила хриплым голосом.

— Поешь немного, — убеждала ее Аксель.

Они без особого аппетита наполовину опорожнили тарелку и выпили еще по бокалу шампанского.

— Я близка к завершению истории, дорогая.

— Да, но кольцо?

— Об этом в конце… Состоялась свадьба, и я наконец смогла объявить, что жду счастливого события, не уточняя даты. Когда появилась Кэтлин, все подумали, что она недоношенная, только и всего. Я пробыла неделю в больнице и именно там получила маленький пакетик из Франции. «Для счастливой мамы или малышки, когда она вырастет, с самой глубокой нежностью». Несколько слов на открытке и это скромное украшение. Бенедикт не был богат, в то время отец платил ему зарплату. Джервис счел подобное внимание трогательным, потому что именно он сказал Бенедикту, что я люблю сапфиры… Сапфиры! В моей семье были настоящие сокровища, камни размером с пробку от шампанского, представляешь? А я… я выплакала все слезы над этим маленьким камушком, потому что его выбрал, думая обо мне, Бенедикт. Не передать, до чего в молодости люди глупы! Я тайком вернула ему кольцо во время встречи в семейном кругу, когда Бен склонился над колыбелькой Кэтлин, чтобы посмотреть, на кого она похожа. Знаешь, он был взволнован, но его чувства причиняли мне боль, и я захотела в свою очередь причинить боль ему, возвратив его подарок.

Она замолчала, все было сказано.

— А дальше, Грейс? Каждый раз, когда вы виделись, Бен и ты…

— Мы больше никогда не говорили об этом. Никаких иллюзий, ничего. Он был моим деверем, а я была счастлива принимать его в своем доме.

— И ты…

— Продолжала молча любить его, да. Действительно молча.

— И Кэтлин совсем ничего не знает?

— Нет. Как я могла рассказать ей о таком? По отношению к Джервису это было бы чудовищно! Знаешь, удивительно, но Кэтлин всегда питала слабость к Бенедикту. Может быть, она толковала какие-то взгляды, а может, это был зов крови. Во всяком случае, я убедительно прошу не передавать ей ни слова из того, что ты услышала.

— Можешь рассчитывать на меня, раз такова твоя воля.

— Именно так!

Несколько минут обе молчали, думая о Бене. Потом Аксель потянулась и встала.

— Уже почти полночь, Грейс, я должна возвращаться.

Она подошла к двоюродной бабушке, обняла ее и изо всех сил прижалась к ней.

— Я сохраню твою тайну, — прошептала она.

Выходя из комнаты, она почувствовала, что у нее кружится голова, и это не было связано с шампанским. Она выпила немного, но в голове была масса вопросов и сомнений. Несколько недель тому назад она могла поклясться, что прекрасно знает каждого из членов своей семьи, а на самом деле все было иначе. Она обнаружила, что Кэтлин приходится ей не двоюродной, а родной тетей, что Грейс сорок лет лгала, что Бенедикт оказался соблазнителем. Что же до Дугласа, то он способен на предательство ради денег.

Она проскользнула за руль «альфы», но тронулась с места не сразу. Где же ей взять силы или хотя бы желание, чтобы встать во главе клана? От нее зависело будущее конюшни, а следовательно, и будущее конезавода. В то же утро еще один из владельцев, несомненно, последовав примеру Жана Стауба, объявил о том, что забирает своих лошадей. Сейчас она была одинока, одинока так, как не приходилось никому из Монтгомери. Гас и Бен, затем Бен и Норбер, наконец Бен и она почти всегда руководили тренировками вдвоем. Должна ли она простить Дугласа и обратиться к нему?

«Если я протяну ему руку, пусть это будет обдуманным решением, а не результатом того, что я сдрейфила! Я подумаю об этом, когда без чьей бы то ни было помощи найду новых владельцев, когда выиграю несколько соревнований. В тот момент, когда Дуг будет расположен присоединиться ко мне и вложить средства…»

Она смотрела на улицу, не видя ее, однако в конце концов заметила на лобовом стекле квитанцию на уплату штрафа. Она включила дворники и подождала, пока бумажка не вспорхнет, словно мотылек, и не упадет в придорожную канаву. Еще какие-то сложности в этот вечер перенести уже невозможно, чаша и так полна до краев!

Она нащупала мобильный на дне сумки. Ее ожидали два сообщения от Ксавье, нежные и встревоженные. Он беспокоился о ней, предположив, что посещение нотариуса — наверняка трудный момент. Не останавливаясь, она набрала: «Утомленная путешественница нуждается в парижском передыхе». Ответ пришел через минуту, именно такой, на какой она и рассчитывала.

9

Спасаясь от ливня, который затопил весь двор, Констан укрылся в доме. Вторая партия лошадей только что отправилась на дорожку, и он располагал часом времени, чтобы позавтракать чем-то более существенным, чем чашка кофе на рассвете.

— Вы оставляете мокрые следы! — возмутилась госпожа Маршан, когда он вошел в кухню.

Констан послушно снял резиновые сапоги и в одних носках уселся на высокий табурет, чтобы дать возможность Габи пройтись половой тряпкой.

— Беспорядок как был, так и есть, — пробурчала она.

— Делаем все, что можно. Но у Аксель столько работы…