Но Евгения вспомнила слова Толика о том, что сегодня тут никого не будет. Праздник, нерабочий день…

«Это что же – мне до завтра тут сидеть? До понедельника?» – растерянно подумала Евгения.

Она затихла. Старый дом был полон шорохов и скрипов. Сквозняков. Евгения вдруг почувствовала волны сквозняков, обдувающих ее со всех сторон. Как ни странно, пахло не затхлостью и плесенью, а… пахло борщом. Еще пахло мастикой для лыж. Свежей краской. Деревом, лаком – словно только что принесли в комнату новую мебель. Очередная струйка сквозняка принесла с собой запах кофе – густой, роскошный, аппетитный… Аромат женских духов – такой приятный, отдающий ежевикой… А потом запахло ёлкой и шампанским.

Замерев, стоя в темноте, Евгения вдруг почувствовала себя в эпицентре некоего вихря из запахов и… звуков. Да-да, были и звуки – тиканье часов, шарканье шлепанцев. Чье-то покашливание. Шуршание газеты. Звук включенного телевизора – как будто передавали футбольный матч. Чоканье бокалов. Смех. Детский плач.

– О господи… – прошептала Евгения с ужасом. Она что, сходит с ума?

Вдруг она услышала грохот.

Отчетливый и вполне реальный звук. Дом даже как будто дрогнул слегка.

И – наступила тишина. Но уже неприятная, гнетущая тишина. Тишина. После которой обязательно должно что-то произойти.

* * *

…У него в запасе оставалось ровно десять минут.

Толик на всякий случай подергал железную трубу – убедился, что Евгения заперта надежно.

– Толик! Открой дверь, ничего не видно… – закричала изнутри бывшая жена. – Толик! Толик, дверь захлопнулась… Помоги мне выйти! Ты слышишь? Толик!

Мужчина повернулся, пошел к лестнице. И в этот момент услышал, как внизу хлопнула дверь подъезда.

Кто пришел? Зачем?..

От ужаса у Толика дыхание перехватило… Он на цыпочках помчался назад. Свернул за угол, влетел в одну из комнат… Темный коридор, темная, с обугленными стенами кухня – здесь, по всей видимости, когда-то был пожар.

Толик знал старый дом наизусть – вот дверь, ведущая к черному ходу. Раньше так строили дома – с парадной лестницей и черным ходом, предназначенным для всяких хозяйственных нужд.

Толик прикрыл за собой дверь и ступил на лестницу. Здесь, в мрачном узком пространстве с крохотными окнами, расположенными между этажами, было особенно неприятно находиться. Декорация к фильму ужасов…

Толик стал осторожно спускаться по лестнице, держась за перила. «Кто сюда пришел? Зачем? Может, дверь в парадном хлопнула от сквозняка? Впрочем, неважно… Надо уходить как можно скорее!»

Под ногами валялись кирпичи, отбитая штукатурка. Одна из ступеней отсутствовала. Вцепившись в перила, Толик вытянул вперед ногу, нащупывая целую ступень, но в следующую секунду перила вдруг хрустнули и подломились.

Не успев ничего предпринять, мужчина полетел вниз, в лестничный пролет. Он упал этажом ниже и на какое-то время потерял сознание. По ощущениям – совсем ненадолго…

Когда он очнулся, то увидел перед собой заколоченную дверь. Сквозь щели сияло солнце. Вырвать доски – без проблем, они и так еле держатся.

Толик потянулся вперед, пытаясь встать. Болела нога – там, где-то в районе щиколотки, и, кажется, он сильно ободрал плечо. В голове еще гудело… Неприятно, но, кажется, ничего серьезного.

Сколько еще осталось времени?

…Ластик всегда отличался педантизмом и аккуратностью. Ластик – перфекционист. После службы в армии эта его особенность развилась необычайно, поскольку сапер (а Ластик служил сапером, это Евгения правильно вспомнила) обязан быть внимательным и скрупулезным… За то, что молоденький солдат умел легко и быстро обезвредить любое взрывное устройство – стереть опасность, его так и прозвали: Ластик.

Ластик со всей ответственностью отнесся и к поручению друга. Его попросили устроить небольшой направленный взрыв, который помог бы разрушить старый дом, – пожалуйста. И к дружбе Ластик относился чрезвычайно трепетно – это у него тоже было со времен армии. Ему приходилось терять друзей – он рассказывал об этом Толику, с детским недоумением и печалью страдая от несовершенства мира…

Значит, взрыв должен раздаться в строго определенное время.

Толик поднес к лицу часы с подсветкой и обнаружил, что у него осталось меньше минуты.

– А… а-а… – постанывая от ужаса и нетерпения, Толик стал торопливо ползти по лестнице вниз. До выхода оставалось метра три.

И в этот миг в глубине дома что-то грохнуло. Стены содрогнулись, и на спину Толика упал огромный пласт штукатурки, придавив его к ступеням.

Боли он не почувствовал. Он вообще ничего не почувствовал.

Просто сделал попытку дернуться и понял, что не может даже пошевелиться. Наверное, именно так себя чувствуют бабочки, пришпиленные иглой к листу альбома.

Тишина…

И это – все?! И это – взрыв?..

Дом продолжал стоять.

Старый, крепкий дом. Раньше умели строить… Никаким взрывом не снесешь! Ластик, халявщик!

Толик беззвучно засмеялся. Это открытие, что после взрыва дом не развалился сразу же, безмерно порадовало его. Это значит, что его найдут и спасут. Он будет жить.

И Евгения будет жить…

Как странно. Совсем недавно он ненавидел бывшую жену – за то, что она могла разрушить все его планы, и за то… что она – была. Жила на этом свете, такая талантливая и интересная. Самим фактом своего существования напоминая Толику, что он – бездарность. Никто. Обычный человек, без намека на какой-либо талант, особенность, необыкновенность.

Каждый человек мечтает быть избранным. Сколько фильмов об этом, сколько книг! И самое интересное, многие, даже самые обычные люди, ощущают свою избранность. Живут так, словно они – пуп земли и центр вселенной. Хотя на самом деле – серость, серость, серость… Умрут, никто и не вспомнит.

Причем Толик ощущал свою никчемность лишь рядом с Евгенией. Он, конечно, твердил и ей, и окружающим, что ее профессия – ненужная, глупая, что сама Евгения – так себе, вполне посредственная фотохудожница… Что занимается она ремеслом, а не искусством…

Но в глубине души он знал, что бывшая жена – талантлива. Она – необыкновенная. А он, Толик Полонский, – неудачник с манией величия… Лишь сейчас, в шаге от смерти, Толик позволил себе признаться в этом.

И еще в том, что он ее любит.

Всегда любил.

– Милый! – Легкий шепот откуда-то сверху. Женский голос.

– Да? – с трудом отозвался Толик. Наверное, Евгения каким-то образом сумела выбраться из той комнаты, она нашла его! – Это ты?

– Это я…

– Женя. Женя, послушай, – с трудом произнес он. – Я люблю тебя.

– Зачем ты так со мной? Если любишь? – прошептала она.

– Я не знаю. Я не знаю! – закричал он. – Я не знаю!..

* * *

На голову Глеба посыпался песок.

«Что это было?» – с недоумением и тревогой подумал Глеб. Потом снова нажал кнопку дозвона на своем сотовом. Несколько секунд стояла тишина, а потом он услышал знакомый рингтон. Мелодия – очень тихая, но вполне отчетливая и знакомая, доносилась откуда-то сверху, из глубин дома.

– Женя! Женя, ты здесь?

Дом затрещал, и на Глеба просыпалась очередная струйка песка.

– Женя!

Рингтон сотового Евгении пиликал не переставая. Но она сама не отзывалась.

– Женя!

Здание снова затрещало – и это был даже не треск, а стон. Жуткий, рвущий сердце звук… Словно дом держался из последних сил – перед тем как развалиться. Оно и неудивительно – ему сто лет, не меньше.

Глеб выдохнул и побежал вверх по лестнице.

– Женя!

Песок продолжал сыпаться с потолка. На втором этаже Глеб наткнулся на стул, на котором лежала сумка Евгении. В сумке и заливался ее сотовый. Значит, она в здании. Как, почему она здесь – неважно. Надо найти ее… и как можно скорее.

Глеб побежал по коридору, заглядывая в пустые комнаты с ободранными обоями, вздыбленным паркетом.

– Глеб! Глеб, я здесь!.. – донеслось откуда-то.

Он метнулся назад, в другой конец коридора.

– Глеб!

«Здесь!» Глеб увидел дверь, припертую снаружи толстой железной трубой. Отбросил ее, распахнул дверь… Евгения буквально упала ему в объятия.

– Женя…

– Глеб, миленький!

– Скорее, тут сейчас все рухнет к чертовой бабушке… – Глеб потащил Евгению за собой.

Внутри дома заскрежетало, и пол вдруг стал крениться. Паркетины, лопаясь, подлетали к потолку.

– Ай…

– Скорее!

Лестница с визгом отъехала вниз. Глеб прыгнул, повернулся, протянул руки Евгении, стоявшей сверху:

– Быстрее… Я поймаю. Быстрее же!

Она прыгнула, и Глеб подхватил ее. Они с Евгенией побежали по ступеням. В два прыжка перемахнули через парадное. Двери висели на петлях – дверной проем словно съежился, уменьшился, вдавился в землю. Одна из створок с грохотом отвалилась, когда Глеб с Евгенией пробегали мимо.

…Они выскочили наружу и, держась за руки, пробежали еще несколько шагов. Евгения обернулась:

– Он рушится… Смотри!

Глеб обернулся и на миг забыл обо всем на свете, настолько это зрелище поразило его – старое здание прямо на глазах складывалось, точно карточный домик, – ровно и прямо, этаж к этажу.

– Бежим! – наконец опомнился Глеб и потащил Евгению за собой. И вовремя – повалила такая густая пыль…

Они отбежали еще дальше, к самой набережной. Клубы густой серой пыли замерли над землей, переливаясь и набухая, – они медленно ползли во все стороны, отравляя воздух.

Глеб с Евгенией на всякий случай отбежали еще дальше. Теперь они стояли у причала, на ступенях. Зелено-желтые воды Москвы-реки бились о гранит, и этот равномерный звук успокаивал, утешал.

– Вот это да… – прошептал Глеб.

Евгения, дрожа, прижалась к его груди.

Он обнял девушку:

– Все, все уже… все хорошо!

– Глеб, он запер меня там!

– Кто?

– Толик! Запер и убежал…

– Придурок… – сквозь зубы процедил Глеб. – Найду его и… – Он не стал договаривать.

– По-моему, это он устроил взрыв.

– Взрыв?

– Да… Я не думала, что все так серьезно… Я не верила до последнего, что Толик способен на такое… – пробормотала Евгения.

– Все, успокойся. – Глеб обнял ее крепче. – Мы живы. Здоровы. Все хорошо…

Евгения подняла лицо. У нее были такие испуганные, огромные глаза… Она, несмотря на страх и все переживания, была столь милой, нежной и хорошенькой, что Глеб не выдержал и поцеловал ее.

…Он никогда не верил фильмам, где в конце, после всех испытаний и треволнений, герои сливались в долгом заключительном поцелуе. Как это можно – забыть о тех ужасах и неприятностях, которые только что пережили, и – целоваться?! Не до того же!

Но сейчас на собственном опыте Глеб неожиданно убедился – еще как до того…

Если и можно почувствовать радость жизни – то только так. Целуя свою любимую.

* * *

Нина, облокотившись о перила, смотрела, как позади катера бурно плещется вода – тот сворачивал в сторону Садовской набережной. Пожилая пара на соседней скамейке (судя по всему, приезжие) оживленно обсуждала красоты Москвы, сравнивала старинные особняки с современными новоделами – здания, мимо которых проплывал катер, словно нарочно чередовались. Старое – новое, старое – новое…

«Ничего, голубчики, сейчас вы увидите незабываемое зрелище! – с иронией подумала Нина. – Всего за пятьсот рублей удовольствие! Будет о чем дома рассказать…»

Все складывалось исключительно удачно.

Взять, например, того же Анатолия. Он появился в нужное время и в нужном месте, и он, как оказалось, ненавидел бывшую жену, фифу эту (кстати, ничего в ней особенного нет, непонятно, почему Глеб вдруг запал на Евгению). Мало того – Нине после недолгой беседы с Анатолием удалось раскрутить его на эту авантюру… Он бы еще сто лет собирался, куксился, сомневался – делать или не делать, быть или не быть, рушить старый дом или не рушить.

А Нина сумела взять этого слабака в оборот, придумала блистательный план, который устраивал их обоих.

День города – тоже как вовремя!

Что еще? Да, и на пристани сегодня Нина оказалась в нужный момент. Это же надо – наблюдать за происходящим с такого удобного ракурса… Дом должен рухнуть именно в то время, когда катер будет проплывать мимо Садовской набережной.

«Мне везет, – улыбаясь, подумала Нина. – Мне всегда везло, если подумать».

Вот взять, например, те давнишние события… Когда много лет назад она зашла на кухню и застукала Глеба со своей подружкой. Как удачно Нина упала, ударилась виском… Ведь благодаря этому случаю она обрела абсолютную власть над своим мужем.

На самом деле Нина вовсе не падала в обморок. Она просто поскользнулась на картофельной шелухе – маленьком очистке, оказавшемся на полу. Потом, когда Глеб убежал вызывать «Скорую», а дурища Катя белугой ревела в коридоре (из серии – «не виноватая я!»), Нина села, отлепила от подошвы кусочек картофельной шелухи, бросила ее подальше, под стол, снова легла на пол и закрыла глаза.