Джо Беверли - Нежный защитник

Англия, 1101 год

Имоджин из Кэррисфорда стояла в промозглой темноте, содрогаясь от приглушенных толстыми стенами отчаянных воплей. Даже здесь, в тайных переходах ее родового замка, она не могла укрыться от звона оружия, воинственных воплей сражавшихся воинов, отрывистых команд и душераздирающих криков.

Предсмертных криков.

Ей страшно было даже представить себе тот ужас, что творился за стенами замка, однако через потайное отверстие в стене она могла разглядеть лишь главный зал Кэррисфорда. Он был пуст, и ровное сияние факелов и свечей освещало его роскошное убранство. Единственным проявлением жестокости можно было считать нескончаемый бой, который вели на гобеленах вышитые рыцари с золотыми мечами.

Вечерняя трапеза давно закончилась, и слуги успели убрать столы, но дубовый стол хозяина замка незыблемо возвышался на своем месте, как и два массивных кресла в его верхнем конце. Кресло ее отца и ее собственное.

Ее отец был мертв.

Забытые на столе кувшин с вином и несколько кубков напоминали о грубо прерванном совещании. Она заседала с офицерами отца, составляя планы на ближайшее будущее. Один серебряный кубок валялся на боку, и алое вино стекало медленными каплями на пол, застеленный соломой.

Единственный признак тревоги.

Знакомая картина казалась предательски умиротворяющей и манила выбраться из сырой темной норы, но она оставалась на месте. Сэр Гилберт де Вейленз, маршал[1] ее отца, сам отвел ее в потайное убежище между стенами и велел не высовывать отсюда носа, что бы ни случилось. Захватчики — кем бы они ни были — наверняка явились сюда с одной-единственной целью — завладеть Сокровищем Кэррисфорда.

То есть ею. Единственной полноправной наследницей всех земель и богатств ее отца.

Потайной ход был узким и тесным, через него мог протиснуться лишь один человек. И хотя Имоджин уступала в росте большинству мужчин, ее плечи то и дело задевали за стены, и сочившаяся из щелей влага быстро пропитала платье, вызвав неприятный озноб.

Возможно, этот озноб был порожден ужасом.

Возможно, ее просто трясло от неизвестности.

Имоджин уже стало казаться, что лучше бы она осталась там, в гуще сражения, вместо того чтобы таиться в этой вонючей норе. Ведь она была хозяйкой Кэррисфорда, и ее долг заключался в том, чтобы вести на бой своих людей.

Враги проникли в их замок — но как?

Кэррисфорд по праву считался надежной и неприступной твердыней. Ее отец с гордостью говорил, что он может выстоять против целой Англии.

Она жалобно всхлипнула. Ее отец был мертв.

Боль от утраты была слишком свежей и острой. Ее не смогли заглушить даже звуки жестокого боя и крики ужаса. У нее все еще не укладывалось в голове, что Бернард из Кэррисфорда, один из самых могущественных властителей на западе Англии, мог скоропостижно скончаться из-за случайной царапины, полученной на охоте.

Отец Вулфган утверждал, что это рука Господа. Ее исповедник истолковал эту смерть как Божественное напоминание о том, что суровый рок легко может настичь не только сирых и убогих, но и сильных мира сего. И она готова была с ним согласиться. Небольшая ранка от случайно пущенной стрелы очень быстро воспалилась, и отца охватила такая лихорадка, что ни раскаленное железо, ни припарки, ни святая вода не смогли ему помочь.

Уже страдая от предсмертной агонии, Бернард продиктовал письмо королю, вверяя ему опеку над своей дочерью. После чего он приказал наглухо запереть все ворота и никого не впускать во двор замка под страхом смерти — будь то знатный рыцарь или простой странник. Исключение было сделано только для посланца короля. Таким способом отец хотел обезопасить свою единственную дочь, девушку шестнадцати лет, становившуюся после его смерти легкой добычей для любого алчного негодяя, до которого дойдет весть о гибели хозяина замка.

И вот теперь она дрожала от страха, скорчившись в темной сырой норе.

Случилось то, что казалось ей совершенно невозможным. Земля на могиле лорда Бернарда еще не успела осесть, как один из таких алчных негодяев, первым услышавший зловещую новость, вторгся в их замок. Наверняка здесь не обошлось без предательства, но разбираться в этом она будет позже. Для начала Имоджин нужно избежать ужасов штурма и резни.

Шум сражения приблизился, и Имоджин, испуганно зажмурившись, отодвинулась от потайного отверстия. Но уже через минуту жгучее желание узнать, что же происходит в замке, заставило ее снова припасть к глазку в стене. Пронзительный крик возвестил о том, что захватчики ворвались в главный зал. Неужели кричала ее тетя Констанс? Нет, это не ее голос! Да и кому придет в голову посягать на жизнь такой милой, воспитанной леди?

Если бы ее тетя оказалась в главном зале в ту минуту, когда забили тревогу! Но эта святая душа нисколько не интересовалась политикой и предпочитала проводить все свободное время в саду, среди дорогих ее сердцу цветов и трав. И теперь Имоджин оставалось лишь гадать, что там происходит.

Господи Боже, что же там происходит?

Тяжелые створки дверей в главный зал приоткрылись, и Имоджин увидела сэра Гилберта де Вейленза. Он еле шел, качаясь от слабости и полученных ран. Бой начался так неожиданно, что он не успел надеть доспехи. И теперь его голова была залита кровью, а тонкая туника иссечена мечом. В правой руке он машинально сжимал свой клинок, а левая бессильно висела, и из нее тоже текла кровь. Густые темные капли шлепались на пол в жутком завораживающем ритме.

Теперь, когда она наконец своими глазами увидела тот ужас, что происходил во дворе замка, на нее напало оцепенение. Страха не было, потому что она не сомневалась, что здесь ей ничто не грозит. О потайном ходе знали лишь члены семьи да несколько самых преданных слуг. А отверстие, через которое она следила за происходящим, было прикрыто старинным щитом, висевшим на стене…

Ее отец давно ей все это объяснил.

Но теперь ее отец был мертв.

Не успела она предаться печали, как полуоткрытые двери с грохотом распахнулись настежь, ударившись о стену. В проеме возникла чудовищная фигура, поразившая Имоджин своими размерами. Свора кровожадных приспешников ярилась и выла за спиной у своего вожака.

Арнульф из Уорбрика!

Он был настоящим великаном: рослый, рыжий детина. Даже тяжелые латы не могли скрыть его огромное брюхо, выпиравшее с откровенным бесстыдством и похожее на мрачную пародию на беременное чрево. Он проковылял в зал и замер, широко расставив ноги, по толщине не уступавшие древесным стволам.

Уорбрик. Мерзавец Уорбрик, жестокий брат Роберта де Беллема, давно заслужившего самую зловещую славу…

Когда Уорбрик явился к ним в замок, разряженный в пух и прах, и по всем правилам предложил Имоджин руку и сердце, она с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться при виде этого жирного бочонка, закутанного в шелка и бархат. Однако в облике демона во плоти, представшего перед ней в эту минуту, не было ничего смешного. И она сейчас думала лишь о том, что слухи о его звериной жестокости и фантастической силе нисколько не преувеличены.

И он явился, чтобы жениться на ней.

— Ха! Сэр Гилберт! — взревел он. — А где же наш лакомый кусочек?

— Леди Имоджин уже на пути к королю, — с трудом произнес сэр Гилберт. — Оставьте нас в покое, лорд Уорбрик.

Уорбрик ринулся в атаку. Гилберт попытался отбиться, но рука с мечом дрогнула от слабости. Уорбрику не составило никакого труда поймать его за запястье свой мясистой лапой и лишить последней возможности защищаться.

— Ты врешь! Я уже неделю не спускаю глаз с восточного тракта! Но по нему проезжал только твой гонец с письмом, в котором ты просишь короля защитить эту девку!

Гилберт без сил рухнул на колени. Имоджин почувствовала, что и ее ноги подгибаются от страха. Если Уорбрик перехватил гонца, он наверняка уничтожил письмо. Теперь помощи ждать неоткуда.

Уорбрик схватил старого рыцаря за горло.

— Где она?

— Уехала, — прохрипел сэр Гилберт.

— Где она? — Жирная физиономия Уорбрика побагровела от ярости, и он принялся трясти сэра Гилберта, как делает это собака, поймавшая крысу.

Внезапно что-то громко хрустнуло. Со звериным ревом Уорбрик отшвырнул свою жертву в угол. Имоджин в немом ужасе уставилась на бездыханное тело старинного друга и преданного вассала ее отца. Уорбрик сломал ему шею.

Ее била крупная дрожь. Она ничего не могла с собой поделать. Она была уверена, что все люди, находившиеся в зале, слышат, как стучат ее зубы.

Она не могла шевельнуть и пальцем.

Она не могла собраться с мыслями.

В зал вбежала женщина, спасаясь от невидимой погони. И попала из огня да в полымя. Это была Дженин, служившая у Имоджин камеристкой. Она застыла как вкопанная и кинулась было обратно, но двое солдат уже схватили ее за руки.

По приказу Уорбрика они бросили ее на стол и задрали подол на голову. Но даже толстая ткань юбок не смогла заглушить ее отчаянные крики и мольбы о пощаде. Негодяи легко поймали ее ноги и развели их в стороны. Тем временем Уорбрик расстегнул штаны. Одним жестоким ударом он вонзился Дженин между ног. Она пронзительно взвизгнула от боли и сопровождала жалобным криком каждый новый удар, наносимый Уорбриком с размеренностью бездушного механизма.

Крики Дженин становились все слабее и глуше. Уорбрик пыхтел и чертыхался. А его огромная туша все дергалась, дергалась, дергалась взад-вперед…

Имоджин даже не заметила, как начала стонать в такт ужасным рывкам насильника. Ей пришлось до крови закусить кулак, чтобы заглушить свои стоны. Она понимала, что, если ее схватят, ее ждет та же судьба.

Правда, по наивности она полагала, что Уорбрик сначала женится на ней, а насильничать станет потом, но на этом отличия и кончались. Имоджин не сомневалась, что, если она посмеет сопротивляться, он не постесняется приказать своим солдатам держать ее до тех пор, пока не удовлетворит свою похоть.

Она хотела отвернуться, но обнаружила, что не может отвести глаз от этого жуткого зрелища. Да к тому же у нее мелькнула мысль, что, отвернувшись, она предаст не только Дженин, но и остывающее тело сэра Гилберта.

И потому она смотрела, как Уорбрик застегнул штаны и кивнул одному из своих приспешников. Негодяй расплылся в глумливой улыбке и с радостью занял место своего хозяина, чтобы продолжить издевательство над бедной женщиной. Камеристка уже не кричала — до Имоджин доносились лишь ее отчаянные стоны.

Имоджин не в силах была дольше терпеть это зрелище. Разумеется, она помнила, что сэр Гилберт приказал ей оставаться в тайнике, что бы ни происходило в замке. Но ведь он теперь мертв и не сможет ее защитить. А Уорбрику была нужна только она. И если он получит ее, остальные обитатели замка могут рассчитывать на снисхождение. И может, тогда Дженин отпустят и оставят в живых? И Имоджин стала на ощупь пробираться к выходу из тесного тайника.

Ей сделалось тошно при мысли, что она по доброй воле сдастся Уорбрику, но оставаться в стороне от происходящего было выше ее сил. От принятого решения ей стало легче дышать. Она даже подумала, что наверняка успеет сбежать до того, как Уорбрик начнет оформлять их брак по всем правилам. А если нет — ей никто не сможет помешать расстаться с жизнью в любой момент.

Чем дальше она уходила от отверстия в стене, тем все темнее становилось вокруг, но Имоджин знала, что ей следует просто идти вперед, никуда не сворачивая, и тогда она окажется у лаза из потайного прохода, устроенного под западной лестницей. Она шла, прекрасно ориентируясь в темноте и невольно радуясь тому, что ничего не видит и не слышит. К тому же она утешала себя мыслью о том, что выполняет свой нелегкий долг хозяйки замка.

Едва заметный лучик света обозначил перед ней близкий выход. Она ускорила шаги.

— Миледи! — прошептал кто-то.

— Сивард? — Она чуть не задохнулась от радости. — Ох, Сивард! Мы не можем этого так оставить! Я должна немедленно сдаться Уорбрику!

— Так я и знал, что вы до этого додумаетесь! — проворчал ее сенешаль[2], и в тот же миг его тяжелый кулак врезался ей в подбородок. Свет померк в глазах Имоджин, и она погрузилась в темноту.

Имоджин пришла в себя в лесу. Благодаря лунному свету ночная тьма не была совсем уж кромешной, однако разглядеть что-то под покровом пышных зеленых крон было почти невозможно. Первым делом она ощутила боль в подбородке и машинально потерла его, наградив своего обидчика несколькими нелестными прозвищами.

И тут она все вспомнила.

Сэр Гилберт.

Дженин.

Уорбрик.

Сивард наверняка опоил ее каким-нибудь зельем, чтобы она как можно дольше оставалась в беспамятстве, и скорее всего именно этим объяснялись ее сонливость и вялость. Впрочем, сейчас это состояние пришлось весьма кстати. Память прокручивала перед ее мысленным взором жуткие картины, одна страшнее другой — теперь ей вообще казалось, что они не покинут ее до конца жизни, — но все они воспринимались ею как зыбкие сновидения и не задевали ее чувств.