— Возможно, следует для начала посоветоваться с лордом Фицроджером…

— Нет, — запальчиво отрезала Имоджин. — Я — хозяйка в Кэррисфорде, и я буду решать, на что тратить свои деньги!

Она заметила, как переглянулись мужчины, и догадалась, что еще не раз столкнется со скрытым неповиновением своим приказам. Вздохнув, она вернулась к колонкам цифр.

К счастью, Сиварду удалось спрятать от Уорбрика книгу со счетами Кэррисфорда, а также сундучок с расписками и другими документами. Имоджин не зря учили разбираться в деловых бумагах, и как только ей удалось сосредоточиться, она легко разобралась во всем, что было сделано после смерти ее отца.

Ничего непоправимого. Нигде не было признаков того, что Фицроджер прикарманил деньги от ее поместий, зато накопилась целая пачка счетов за продукты, оплаченных из казны Клива. Имоджин дотошно подсчитала все до последнего фартинга. К этой сумме она прибавила деньги, потраченные Сивардом на восстановление хозяйства и жалованье старшим офицерам.

С учетом всех мелочей сумма ее долга оказалась почти равной тем деньгам, что она вынесла недавно из сокровищницы.

Но Имоджин не жалела об этом: наконец-то она начинает чувствовать себя хозяйкой. Она даже проверила, сколько денег потрачено на содержание ее сводных братьев и сестры, хотя Сивард сделал попытку утаить от нее эти счета. Она была рада узнать, что дети живут в семье преуспевающего торговца и голод им не грозит. Будущее покажет, что еще она сможет для них сделать.

Наконец со счетами было покончено, и Имоджин спустилась в зал перекусить. Поскольку большинство мужчин уехали на охоту, за столом собралось совсем мало людей. Однако Ланкастер, разумеется, явился, чтобы следить за ней, как хищный ястреб. Даже отец Вулфган отвлекся от своих молитв, и так пялился на нее, будто хотел заглянуть в ее душу. Ей становилось тошно при мысли о том, чтобы снова встать с ним на молитву, но пока Имоджин не хватало храбрости открыто приказать ему покинуть Кэррисфорд.

С облегчением она вспомнила, что еще вчера решила навестить Гримстед, проведать раненых, а заодно и поучиться искусству врачевания. Может быть, ей удастся поговорить с тамошним аббатом — и о похоти, и о лживых клятвах? А вдруг он посоветует ей, как можно покаяться, не раскрывая всей правды?

Ей потребуется охрана. Сегодня Реналд отправился на охоту вместе с остальными, а командовать охраной замка остался этот мрачный верзила, сэр Уильям.

— Охрану, леди Имоджин? — подозрительно спросил он. — Но почему вам захотелось немедленно отправиться в монастырь?

Имоджин была уверена, что этот тупица решил, будто она ищет предлог для побега. И куда, интересно, она могла бы убежать?

— Я хочу проведать раненых, — заявила она. — Это мой долг — позаботиться, чтобы они ни в чем не нуждались.

— За ними и так хорошо смотрят, миледи, и я не думаю, что это разумно — покидать замок в столь неспокойное время.

— Сэр Уильям, от замка до монастыря меньше лиги! Его колокольню можно разглядеть со сторожевой башни! С надежной охраной что может со мной случиться?

— Мне это не нравится.

— Сэр Уильям, — процедила сквозь зубы Имоджин, теряя терпение, — если вы не обеспечите мне охрану, я поеду одна! И, если только вы не осмелитесь применить силу, меня ничто не остановит!

Судя по всему, он был бы не прочь для надежности посадить ее под замок, но не имел на это права, а потому с явной неохотой выбрал шесть человек для ее охраны.

Имоджин порадовалась, что одержала над ним победу. Было приятно проехаться верхом и самой править своей лошадью. Конечно, этой костлявой кобыле мышастой масти было далеко до ее милой Изольды. Но лошадь хорошо чувствовала седока, и прогулка доставила Имоджин немалое удовольствие.

Монастырский привратник был счастлив приветствовать дочь их покровителя, заменившую своего отца. Однако Имоджин огорчила весть, что аббат Франциск отправился в Уэльс по делам церкви и посоветоваться с ним не удастся. Но ничто не мешало осуществить ей вторую часть плана.

Брат Майлс, смотритель лазарета, привел ее в комнату, где стояли десять кроватей, на которых лежали те, кто получил ранения во время освобождения Кэррисфорда. Один солдат потерял ногу, раздавленную тяжелой бочкой.

Он побледнел и исхудал, но жизнерадостно улыбался:

— Не печальтесь обо мне, леди! Это моя вина, а не ваша! Нечего было хлопать ушами!

— Тем не менее, — возразила Имоджин, — ты пострадал на моей службе, и я постараюсь обеспечить тебя в будущем.

— Вы очень добры, леди, да только лорд Фицроджер сам обо мне позаботится. Он так и сказал, что меня не оставит.

— Он уже был здесь? — обратилась она к монаху.

— А как же, миледи, — ответил брат Майлс. — Он бывает здесь каждый день.

— Еще бы! — Раненый солдат улыбнулся, показав сломанный зуб. — Хозяин, конечно, выругал меня за ротозейство, да только все равно он меня не оставит.

Она и представить себе не могла, как ее муж умудрялся выкраивать время еще и для этих людей. Имоджин почувствовала себя совершенно никчемной личностью.

Ее подвели к самому тяжелому больному: его рана осложнилась лихорадкой. Солдат метался в бреду, и послушник не отходил от него, то и дело вытирая ему пот со лба.

— Он выживет? — вполголоса спросила Имоджин, вспомнив отца. Ее не пускали к лорду Бернарду почти до самого конца…

— Все мы в руках Божиих, но надежда еще есть.

— И все, что вы можете сделать, — это вытирать ему пот?

— Мы даем ему травяные отвары, чтобы не сгустилась кровь, и отгоняем демонов.

— Валериана и буквица?

— Да, леди. — Монах посмотрел на нее с уважением. — А еще отвар из цветков ромашки.

Они подошли к выздоравливающему солдату. Он чувствовал себя неплохо, хотя ослеп на один глаз.

Она повернулась к смотрителю.

— Я надеялась найти здесь солдата по имени Берт. — Его не было в этой палате. Неужели он умер от раны? Раны, полученной из-за ее упрямства?

— Мы отвели ему отдельную келью, миледи. Вы желаете его видеть? Боюсь, это не доставит вам удовольствия.

Бедный Берт!

— Да, — твердо ответила Имоджин. — Я желаю его видеть.

Ее проводили в небольшую прохладную келью с выбеленными стенами и распятием над изголовьем кровати. Старый монах стоял на коленях и истово молился. Берт исхудал так, что был не похож на себя, а кожа его приняла оттенок слоновой кости. С каждым вдохом в его груди что-то жутко клокотало и булькало.

— Пробито легкое, — пояснил брат Майлс. — Слишком глубокая рана. Такие не выживают. Но он упорно цепляется за жизнь. Иногда я даже думаю, что было бы милосерднее… Но всегда остается надежда на чудо. А его страдания здесь сократят время его пребывания в чистилище. Все в руках Божиих.

Берт вдруг заворочался в кровати и пробормотал что-то невнятное. Старый монах громче забубнил молитву. Имоджин инстинктивно подошла и положила руку больному на плечо. Он горел в лихорадке.

— Лежи спокойно, Берт, — ласково промолвила она. — Тебе нельзя двигаться. Хочешь пить?

Он ничего не ответил, но посмотрел на нее, и она поняла, что раненый узнал свою госпожу и что ему очень больно. Из-за нее. Если бы она не приказала Берту отвезти ее в Кэррисфорд во время штурма, Берт и сейчас бы сидел в замке и бражничал и тискал шлюх вместе с остальными солдатами Фицроджера.

Имоджин не дождалась ответа на свой вопрос. Она просто налила воды из кувшина в деревянную кружку. Осторожно приподняла голову раненого и влила несколько капель ему в рот. Большая часть воды стекла по подбородку, но немного ему удалось проглотить.

Имоджин посмотрела на брата Майлса:

— Я побуду возле него какое-то время. — Она имела в виду — пока он не скончается.

— Это может продлиться до самой ночи, миледи, — неохотно ответил монах.

— Значит, я проведу здесь ночь. Отошлите мою охрану в замок. Пусть передадут моему мужу, что я остаюсь.

Монахи пошептались, и тот, что был постарше, вышел, оставив Имоджин свой табурет. Брат Майлс на минуту вызвал ее из комнаты.

— Вы ничем не поможете ему, разве что иногда вытирайте пот со лба. Это принесет ему некоторое облегчение. — Он все еще не решил, следовало ли допускать Имоджин к умирающему.

— Мне не приходилось зашивать раны, святой брат, но за больными ухаживать я умею.

— Да, леди, но я уже сказал, что это может затянуться. И временами такие больные испытывают самые жуткие страдания именно перед концом.

— Тогда я позову на помощь. Это по моей вине он так страдает, и я должна помочь ему всем, что в моих силах.

Монах пожал плечами и ушел. Имоджин села у постели умирающего солдата. Никакие душистые травы не могли заглушить смрад разложения и смерти, но Имоджин не замечала этого жуткого запаха. Она выполнит свой долг до конца, как должна была выполнить его у ложа умирающего отца.

Имоджин намочила тряпицу и протерла больному лоб и шею.

— Если бы мы повернули время вспять, Берт, — заговорила она, — я бы снова не усидела на месте, хотя и знала, что должна оставаться в лесу до приказа Фицроджера. — Она опустила тряпицу в тазик с водой и осторожно взяла в руки тяжелую, мозолистую руку Берта. Каким-то шестым чувством она ощутила, что несчастный слышит ее слова.

— Ты знаешь, что все кончилось хорошо? Уорбрика прогнали, а замок весь разгромлен, но лорд Фицроджер мигом взял дело в свои руки, а теперь я и сама занялась хозяйством. Мне следовало сделать это в самый первый день, но я еще не привыкла к такой жизни, и в этом-то все и дело…

Она замолчала, задумавшись над своими бедами, но тут вялая рука у нее в ладонях еле заметно дрогнула, что могло означать пожатие. Она посмотрела Берту в лицо, но оно выражало лишь бесконечную муку и близкую смерть, и несчастный солдат корчился от боли при каждом тяжелом вздохе.

Она решила продолжить свой рассказ.

— Тебе не говорили, что мы теперь женаты и что на свадьбу приехал даже король…

Глава 14

Ближе к вечеру того же дня Фицроджер стремительными шагами пересекал монастырский двор, направляясь к лазарету и на ходу стаскивая с рук охотничьи рукавицы. Этот день вряд ли можно было назвать одним из лучших в его жизни.

Сначала ему пришлось утихомиривать Генриха, возмущенного тем, что на простынях не осталось следов крови, которые можно было бы сунуть под нос Ланкастеру. Да вдобавок он каждую минуту ждал подвоха от своей непредсказуемой жены. Ведь достаточно было одного неосторожного слова или жеста, чтобы выдать истинное положение дел. Именно поэтому ему не следовало ехать на охоту, бросив ее на съедение ненасытному графу. Как ему казалось, она не скрывала своего расположения к этому коварному, скользкому старикашке. Наверняка он не постесняется пустить в ход любые уловки и будет играть на ее любви к дорогому усопшему отцу.

У самого Фицроджера слово «отец» никогда не вызывало теплых чувств.

Хуже всего было то, что он так и не нашел способа выйти из этого дурацкого тупика. Почему бы ему и правда не взять девчонку силой, положив конец всем проблемам? Не она первая и не она последняя будет оплакивать свою женскую долю, чтобы со временем забыть о боли, испытанной в первую брачную ночь. Не исключено, что почти все они так напрягаются от страха, а потому взять их можно только силой.

Он знал, что при необходимости тоже поступит так.

Это не давало ему покоя.

Слава Богу, Генрих пока ничего не заподозрил, иначе Бастарду пришлось бы доказывать свою мужскую состоятельность при помощи меча, к тому же король мог вспомнить о праве первой ночи и лично лишить Имоджин невинности. Фицроджер не сомневался, что Генрих готов на все, лишь бы добиться своей цели.

Однако короля можно понять. Ему было бы гораздо проще разговаривать с Ланкастером, имея столь веское доказательство на руках, как окровавленная простыня. Это тревожило Фицроджера с каждым днем все сильнее. Имоджин забрала над ним слишком большую власть.

И какого черта ее вдруг понесло в этот монастырь?

Они с Генрихом вернулись в замок, недовольные сегодняшней охотой, и узнали, что Имоджин осталась ночевать в монастыре. Генрих высказался по этому поводу грубо и однозначно. Брак заключен, расторгать его он не собирается, а Имоджин следует немедленно вернуться домой, чтобы исполнять обязанности гостеприимной хозяйки и любящей супруги.

Ее поступки могли поставить в тупик кого угодно. Если она решила сбежать, то мужской монастырь меньше всего подходил ей в качестве убежища, ведь никто ее здесь не оставит, будь она хоть трижды его покровительницей. У монахов свои правила, и они не потерпят в своих стенах женщину в ночные часы.

Привратник сказал, что Имоджин все еще здесь, и заверил его, что она цела и невредима. Фицроджер немедленно отправился за ней, полный решимости вернуть беглянку в замок — пусть даже придется тащить ее на руках. Ему очень хотелось отвесить ей пару оплеух. Прямо руки чесались!