Джо Беверли - Нежный защитник

— И что же?

— Хочешь не хочешь, Уорбрику придется разделить свой отряд. Тебе скорее всего прикажут провести ту группу, что отправится в потайной ход за сокровищами, и для этого он наверняка отберет самых опытных и доверенных людей. Если тебе удастся убедить их идти без света или если ты сумеешь погасить свет по пути, ты запросто сможешь ускользнуть от них в этих коридорах. Полагаю, тебе не составит труда сориентироваться там даже во тьме?

— Но… — Имоджин решила, что сейчас не время напоминать о крысах. Уж если он заставил себя войти в подземелье, зная наверняка, что с ним будет, она переживет свидание с крысами. — Да, я смогу. Но ты останешься в когтях у Уорбрика!

— Но по крайней мере один из нас спасется, и ты сумеешь предупредить Реналда.

— А что потом?

— А потом вы с Реналдом придумаете, как меня освободить, — заявил он с поразительной беспечностью. — Я питаю бесконечную веру в мою амазонку. Но могу кое-что предложить и от себя…

Наступили сумерки, и Имоджин затихла в объятиях Фицроджера. Часовые у входа то и дело окликали их, приказывая подавать голос, и они болтали ни о чем, лишь бы усыпить их бдительность. Фицроджер повествовал о своей жизни, а она делилась в ответ своим небогатым опытом. Конечно, это не могло идти ни в какое сравнение с его знанием жизни, но она испытывала потребность рассказать ему о себе как можно больше. Имоджин понимала, что Фицроджер считает это своего рода прощанием.

Она молила небеса, чтобы они остались живы, но он в это не очень-то верил. Уорбрик не убьет его до тех пор, пока он будет служить орудием для укрощения Имоджин. Однако он слишком хитер и постарается превратить Фицроджера в безвредного пленника. Не надо объяснять, что для этого есть масса способов.

Она готова была уцепиться за любую возможность, и они обсудили все, что приходило им в голову. Но для составления каких-то определенных планов оставалось слишком много неизвестных обстоятельств.

Она должна будет действовать и принимать решения на свой страх и риск, а ему ничего не остается, как ждать избавления.

Его вера в ее способности даже пугала Имоджин. Она хотела напомнить, что всего две недели назад самым важным решением в ее жизни был выбор синего или алого платья. А самым близким знакомством с жестокостью стала потеря любимого кречета.

Но она промолчала, потому что оставалась их единственной надеждой, их последним шансом победить Уорбрика и спасти им обоим жизнь.

Она решила отвлечь его от тягостных мыслей.

— Расскажи, как ты стал наемником?

— Я встретился с отцом. После этого мне стало ясно, что я никогда больше не потерплю над собой власти такого человека и не смогу подвергнуть своих близких подобным издевательствам. Вот почему я считаю, что подвел тебя.

— Не каждому человеку дано избежать страданий. Возможно, такова воля Божья.

— В бессмысленной жестокости нет и не может быть Божьей воли, — отрезал он. — Тебя не удивит, если я скажу, что меня собирались сделать монахом?

— Монахом? — Она извернулась, всматриваясь в сумерках в его лицо. — Наверное, для тебя это было хуже смерти? — Имоджин не могла представить Фицроджера, живущего по законам святой обители. Бедность, смирение и бесконечные посты.

— Я был счастлив, — возразил он. — В монастыре мне было так хорошо, как нигде в этом мире. Все шло по заведенному порядку, все подчинялись одной дисциплине, и у меня была возможность учиться.

«Так хорошо, как нигде в этом мире». Это больно ранило ее самолюбие, хотя трудно было представить, что кровавый хаос, в каком они оказались после свадьбы, мог быть ему приятен.

— Так почему ты там не остался? — спросила она.

— Монастырь находился в Англии. Родные моей матери, и я вполне их понимаю, постарались отправить меня как можно дальше от дома. К несчастью, это приблизило меня к отцу. Он не желал иметь меня под боком и приказал аббату выгнать меня из монастыря. Аббат был вынужден выполнить приказ.

— Сколько тебе тогда было лет?

— Тринадцать. Трудный возраст. Я был в ярости от такой несправедливости. И вместо того, чтобы вернуться во Францию, я сбежал и добрался до Клива, чтобы потребовать правосудия.

— О Господи! — Имоджин болезненно поморщилась. — И что же дальше?

— В точности то, чего и следовало ожидать, — ответил он с едва заметной усмешкой. — Роджер не был таким негодяем, как Уорбрик, но сердце у него было каменное и напрочь лишено жалости и сочувствия. Когда я посмел с ним спорить, он меня высек. Когда я не заткнулся и после этого, он кинул меня в каменный мешок.

Он говорил почти спокойно, но Имоджин чувствовала, какой ценой дается ему это спокойствие.

— Что он надеялся этим добиться?

— По-моему, он в буквальном смысле собирался сгноить меня там, чтобы навсегда забыть о моем существовании. Хотя теперь мне кажется, что скорее всего он хотел забыть о том, что я собой олицетворяю. Из признанных им детей у него остался один Хью — несчастный жестокий заморыш. Роджер был жесток, но он никогда не был слабым. Его вторая жена оказалась бесплодной и равнодушной бабой, но отнюдь не собиралась на тот свет. Вряд ли он был счастлив.

— Тебе его жалко?

— Нет, — с силой произнес он.

Наступившая после этого тишина была весьма красноречивой.

Имоджин боялась, что теперь, подобравшись к самой темной части истории, Фицроджер прекратит свой рассказ. Она не хотела, чтобы он замолчал. Она хотела вместе с ним пережить те беды, что оставили в его душе столь глубокие шрамы.

Он пошевелился, устраиваясь поудобнее, и снова заговорил:

— Мое детство нельзя было назвать безоблачным, но дома и в монастыре я был сыт и более-менее ухожен. А каменный мешок… Я как будто в один миг попал в настоящий ад.

Они бросили меня на глубину десяти футов, так что я весь покрылся синяками и ссадинами. Это был простой колодец, в котором я не мог даже вытянуть руку на всю длину. На полу чавкала зловонная жижа. Вскоре она стала еще зловоннее из-за моих испражнений. Я был уверен, что задохнусь от этого запаха, но этого не произошло. Тьма была кромешной, и хотя умом я понимал, что люк где-то очень высоко, мне казалось, что он опускается на меня, чтобы раздавить…

Его передернуло. Имоджин погладила его по щеке, не зная, что сказать.

— Я плакал. Я кричал. Я молил о пощаде. Я совсем не был храбрым.

— Тебе было всего тринадцать лет, — постаралась она утешить его. — В этом возрасте я устраивала истерику из-за простой царапины на пальце.

— И все же в четырнадцать лет, когда ты сломала руку и тебе вправляли кости, ты даже не охнула.

— Откуда ты знаешь? — удивилась она.

— Я захотел узнать о тебе все, — ответил Фицроджер, проведя пальцем по ее подбородку.

Она не знала, как к этому относиться. Какую цель он преследовал?

— Рука болела так, что от истерики все равно не было никакого проку, — призналась она. — Тебе это понятно?

— Да, и вдобавок ты знала, что тебе стараются помочь. А я знал, что Роджер желает мне смерти.

— Как же тебе удалось выжить?

— Его слуги решили меня подкормить. — Он передернул плечами. — Они все ненавидели Роджера и Хью, а один малый говорил мне потом, что я похож на отца, а значит, его родной сын. Трудно сказать, что ими двигало. Освободить меня они не отважились, но стали приносить еду.

— Святой Иисус! И сколько же ты там просидел?

— Вечность. Я потерял чувство времени, и только потом прикинул, что прошло около месяца. Однажды Роджер решил съездить в Лондон. Тогда они вытащили меня из мешка, а вместо меня кинули туда скелет свиньи, чтобы обмануть Роджера, если он потрудится взглянуть, что со мной стало. Насколько мне известно, ему даже в голову это не пришло. — Она почувствовала, как он пошевелился под ней, прежде чем добавить: — Кости все еще лежат на дне этого мешка. Я сам видел их пару месяцев назад.

Столь откровенная жестокость потрясла Имоджин до глубины души.

— Он ни разу не вспомнил о сыне, которого обрек на такую жуткую смерть? И даже не взглянул на его останки? Ведь он не мог не понимать, что ты действительно его сын!

— Кто знает, что было у него на уме? Позднее я иногда мечтал о том, что силой заставлю его признаться… — Он глубоко, прерывисто вздохнул.

— Что ты сделал, когда освободился? Вернулся домой?

— Нет. Там меня не ждало ничего хорошего. Я решил стать воином.

— Но это не так-то просто. — Имоджин подняла голову, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Да, но у меня была цель. Вряд ли тогда я смог бы описать ее словами, — грустно добавил он. — Но я инстинктивно понимал, что обязан стать сильным и ловким, чтобы отомстить Роджеру. Ну и, конечно, никогда больше не попадать в лапы к такому зверю.

Мысли об их нынешней ситуации зашевелились у нее в голове, как клубок ядовитых змей.

— Окружающие считали меня сумасшедшим, — произнес он со вздохом, — и смеялись над моими мечтами.

— Но ты не смеялся над моими, — заметила она.

— Я хорошо знаю, какой силой обладают мечты. — Он задумчиво играл прядью ее волос.

— Но как тебе удалось стать рыцарем без денег и без покровителей?

— Удача. Я наткнулся на отряд наемников. Одному из них требовался слуга. Я следил за их тренировками, а потом пытался все повторять. Вскоре стало ясно, что у меня слишком хрупкий скелет и оттого я слишком слаб. Тогда моей главной целью стало нарастить мышцы. Арно, капитан наемников, заметил мое упорство и даже подбадривал меня, когда бывал в хорошем настроении. В один прекрасный день он позволил мне тренироваться вместе с его солдатами, пока я не взял верх над его любимцем.

— И тогда ему стало ясно, что он вырастил самого великого воина нашей эпохи! — заключила Имоджин с улыбкой.

— И тогда ему стало ясно, что я ранил одного из самых сильных его солдат, — уточнил Фицроджер с горькой гримасой. — Он меня высек.

— Что? Но это же нечестно!

— Как это ни странно, Рыжик, жизнь вообще нечестная штука!

— В точности как сейчас, — вздохнула она.

— В том, что мы угодили в ловушку, виновата не жизнь, — сухо возразил он. — Виновата слабость, помноженная на глупость, причем в основном моя. Тем не менее Арно заинтересовался мной, поскольку понял, что у меня есть способности. Он стал сам меня тренировать, но перед этим дал понять, что спустит шкуру, если я снова серьезно покалечу кого-то из его людей. Вот почему я никогда не теряю контроля над собой во время поединков.

— В этом я успела убедиться! — рассмеялась она. — Но как же тебе удалось стать рыцарем?

— Арно водил нас воевать во Фландрию, и там я проявил себя с самой лучшей стороны. Он уговорил герцога посвятить меня в рыцари. Арно купил мне на свои деньги коня, латы и оружие и приказал драться на турнирах. Он с самого начала это задумал.

— Турниры? Это когда дерутся понарошку?

— Не совсем понарошку. Многие погибают от ран. Вот почему меня не пускали в Англию. Но турниры — весьма выгодное помещение денег.

— А ты был хорошим воином.

— А я был хорошим воином. Арно оставалось лишь пересчитывать моих пленников и собирать за них выкуп.

— Но это тоже нечестно! — возмутилась она.

— Это было честно. Я должен был расплатиться с ним за науку и за то, что он дал мне возможность стать рыцарем. Со временем я решил, что расплатился сполна. И Арно уже ничем не мог меня удержать.

— Что было потом?

— Я познакомился с Генрихом.

— С королем?

— Тогда еще не королем. Всего лишь самым младшим безземельным сыном Вильгельма Завоевателя. Генрих грезил Англией. Он всегда утверждал, что единственный имеет право на этот трон, потому что все остальные сыновья Завоевателя родились в Нормандии.

И в результате не побоялся пойти на братоубийство? Имоджин потрясла эта мысль, но она предпочла держать ее при себе.

— Генрих обожал турниры, — продолжал Фицроджер, — и почти не знал поражений. Я взял его в плен прежде, чем узнал, с кем имею дело. Он был в бешенстве и потребовал поединка, чтобы окончательно выяснить, кто из нас сильнее. Если он выиграет — получает свободу. И платит сто марок, если выиграю я.

Я позволил ему выиграть, но применил для этого все свое искусство, так что он не заподозрил меня в подлоге. Впрочем, даже если и заподозрил — не подал виду. Ему льстит быть единственным рыцарем, победившим в поединке Тайрона Фицроджера.

— Что ни говори, а он мне не нравится, — призналась Имоджин. — Он слишком груб и самоуверен.

— От слабого короля мало толку. Я должен был найти себе покровителя, а в Генрихе мне многое нравится, особенно его острый ум и решительность. Но я бы хотел, чтобы он чаще играл по правилам.