Вирджиния долго молча разглядывала убранство комнаты, потом повернулась к герцогу и внимательно посмотрела на него. Он больше не держал ее за руку, а стоял несколько поодаль, словно намеренно отодвинувшись от нее.

— Я уже рассказывал тебе, — начал он тихо, — что мой предок воздвиг этот павильон как храм любви. Все это убранство было в свое время привезено из Австрии. Он хотел поразить воображение той, кого любил больше жизни. Они были счастливы здесь, Вирджиния!

Герцог помолчал немного, а потом продолжил:

— Карета ждет тебя, Вирджиния! Не стану убеждать тебя или умолять. Если хочешь, ты вольна вернуться в замок в любую минуту. Скажу лишь еще раз: я люблю тебя! Люблю тебя всем сердцем и душой. Мне нечего предложить тебе, кроме своей любви и своего сердца. Возьми его и делай с ним, что хочешь! Я бросаю его к твоим ногам!

Голос герцога эхом отозвался в дальних частях ротонды, словно вибрировал в этой тягучей сладостной атмосфере. Он замолчал, и наступила звенящая тишина. Вирджиния стояла неподвижно. Ей показалось, что все вокруг замерло в ожидании ее ответа, даже свечи перестали мерцать, и язычки их пламени застыли, словно восковые.

Напряжение было невыносимым. Тишину снова нарушил герцог. Он заговорил, с трудом сдерживая себя:

— Уходи, Вирджиния! Уходи побыстрее! Иначе я не отвечаю за себя! Да, я люблю и обожествляю тебя! Но не забывай, что я мужчина, и желаю тебя слишком страстно. Я хочу тебя! Все мое тело устремляется навстречу твоему телу в этом непреодолимом желании. Я желаю тебя с такой силой, как еще ни один мужчина не желал женщины!

Голос его оборвался, и он замолчал. Глядя на герцога, Вирджиния понимала, что он на грани срыва. И решение пришло мгновенно, единственно возможное в такой момент. Она не сдвинулась с места, не протянула к нему свои руки. Она ответила тихо и серьезно:

— Я тоже люблю тебя, Себастьян… как мужчину!

Из груди его вырвался возглас ликования и счастья. Он схватил ее на руки и, как пушинку, поднял с земли, потом прижал к груди и понес к алькову.

Глава 12

Тетя Элла Мей раскатывала печенье на столе своей летней кухни и время от времени поглядывала в окно, поджидая Вирджинию. Вот она устало бредет по пыльной проселочной дороге. Женщина тяжело вздохнула при виде своей племянницы с низко опущенной головой и принялась еще энергичнее разделывать тесто, словно пытаясь таким образом заглушить волнение. Ибо одного взгляда на Вирджинию было достаточно, чтобы понять, что и сегодня она возвращается с почты без письма.

Дважды в день, утром и вечером, с той самой поры, как Вирджиния вернулась из Англии, она регулярно ходит к большому почтовому ящику на центральной дороге и всякий раз возвращается с пустыми руками. Тетя снова взглянула на девушку, и сердце у нее сжалось от боли. Она перестала раскатывать тесто, да и настроение готовить пропало. Вирджиния приблизилась к дому, но вместо того чтобы войти в него, повернулась и побрела в сад.

Поддавшись минутному порыву, тетя Элла Мей отодвинулась от кухонного стола и пошла на веранду. Широкая деревянная веранда опоясывала весь дом по периметру, и она прошла на ту сторону, которая выходила в сад. Вирджиния уселась в палисаднике: среди обильно цветущих астр и георгин она и сама казалась цветком — нежным, хрупким. Золотистые волосы блестели на солнце, мягкие блики скользили по задумчивому лицу.

— Будь он неладен, этот человек! — в сердцах пробормотала тетя Элла Мей.

Ей хотелось подойти к племяннице, обнять ее за плечи, прижать к себе и утешить бедную девочку. Сердце ее буквально разрывалось на части при виде этих страданий. И в то же время она с трезвостью умудренного жизнью человека понимала: все, что она могла, она уже сделала, и больше не в силах чем-то помочь девушке.

Вирджиния вернулась домой неделю назад. Она была бледной, измученной, как будто провела не одну бессонную ночь. Тетя с радостными восклицаниями заключила ее в свои объятия и почувствовала, что ей никогда не удастся растопить тот холод, который сковал Вирджинию изнутри. Прошло несколько дней, прежде чем Вирджинию прорвало и она начала говорить.

Она рассказала тете Элле Мей, как приехала в Англию преисполненная ненависти и вражды к герцогу, настроенная самым решительным образом как можно скорее развязаться с этим страшным человеком. С самого начала она была шокирована скандалом, который он закатил незадачливым лондонским ювелирам прямо на ступеньках дворца. А потом Вирджиния стала рассказывать про герцога. Лицо ее просветлело, голос зазвучал мягко и нежно, глаза вспыхнули. И задолго до того, как она произнесла: «Я люблю его, тетя!» — Элла Мей уже обо всем догадалась.

Они сидели до глубокой ночи, а девушка все говорила и говорила, не в силах выговориться и излить все, что накопилось в душе за эти дни вынужденного молчания во время морского путешествия домой. Она рассказала тете, каким необъяснимым и странным показалось ей поведение герцога, о сплетнях и слухах, витавших вокруг герцогини и ее сына, о том, как взволновало ее вероломство кузена герцога, замыслившего убить его, чтобы завладеть богатством. Дойдя в своем повествовании до того момента, как на ее глазах скончался от яда престарелый мопс герцогини и как герцог увлек ее в будуар и там обнял, Вирджиния замолчала. Глаза ее засверкали, щеки разрумянились, грудь стала часто вздыматься, и тетя Элла Мей поняла, что ее племянница целиком ушла в воспоминания о тех сладостных минутах.

— Но если ты узнала, что он любит тебя, — осторожно начала женщина, — то почему не раскрылась перед ним? Почему не сказала ему, кто ты есть на самом деле?

— Да, я не сомневалась, что он любит меня, — ответила девушка. — Но любит по-своему. Он любит меня, как может любить мужчина красивую и привлекательную женщину.

Вирджиния рассказала о верховых прогулках с герцогом, о посещении удивительно романтичного места под названием «Сердце королевы» и, наконец, подошла к событиям последней ночи. О том, как она, несмотря на юность и неопытность, с самого начала догадывалась, что этот волшебный праздник, ужин, цветы, плывущие по воде кораблики-фонарики — все это устраивалось во имя любви. И это роскошное ложе под балдахином из золотых купидонов, гирлянды роз, охапки лилий. Воистину, он ввел ее в храм любви, их любви.

Голос Вирджинии прерывался, она роняла слова скупо и даже неохотно, но тетя Элла Мей отчетливо представляла себе всю эту волшебную картину и этот пленительный миг счастья, когда герцог обратился к Вирджинии, моля ее о близости, и она, отбросив все условности и страхи, решила доказать ему, что ничего другого, кроме любви к мужчине, ей от него и не нужно.

— Карета… карета… ждала меня… на улице, — запинаясь, рассказывала она, — но я… я… чувствовала, что не в силах… уйти… и я… осталась…

— И все же ты ушла, — поправила ее тетя Элла Мей.

— Да… ушла… — едва слышно прошептала девушка. — Почти на рассвете. Сквозь шторы уже стал пробиваться тусклый свет, и птицы защебетали в кустах.

— Ты даже не попрощалась с ним, — упрекнула ее тетя.

— Он крепко спал, и мне было жалко будить его. Свечи уже догорели, и в этом предрассветном полумраке Себастьян показался мне таким усталым… и счастливым… Я не посмела потревожить его сон, тихонько встала, оделась… и ушла. Он даже… не услышал, как я уходила.

— Как ты могла покинуть его таким образом!

— Я должна была уйти. Должна была уйти от него, вернуться домой… и начать ждать.

— Чего? Я тебя совсем не понимаю! Ты его жена! Он любит тебя, ты любишь его. Что ты все усложняешь?

— Во-первых, он не знает, что я его жена, — упрямо возразила Вирджиния, — а во-вторых… во-вторых, я не уверена… что он любит меня так же беззаветно, как я его!

— Не понимаю тебя! — вздохнула тетя.

Вирджиния встала с кресла и взволнованно прошлась по комнате.

— С самой первой минуты, как я переступила порог замка, мне не переставали повторять, что есть одна вещь, которая важнее всего на свете! Об этом не уставала твердить мне добрейшая мисс Маршбэнкс, об этом десяток раз успел сказать мне и сам герцог. «Никаких скандалов!», «Я не потерплю в доме никаких скандалов!». Казалось, этой магической формулой определялась жизнь всей семьи и поведение тех, кто жил в замке. Это — главное, это самое важное и основополагающее для того общества, к которому они принадлежат. Никаких скандалов! За это они готовы отдать все и пожертвовать всем! Они будут терзать себя, страдать, мучиться, они готовы даже умереть, но фамильная честь должна остаться незапятнанной. Стоя на террасе «Сердца королевы», Себастьян недвусмысленно определил будущее наших отношений, сказав:

— В нашей семье никогда не было разводов.

— И все равно я ничего не понимаю, — пожаловалась тетя Элла Мей.

— Но как вы не видите? — рассердилась Вирджиния. — Он любит какую-то незначительную, простую американскую девушку. Вопрос в том, любит ли он ее настолько, чтобы сделать своей женой!

— То есть ты хочешь сказать, — ошарашенно уставилась на нее тетя, — что ты ждешь, когда он разведется с тобой, чтобы потом предложить тебе снова стать его женой?

— Ах, тетя! Ну как вы не понимаете? — с отчаянием произнесла Вирджиния. — Ведь если я сейчас раскрою ему, кто я есть на самом деле, то потом я до конца своих дней стану сомневаться, любит ли он меня так же сильно, как люблю его я. И буду терзаться вечными подозрениями, что он женился на мне не столько ради меня, сколько ради моих денег. Да-да, я все понимаю! И знаю, что на какое-то время он увлекся хорошеньким личиком. Но когда он со мной, мир перестает существовать для меня, я чувствую, что мы созданы друг для друга, что мы единое целое. И все же где-то на дне моей души остается этот осадок неудовлетворенности и сомнений. Он женился на женщине из-за ее денег. Он проявлял страшную скаредность по отношению к собственной матери! И все это, имея на руках такое богатство! Неужели такой человек пожертвует своими миллионами ради какой-то женщины, о которой ему всего-то и известно, что она желанна и разжигает его страсть?

Тетя Элла Мей подавила тяжелый вздох.

— Я хорошо знаю англичан, — проговорила она невесело. — Для них честь семьи — это все! Разумно ли ты поступаешь, детка, требуя столь многого? Почему ты не хочешь довольствоваться тем чудом, которым одарила тебя судьба: ты влюбилась в собственного мужа и он полюбил тебя.

— Как я смогу жить с ним и постоянно терзаться одним: ночью ему нужно мое тело, днем — мои деньги. Я отдалась ему добровольно, я готова отдать ему все, что у меня есть, потому что люблю его, потому что при виде его начинает трепетать каждая клеточка моего тела, каждый мой нерв, потому что всеми фибрами своей души я чувствую, как велика его потребность во мне! Но мое чувство к нему сильнее и глубже обычного физического влечения, и потому я не могу довольствоваться столь малым.

Тетя Элла Мей нервно сцепила руки.

— Не знаю, не знаю, детка! По-моему, ты играешь с огнем! Ты хочешь слишком многого. Не забывай, твой муж — часть того общества, в котором родился, вырос и был воспитан. Мораль этого общества, его постулаты вошли в плоть и кровь герцога с пеленок. И потом, он не просто Себастьян, твой муж, он еще и звено в длинной цепи Риллов, родословная которых уходит своими корнями в глубь веков. И его с детских лет учили, что все Риллы привыкли жертвовать во имя того, что они считали своим долгом и святой обязанностью. Риллы шли воевать, хотя могли отсидеться дома, в своих имениях. Они выбирали себе жен таким образом, чтобы приумножить свое богатство, укрепить авторитет семьи. Всегда и везде они руководствовались в первую очередь благом семьи, добрым именем Риллов. Понятие фамильной чести было для них свято. И любой член семьи, посягнувший на эту незыблемую святыню, немедленно превращался в изгоя, в предателя, посмевшего растоптать вековые традиции и идеалы.

— Я знаю все это! — горячо воскликнула Вирджиния. — Именно об этом написано на каждой странице их семейных хроник. Об этом же говорят выражения лиц всех Риллов на портретах, которыми увешаны стены картинной галереи и парадных гостиных. Наверное, вы правы! И для Себастьяна семья значит действительно больше всего на свете. В таком случае, когда он явится сюда в поисках своей жены, скажите ему, что я умерла! Ибо сердце мое уже мертво.

— Как ты можешь требовать от меня, чтобы я сказала такую заведомую ложь?

— Потому что это совсем не ложь! Я умру без него, тетя! Я не хочу жить без него! Это вы, тетя, воскресили меня, спасли от смерти, и вот теперь я молю вас об одном: не мешайте мне умереть!

Потянулись дни, наполненные страданиями и тоской. Тетя Элла Мей видела, как глубоко переживает Вирджиния свою драму. Она совсем перестала есть, часто по ночам тетя просыпалась оттого, что девушка бродила по комнатам словно тень, или рано-рано утром, еще до восхода солнца, выходила на веранду, садилась в кресло-качалку и устремляла свой взгляд в пространство, далеко, за околицу, за поля и долы, к самому горизонту, где узенькой полоской синел лес.