– Да. И хотя отсюда открывался его любимый вид, все равно он не захотел бы провести здесь целую вечность. Малколм… – Иннес сглотнул подступивший к горлу ком. – Я уже говорил, Малколм… Эйнзли, дело было не только в том, что его готовили к роли хозяина, землевладельца… он очень любил Строун-Бридж. Традиции значили для него так же много, как и для отца. Он наверняка захотел бы покоиться в земле вместе с остальными. Но они не допустили этого. Как я их ни убеждал, они не позволили.

– Почему? – спросила Эйнзли, хотя в глубине души уже знала ужасный ответ.

– Его запретили хоронить в освященной земле, – ответил Инне с. – Мой брат покончил с собой.

От потрясения она долго молчала. Потом ей стало больно; она попыталась представить, какие муки пережил Иннес. Должно быть, он страдает до сих пор.

– Ничего удивительного, что ты уехал, – сказала она, уцепившись за первую связную мысль, пришедшую ей в голову. Неожиданно ее глаза наполнились слезами, хотя она и убеждала себя в том, что не имеет права плакать. Она просто не могла удержаться, когда увидела его бледное, потерянное лицо.

– Ах, Иннес, мне так жаль!

Желая лишь утешить, отвлечь его без слов, она обняла его за талию. Некоторое время он стоял без движения, потом обнял ее.

– Мне так жаль, – снова и снова повторяла Эйнзли, покачиваясь рядом с ним.

Он молча обнимал ее, прижимался к ней, его грудь ходила ходуном, руки все крепче обнимали ее за талию, как будто он держался из последних сил.

Они успокоились не сразу. Эйнзли перестала плакать. Рука, лежавшая у нее на плече, расслабилась.

– Я ничего не знала. – Эйнзли вытерла заплаканное лицо.

– Да и откуда тебе было знать? – проворчал Иннес. – Я ведь нарочно ничего тебе не говорил. Пока меня здесь не было, я притворялся, будто ничего не случилось.

– Ты поэтому не приезжал сюда?

– В том числе. – Он глубоко вздохнул, провел пальцем по надписи на кресте, а потом отвернулся. – Пойдем, там есть камень, на котором удобно сидеть. Пора тебе узнать все до конца.

Он провел пальцем по ее щеке, потом быстро поцеловал. Поцелуй вышел с привкусом горечи.

– Мы с тобой оба понимаем: после того, что случилось сегодня, все не может продолжаться, как раньше.

Она, конечно, понимала все головой, но лишь после его слов осознала, что так и не смирилась с этим. Она надеялась. Надеялась, несмотря ни на что. Сидя рядом с ним на огромном валуне в форме кресла, она почувствовала, как у нее сжимается сердце.

Что бы ни сказал ей сейчас Иннес, ее надежда будет навсегда разбита.

Иннес смотрел на море. Начинался прилив, и на волнах плясали белые барашки.

– Ты знаешь, каково мне приходилось здесь в детстве, – начал он. – Сколько я себя помню, мне всегда хотелось уехать отсюда, но уехать без разрешения отца я не мог. Помимо всего прочего, я бы не смог видеться с братом-близнецом. Отъезд превратился бы для меня в изгнание, если бы только я не вернулся, повинуясь порыву. И Малколм не стал бы поддерживать со мной отношения. Не забывай, в те дни отец еще не был так стар. А насильственная разлука с братом-близнецом на долгие годы, возможно, десятилетия – не то, с чем я готов был мириться.

– И все же ты уехал, – сказала Эйнзли.

– Я собирался подождать до тех пор, пока не получу наследство от мамы. Я убеждал себя, что тогда все будет по-другому, у меня появятся независимые средства, и отец не отнесется к моему отъезду как к подрыву своей власти. Как оказалось, мне не стоило испытывать его терпение. События… вмешались в ход истории.

Эйнзли хотелось взять его за руку, но она сдержалась.

– В нашей жизни появилась женщина, – продолжал Иннес. Он по-прежнему смотрел в море; теперь его глаза были почти одного цвета с морской водой. Как она любила его! С ее губ слетел вздох, и он повернул к ней любимое лицо. – Ты уже догадалась? – спросил он.

Эйнзли молчала. Разум пытался примириться с тем, что уже давно подсказывало ей сердце. Давно? Когда же она его полюбила?

– По-моему, все было очевидно. Я так настроен против брака… и всегда гадал, что ты об этом думаешь.

– Я думала… – Что? Что она думала?! Она смотрела ему в глаза, и сердце сжимала тоска… На какое-то время она забыла обо всем, но вскоре опомнилась. Она очень любила его.

– Эйнзли… Что ты думала? – спросил Иннес.

Он не должен догадаться о том, что она его любит, – вот о чем она думала в ту минуту. Если он догадается, он сразу же отошлет ее прочь, а ей нужно еще несколько недель. Всего несколько недель!

– Так я и думала, что у тебя… была женщина, – сказала она. – По-другому и быть не могло.

– Что ж, ты права.

Она ждала, стараясь не показывать свои чувства. Может быть, она смотрела на него как-то по-другому?

Иннес снова смотрел в море. Что бы он ни сказал сейчас, ему трудно. Эйнзли не хотелось, чтобы он рассказывал ей о другой женщине, но ему, очевидно, необходимо рассказать. Эйнзли безжалостно отогнала бушующий в ней шторм и велела:

– Продолжай. Появилась женщина. Разумеется, красивая.

– Да. Очень красивая.

Она вовсе не ожидала, что он согласится с ней. Теперь, как ни странно, ей хотелось повернуть нож в своей ране. Ей не терпелось узнать, как сильно она отличается от той, которую он любил по-настоящему. Неужели, когда она узнает все, перестанет его любить?

– Несомненно, она обладала и большим состоянием, – продолжала Эйнзли.

– Да, она была богата. Сирота, единственная дочь, она выросла в Глен-Вади, куда ее привезли совсем малышкой.

– Глен-Вади… Кажется, так называется поместье Колдуэллов?

Иннес кивнул:

– Да, она приходится нам дальней родственницей по материнской линии. Мы вместе росли.

Его рассказ все больше напоминал сказку, хотя, как догадалась Эйнзли, с несчастливым концом. В ее душе поднималась ненависть к этой богатой, красивой и благородной красавице.

Иннес подавил вздох:

– Извини, кажется, я стал косноязычен. По правде говоря, мне трудно даже думать о том, что тогда случилось. Хотя с тех пор прошло много времени, мне стыдно до сих пор. Не знаю, что ты обо мне подумаешь.

– Иннес, я никогда не подумаю о тебе плохо.

Он отрешенно посмотрел на нее и встал.

– Понимаешь, Эйнзли. – Выражение его лица стало встревоженным, в глазах она увидела смятение. – Я мог бы отпустить тебя, ничего не сказав, я много думал и решил: нельзя, чтобы между нами все закончилось ложью.

– Закончилось? – Вот оно, страшное слово, и он первым его произнес. Она знала, что рано или поздно все закончится, и все же страшно было слышать от него то, чего она так боялась.

– Эйнзли, рано или поздно все должно было закончиться. Мы с тобой оба это понимаем. Мы так договорились. Ты ясно дала понять, что больше ничего не хочешь.

Она почувствовала себя опустошенной, раздавленной, он не оставлял ей никакой надежды.

– А ты? – Вопрос вырвался сам собой, она этого не хотела. И теперь боялась услышать ответ.

– И я тоже, – тихо ответил Иннес. – Мы ведь думали, что ты пробудешь здесь совсем недолго, только для того, чтобы помочь мне решить, что делать с поместьем.

– Но ты так ничего и не решил. – Эйнзли не скрывала отчаяния. Она понимала, что хватается за соломинку, хотя знала, что все бессмысленно, но ничего не могла с собой поделать.

– Я решил, что останусь, – ответил Иннес. – И потом, ты же понимаешь, что дело в другом. – Он покраснел и некоторое время молчал, словно пытаясь справиться с сильным волнением, а когда заговорил, его тихий голос звучал вполне решительно. – Сегодня утром я понял, Эйнзли, как сильно привязался к тебе. И дело не только в том, что это нарушает условия нашего договора… я помню, тебе не нужны никакие осложнения. Дело в том, что я… не имею права идти дальше. Все должно прекратиться, пока кто-нибудь из нас не увязнет слишком глубоко, потому что я не могу себе позволить любить тебя, Эйнзли. Не могу.

Его слова ранили ее даже больнее, чем она ожидала. Она прикусила губу, впилась ногтями в ладони, твердя себе: хорошо, что он не угадал ее чувства.

– Ты, наверное, будешь презирать меня за высокомерие, – продолжал он, – раз я признался, что не хочу любить тебя. Правда, тебе самой мысли о любви в голову не приходят… – Он снова сел рядом с ней и взял ее за руку, которую она поспешила отдернуть. – Сегодня мы с тобой оба забылись. Потом я понял по твоему лицу, что… тебя произошедшее потрясло не меньше моего. Не знаю, что между нами происходит, возможно, мы просто проводим вместе слишком много времени… Может быть, поэтому мы видим в нашей близости нечто большее, чем есть на самом деле? – Он пожал плечами. – Зато я точно знаю, что ни ты, ни я этого не хотим. И если бы я сейчас не сказал тебе, что все кончено, ты бы сама мне это сказала, верно?

Ей очень хотелось крикнуть, что он не прав, но гордость помешала ей сказать, что он ошибается, что она не только думает о любви, она уже любит. Пораженная в самое сердце, Эйнзли молча кивнула.

– Вот видишь. – Иннес тяжело вздохнул. – Сначала я собирался отпустить тебя, ничего не говоря, но не смог. Я хочу, чтобы ты знала все, понимаешь? Не только потому, что я считаю это своим долгом, но и потому, что… не могу позволить себе надеяться. Сегодня утром для меня словно в пелене облаков промелькнуло небо… я одновременно увидел рай и ад. – Он провел дрожащей рукой по волосам и криво улыбнулся. – Вот почему я привел тебя сюда. Чтобы напомнить себе, почему больше так продолжаться не может, и показать тебе свои худшие стороны. До сих пор пытаюсь убедиться: даже если я по-прежнему буду желать того, на что не имею никакого права, никогда этого не получу.

Оглянувшись на крест, под которым покоились смертные останки его брата, Эйнзли вздрогнула. Сердце велело ей прислушаться к словам Иннеса о том, как он привязался к ней. Очень хотелось поверить, что его чувства достаточно, чтобы все изменить, убедить его, что он может и имеет право надеяться… Ей нужно было сказать ему только одно: что она любит его. Больше ничего бы не потребовалось.

Но разум отказывался подчиниться. Разум внушал: Иннесу не нужна ее любовь. Иннес не хочет ее любить. Иннес убежден, что не имеет права любить. Ей стало не по себе. Она уже открыла рот, но он развернулся к ней, и когда она увидела его лицо, лишилась дара речи.

– Ее звали Бланш, – сказал он.

Все, как и предчувствовала Эйнзли, ужасно походило на сказку. Вначале Малколм и Иннес относились к Бланш как к сестре. А потом Бланш вдруг изменилась. Им показалось, что это произошло внезапно, за одну ночь. Неожиданно она расцвела и превратилась в красавицу. Братья начали испытывать по отношению к ней отнюдь не братские чувства. В их райский сад проникли желание, вожделение – а с ними и соперничество.

– И Бланш предпочла тебя? – спросила Эйнзли, потому что сама, разумеется, предпочла бы Иннеса… да и могло ли быть иначе?

Ей показалось, что Иннес не на шутку удивлен.

– Как ты угадала? – К счастью, он не стал ждать ответа. – Сначала мы пытались игнорировать наше чувство… Какая жалкая отговорка!

– Вы были очень молоды.

– Мы были достаточно взрослыми и все понимали.

– Но если вы были достаточно взрослыми… и ты и она… Если вы любили друг друга, то почему… Не понимаю, в чем была трудность.

– Трудность заключалась в том, – мрачно ответил Иннес, – что Бланш была помолвлена с моим братом.

Эйнзли приложила руку ко рту, заметила, что Иннес смотрит на нее, и с трудом попыталась справиться с потрясением.

– Но ведь вы близнецы. Если бы Малколм знал о вас…

– Он ничего не знал. Мы старались скрывать наши чувства. По крайней мере, мне так казалось. – Тубы Иннеса скривились от отвращения. – И потом, не забывай, в Строун-Бридж свои законы. Мой отец и Колдуэлл из Глен-Вади подписали соглашение о помолвке. Младший сын не способен был заменить законного наследника.

– Но если Бланш была влюблена в тебя…

– Зато Малколм был влюблен в Бланш. А поскольку Малколм – мой брат-близнец, я убедил себя, что поступлю благородно, отказавшись от нее. Поэтому я принялся убеждать Бланш, что, выйдя за Малколма, она все равно что выйдет за меня. Между нами разыгралась трогательная сцена, достойная Шекспира, – с горечью продолжал Иннес. – Возлюбленные отказываются друг от друга. Было много слез и поцелуев, хотя, наверное, не нужно говорить о том, что поцелуев было больше, чем слез. – Он не мог смотреть на нее. Стоял перед ней, засунув руки в карманы, и смотрел поверх ее плеча на крест на поросшем травой холмике. – Бланш сначала отказывалась, но я был настроен решительно. Мне казалось, что я повинуюсь долгу чести, и потому… – голос Иннеса сочился ядом по отношению к себе, – я ее уговаривал. Я был настроен решительно, а Бланш в силу своего воспитания была податливой и послушной долгу девушкой, поэтому в конце концов она согласилась. В честь их помолвки устроили прием в Большом зале. Сердце мое было разбито, но я внушал себе, что поступил правильно по отношению к брату. Я говорил себе, что ее чувства… в общем, тогда мне казалось, что так будет лучше и что рано или поздно она тоже все поймет. Я много чего говорил себе… в основном все мои рассуждения были полным бредом. Собственная правота настолько не вызывала у меня сомнений, что мне и в голову не приходило ни с кем советоваться. Каким же я был дураком!