Габриэла ничего не понимала. Она заметила, что Элоиза одета в старую серую юбку и черный свитер, в которых обычно ходила только дома или в саду, и что она даже не надела шляпку, а без шляпки Элоиза не выходила даже в аптеку. И все же Габриэла по обыкновению ни о чем не спросила. Подхватив свой небольшой чемоданчик, девочка послушно вышла на крыльцо.

Стояла чудесная солнечная погода; грушевые деревья в саду за домом пышно цвели и благоухали так, что даже запахи большого города не в силах были заглушить их тонкий аромат; из кустов живой изгороди доносились птичьи трели, но Габриэла неожиданно почувствовала, как в груди ее шевельнулось какое-то неясное беспокойство. Что-то было не так, но она еще не понимала — что.

В отчаянии девочка бросила взгляд назад — на дом, где она узнала столько страха и боли. На мгновение ей захотелось со всех ног броситься назад, чтобы снова забиться в самый дальний угол чулана. Габриэла уже давно не пряталась от матери, зная, что в этом случае ей попадет сильнее. Но сейчас что-то подсказывало, что ее ожидает нечто худшее, чем самое жестокое наказание.

Но Элоиза уже запирала дверь, и девочка только тихонько вздохнула, покоряясь неведомой судьбе, которая могла оказаться гораздо страшнее, чем все, что она знала до сих пор.

— Побыстрей, пожалуйста, у меня не так много времени, — железным голосом произнесла Элоиза, обгоняя ее и выходя на улицу. Там она взмахом руки остановила такси, и девочка снова подумала: «Почему мама без вещей?»

Но ответ был ей уже ясен. Куда бы ни ехала Элоиза, она ехала туда одна! Но в таком случае что же будет с ней, с Габриэлой? И зачем ей чемодан с вещами? И школьная форма? И учебники? Ответов на эти вопросы не было.

В машине Элоиза назвала водителю адрес, который ничего не говорил Габриэле. Она только сообразила, что это где-то в районе Восточных Сороковых улиц.

Куда же они едут? Зачем? Тягостная неизвестность очень быстро переросла в страх, однако расспрашивать мать Габриэла по-прежнему не смела, зная, что впоследствии ей придется дорого заплатить за свою несдержанность, невоспитанность, настырное любопытство и неумение держать язык за зубами. Элоиза всем своим видом показывала, что не намерена отвечать ни на какие вопросы.

Отвернувшись от дочери, она смотрела в окно на проносящиеся мимо дома и, казалось, о чем-то сосредоточенно думала. Раза два она бросила быстрый взгляд на свои наручные часики и, убедившись, что пока все идет точно по расписанию, удовлетворенно кивнула самой себе.

К тому времени, когда они подъехали к большому серому зданию на Сорок восьмой улице, у Габриэлы от страха тряслись руки, а к горлу подступала тошнота. Должно быть, на этот раз она совершила что-то действительно ужасное, и теперь мама везет ее в полицию или в исправительный дом, где наказывают преступников. Это предположение вовсе не казалось Габриэле невероятным, хотя она была далеко не глупой девочкой. Просто в том кошмарном мире, в котором она жила, возможно было абсолютно все. Габриэла никогда не могла чувствовать себя в безопасности. Она всегда была виновата, и неважно, в чем. Главное — виновата!

Тем временем Элоиза расплатилась и первой вышла из машины.

— Вылезай, — коротко приказала она и недовольно нахмурилась, следя за неловкими движениями дочери, которая никак не могла справиться со своим чемоданом.

Наконец Габриэла тоже выбралась из такси и огляделась, Решительно ничего не указывало на то, куда они приехали. Это могла быть и полиция, и тюрьма для малолетних преступниц, и даже замок людоеда Барбакрюкса, в котором он варил из маленьких непослушных девочек суп с перцем и клецками. Впрочем, в глубине души Габриэла была уверена, что ни один, даже самый голодный людоед не станет портить свой суп такой скверной девчонкой, как она.

Они долго ждали; Элоиза нетерпеливо позвонила, потом несколько раз стукнула по двери массивным латунным кольцом. Девочка между тем успела в подробностях рассмотреть и дверь, и само здание, которое казалось ей необычайно внушительным и суровым, почти угрюмым.

Кольцо было точь-в-точь как в замке людоеда, однако прорезанное в двери окошко, закрытое изнутри деревянной заслонкой, напоминало о тюрьме. Габриэла посмотрела на мать. Но лицо Элоизы не выражало ничего, кроме раздражения, вызванного бесконечным ожиданием, так что в конце концов Габриэла опустила голову и уставилась в землю, скрывая выступившие у нее на глазах слезы. Глубокий страх постепенно овладевал девочкой, и хотя она изо всех сил старалась ему не поддаваться, это у нее плохо получалось. Коленки у Габриэлы дрожали, слезы готовы были пролиться каждую секунду, нос заложило, но она не смела даже высморкаться, чтобы не разозлить мать.

Наконец за дверью послышалась какая-то возня, лязгнула защелка, и дверь слегка приоткрылась. Из-за нее выглянуло узкое и морщинистое лицо. С того места, где стояла Габриэла, его было трудно рассмотреть — девочка не могла даже сказать, женщина это или мужчина, ей вдруг показалось, что она видит перед собой саму фею Умиранду.

Напрасно Габриэла твердила себе, что фей не бывает, что она уже давно большая и совсем-совсем не верит в колдовство и злых волшебниц. Старые детские страхи волной нахлынули на нее, и Габриэла, жалобно пискнув, закрыла лицо руками.

— Что вам угодно? — спросил скрипучий, слегка надтреснутый голос, не имеющий ни пола, ни возраста.

— Я — миссис Харрисон, — ответила Элоиза, незаметно дернув Габриэлу за волосы. — Меня ждут. И, будьте добры, поторопитесь — я очень спешу, — раздраженно добавила она.

Габриэла приоткрыла один глаз. Страшное лицо исчезло, дверь захлопнулась, и девочка услышала удаляющиеся, шаркающие шаги.

— Мамочка, что… — шепотом начала Габриэла, не в силах дольше выносить мучительной неизвестности. — Скажи…

Элоиза резко повернулась к ней.

— Заткнись, — прошипела она. — И постарайся вести себя прилично. У меня просто ангельское терпение, но ты способна вывести из себя самого господа бога. Здесь на тебя найдется управа. В этом месте ни с кем не станут цацкаться. Надеюсь, они тебе вправят мозги, — закончила она и отвернулась.

Габриэла внутренне похолодела. Значит, — это правда.

Мама привезла ее в тюрьму… или в исправительный дом… Здесь ей предстоит ответить за десять лет непослушания и дурных поступков, из-за которых они обе потеряли папу…

Слезы чуть не брызнули у нее из глаз, но Габриэла снова сдержалась. Она знала, какое наказание ее ждет.

Ну конечно — смерть. Ее посадят на электрический стул или запрут в особой комнате без окон и пустят вонючий зеленый газ, в котором она будет барахтаться, пока не задохнется. Так вот какой этот Рино — таинственный и загадочный Рино, о котором она столько думала…

Габриэла уже готова была закричать от ужаса и, может быть, даже броситься бежать, хотя, конечно, это совершенно бессмысленно, когда тяжелая дверь снова начала открываться. На этот раз она распахнулась настежь, и девочка увидела длинный темный коридор с высоким сводчатым потолком, конец которого терялся во мраке.

На пороге стояла древняя скрюченная старуха в глухом черном платье до земли и наброшенной на голову черной шали. Старуха опиралась на клюку и была удивительно похожа на ведьму. Когда она сделала приглашающий жест рукой, девочка невольно ахнула. Ей очень не хотелось идти внутрь, но Элоиза схватила ее за руку и дернула с такой силой, что Габриэла влетела в коридор словно на крыльях. Тяжелая дверь закрылась, и девочка громко всхлипнула.

— Матушка Григория сейчас вас примет, — сказала старуха Элоизе, и та кивнула. Потом она со злобой посмотрела на хнычущую Габриэлу и снова дернула ее за руку.

— Прекрати сейчас же! — Девочка машинально втянула голову в плечи, ожидая удара, но его не последовало.

Очевидно, здесь даже Элоиза не смела распускать руки.

— Перестань выть! — повторила мать. — Когда я уйду, можешь реветь сколько влезет, но сейчас избавь меня от этого. Я не твой отец и не растаю от идиотских слез.

И сестры тоже этого не потерпят. Знаешь, как поступают монашки с детьми, которые плохо себя ведут?

Она так и не сказала, что именно делают монахини с непослушными девочками, но этого и не требовалось.

Парализованная ужасом, Габриэла во все глаза уставилась на огромное распятие над коридорной аркой, с которого свисал окровавленный Христос. Ей было так страшно, что она даже перестала плакать и только время от времени судорожно вздыхала. Все, чего она хотела, это умереть до того, как ее начнут наказывать за все грехи, которые она совершила в течение своей коротенькой жизни.

Христос, закатив мертвые, желтые глаза, продолжал скалиться на нее с креста, и вскоре Габриэла снова зарыдала в голос. И никакие угрозы, никакие тычки и щипки матери не могли ее остановить.

Она все еще плакала, когда старая монахиня снова появилась в коридоре и объявила, что они могут пройти к матери-настоятельнице. Элоиза и Габриэла, следуя за ней, повернули в другой коридор, скудно освещенный небольшими лампами и потрескивающими тонкими свечами в потемневших шандалах. Откуда-то издалека доносилось согласное, но мрачное пение множества голосов, и Габриэла снова подумала, что попала в такую страшную темницу, откуда нет выхода. Даже музыка, сопровождавшая пение, казалась ей траурной и тоскливой, и девочка почти смирилась с тем, что останется здесь и умрет.

Наконец старая монахиня остановилась у небольшой двери, которая почти сливалась с голой каменной стеной, и, жестом указав на нее, заковыляла прочь, тяжело опираясь на свою изогнутую палку. Глядя ей вслед, Габриэла снова вздрогнула, как от холода.

Элоиза, коротко стукнув в дверь, отворила ее.

В следующий момент Габриэла очутилась в небольшой полутемной комнате с узкими стрельчатыми окнами в решетках. Здесь незнакомо и сильно пахло чем-то сладковато-горьким, в огоньках свечей поблескивало еще одно распятие в углу, но на этот раз внимание девочки ненадолго задержалось на нем. Страшнее всего в этой комнате была женщина, которая поднялась им навстречу из-за небольшого, крытого зеленым сукном стола, на котором стоял тройной шандал с одной-единственной толстой свечой.

Эта женщина была высокой и широкой в кости. Как и старуха-привратница, она была вся одета в черное, и только лоб ее пересекала выступающая из-под накидки широкая белая полоска платка. Неподвижное серое лицо казалось высеченным из какого-то твердого камня; это впечатление еще усиливалось благодаря свету, падавшему на него под непривычным углом, отчего тени, протянувшиеся снизу вверх от нижней губы, носа и щек, образовывали как бы второе лицо, состоявшее из темных пятен и полос. Женщина смотрела на Габриэлу и Элоизу сверху вниз, и на одно страшное мгновение девочке показалось, что у монахини вовсе нет рук, но потом она поняла, что они просто скрещены на груди, а кисти спрятаны в широких рукавах монашеского одеяния. С пояса свисали тяжелые деревянные четки, и ничего не указывало на то, что перед ними — сама мать-настоятельница.

Впрочем, в отличие от дочери, Элоиза знала это наверняка. Только в прошлом месяце они дважды встречались и обсуждали, как лучше поступить с Габриэлой. Все было решено, но матушка Григория, по-видимому, не ожидала, что девочка будет так напугана и расстроена.

Она полагала, что миссис Харрисон сумеет как-то подготовить свою дочь к предстоящим изменениям в ее жизни.

— Здравствуй, Габриэла, — величественно произнесла она. — Меня зовут матушка Григория. Твоя мама, наверное, сказала, что тебе придется некоторое время пожить с нами, в нашем монастыре…

На губах настоятельницы не было ни тени улыбки, но глаза ее показались Габриэле добрыми. И тем не менее она не могла успокоиться так быстро. Поэтому она только отрицательно помотала головой и вновь залилась слезами. Она не хотела здесь оставаться. Ни за что!..

— Ты останешься здесь, пока я буду в Рино, — ровным голосом проговорила Элоиза, и настоятельница с интересом глянула на нее. Ей было совершенно очевидно, что девочка впервые слышит о монастыре и о том, что ей придется прожить здесь сколько-то времени. Кроме того, ей очень не понравилось, как миссис Харрисон обращается с дочерью, но она промолчала.

— Ты… ты надолго уедешь? — Габриэла подняла глаза на мать и посмотрела на нее со страхом и надеждой. Как бы ни относилась к ней Элоиза, кроме нее, у девочки все равно никого не было. «Быть может, — пронеслось в ее голове, — это такое новое наказание за то, что я не любила маму и не слушалась ее?» Может быть, Элоиза давно догадалась, что по временам дочь просто ненавидит ее, и привезла Габриэлу в монастырь, чтобы здесь ее наказали за скверные мысли?

— Я пробуду в Рино полтора месяца, — ответила Элоиза, даже не подумав как-то утешить дочь. Она даже отступила от нее на полшага, когда Габриэла попыталась ухватиться за ее юбку. Настоятельница внимательно наблюдала за обеими.

— А в школу? Как же я буду ходить в школу? — воскликнула Габриэла, цепляясь за эту идею как за свое единственное спасение.