Ей была нестерпима мысль о том, что она стала чувствовать предательскую потребность ухватить его образ хотя бы краешком глаза. Издалека, на расстоянии, но увидеть его статную фигуру- неважно – плавающую ли в бассейне, занимающуюся ли вечерней пробежкой, увлеченную ли чтением газет и документов в гостиной. Она сотни тысяч раз внушала себе, что это не так, что дело лишь в полном вакууме общения, но факт оставался фактом- Влада подсознательно тянулась к нему, хоть и нивелировала любой намек на это при их личном контакте, упорно опуская глаза в пол, и давая волю чувствам и эмоциям только за закрытой дверью в своей комнате.

А еще предательски о себе говорила физиология… Она привыкла к мужской ласке, любила секс, и ей его не хватало… Вот так банально и просто… В один из выездов на шоппинг в город она даже умудрилась купить невесть откуда оказавшуюся в магазине нижнего белья игрушку для самоудовлетворения… Этим ее всегда поражала Сирия. Столь набожная, консервативная страна, и столь открытая для таких тем в семейной жизни, стоит только зайти в магазин нижнего белья, можно было найти все, о чем только может фантазировать мозг, а главное, что люди не стеснялись такие вещи продавать и покупать, потому что по умолчанию предполагалось, что клиенты – люди семейные, ну не пойдут здесь проститутки вот так, в открытую, покупать такие товары, а раз семейные- то все можно, все, что происходит за дверью в спальне, дозволительно…

Игры с собой немного помогали ей восстанавливать баланс физический, хотя на уровне психологическом неизбежно толкали в пучину стыда и самобичевания. Влада упорно пыталась представлять в своих фантазиях Карима, хоть это и доставляло ей щемящую боль от утраты, но в конечном итоге, ее мысли неизбежно возвращались к Васелю, чье имя она судорожно шептала, содрогаясь в пылких конвульсиях… А после долгожданной разрядки наступало разочарование пустота, тоска, боль, унижение… Она слабая дурочка, попавшая в западню к этому мерзавцу, который, казалось, в отличие от нее, не отказывал себе ни в чем… Она то и дело слышала доносившиеся с цокольного этажа, где у него была зона отдыха, музыку и веселый смех, в том числе и женский. А еще он все время где-то пропадал ночами и пару раз, когда они случайно пересеклись с Владой в коридоре после его приездов из города, она учуяла, как от него разило алкоголем и женскими духами… Влада старалась все это упорно не замечать, чтобы не выдать ему свои предательские ревность и смятение даже взглядом. Он ведь с такой легкостью ее читал. В такие минуты она еле дышала, а на его вопросы в стиле «как дела» или «как сын» отвечала сдержанно и односложно, стараясь быстрее скрыться с его глаз…

Тот день не стал исключением. Она слышала, как ближе к рассвету подъехал его автомобиль с охраной. Ей не спалось, бессонница уже успела войти в привычку в этом доме. Дождалась семи часов, вышла из комнаты, надеясь застать сына уже бодрствующим. Васель действительно обеспечил его лучшими преподавателями и секциями. На практике это вылилось в то, что сын был все время чем-то занят и ей катастрофически не хватало общения с ним…

Идет через балюстраду, связывающую два крыла дома, вся погруженная глубоко в мысли, и вдруг его рука, преграждает ей путь.

– Далеко собралась?

– К сыну… Куда еще мне здесь ходить..

– Не знаю… Пообщаться со своими новыми приятелями, возможно.-дышит тяжело, чувствуется алкогольный запах, взгляд потемневший, блестящий от хмеля.

Влада знающе вздохнула. Неужели ни одна деталь в этом долбанном доме не ускользает от него… Неужели ему есть дело даже до ее трех фраз вежливости, которыми она перекидывается с водителем Микаэла, одним из садовников всякий раз, когда вынужденно пересекается с ними… Она действительно старалась быть вежливой со всеми этими людьми, обслуживающими их быт.

– Васель, что ты хочешь? Что тебе надо от меня? Я ведь стараюсь вести себя тихо и незаметно, как ты говоришь, соблюдать правила этого дома… Что – то еще не так?

По его взгляду прекрасно понимает, что не так. И это пугает, но почему – то волнует одновременно.

Смотрит на нее жадно, глаза цвета темного шторма. Поднимает руку к ее лицу, проводит большим пальцем по губам…

– Не целовал эти губы с того самого дня, как ты засадила в меня пулю… Даже когда трахал тебя в тот сучий день, не целовал… Чтобы не смягчиться, чтобы наказать, как хотел…

–Так это было наказание… Вот как это называется… А за что, позволь узнать?

–За ложь… За то, что сына скрывала… Поцеловал бы- и простил… А не хотел прощать… Ты и кончать не должна была… Но ты же…– похотливо улыбнулся,– слишком горячая девочка,– наклонился и прошептал прям у ее губ, обдав алкогольными парами, -со мной…

– Не обольщайся, не только с тобой. И не поцелуешь… Больше… – выпалила, отстраняясь, но уверенности в голосе почему – то не было.

Ноздри расширились. Смотрит на нее нагло и зло.

Берет за подбородок. Резко прижимается своим ртом к ее, бесцеремонно просовывает язык. Поглощает ее, пожирает, с таким напором, так нагло, так собственнически, что она чуть не задыхается, что не может освободиться от плена его поцелуя, хоть и отталкивает что есть силы… Он сам от нее отрывается. Смотрит с усмешкой, облизывает губы.

– Меня всегда веселили твои громкие обещания и фразы в духе «никогда», «ни за что»… Пора бы тебе уже запомнить, детка, что со мной в твоем случае может быть только «всегда»… Почему ты продолжаешь ходить в этих черных тряпках? Разве тебе не понравилась одежда, которую тебе принесли?

– Я ее не смотрела… – честно призналась Влада, заведомо зная, какой будет его реакция. Он всегда неимоверно бесился, когда она относилась пренебрежительно к любой форме его внимания…

– Я запрещаю тебе носить эти тряпки, Влада… Траур закончен. По исламу ты просто не имеешь право продолжать изображать несчастье на лице… Четыре с половиной месяца истекли. Я дал тебе даже больше, чем положено Жизнь продолжается… Увижу тебя снова в этих унылых шмотках, раздену публично, догола. Даже если это будет при всех работниках резиденции., – поворачивается и уходит… А она снова глотает воздух ртом от возмущения и тремора. Вот и настал тот момент, когда Васель снова показал свою хищную личину…



Он заходит в соседнюю комнату со спальней Влады, уже несколько месяцев являющуюся его тайным прибежищем, а она даже и не знает этого. Злобно бьет по стене. Совсем уже помешался на ней… Ругает сам себя. И смеется – зло смеется, саркастически. Что нет у него противоядия от ее яда… Что околдовала его, не отпускает… И время над этим не властно… Ненавидел себя за то, что сделал с ней в день смерти Карима. Он лично, инкогнито, сорвался на Кипр за ними, чтобы исполнить его волю, забрать ее и его сына, защитить, утешить, помочь, а когда увидел мальчика, слов не понадобилось. Если и было в этом мире очевидным, то это то, что перед ним был его сын, его точная копия. Никаких сомнений быть не могло. Вмиг накрыла такая злость, ярость, обида, боль…К ней – за то, что сделала, что молчала, что лишила его радости любить и растить сына, что отдала его другому, а еще к себе – что все это время бегал вокруг нее незримо, посылал цветочки, но даже не подумал проверить, узнать, представить, что этот малыш его… Прошляпил то, что все эти годы было под носом, хренов проницательный стратег, маниакально отслеживающий ее фото, и ни разу не поинтересовавшийся фото ее ребёнка, не желая даже думать о нем как об отпрыске соперника…

Специально сделал это с ней там, в той самой проклятой комнате, где два года назад стоял за дверью, смотрел на нестерпимо красивое море, яркое солнце, и сгорал заживо, слыша ее подавляемые всхлипы от близости с тем, кого она предпочла ему…. Кому нежно вытирала раны, обрабатывая зеленкой, а не пулю в сердце всадила….Думал – трахнет ее там, как последний урод, на брачном, сука, ложе – и боль отступит, займет ее место презрение, брезгливость, будет тошно и от нее, и от него самого… Но нет… Глупец, как только тронул ее, как только вошел в ее глубину, словно накрыло с новой силой… Вспомнилось даже то, что, казалось, время вылечило….Вмиг стал тем же одержимым ею мальчиком, на встречах и совещаниях думающим не о работе, а о ее зовущей тесноте….

И вот теперь – припал к ее губам – и просто крышу снесло. Думал о них все эти месяцы… Хотел их вкус, хотел их мягкость, хотел их теплоту… Она выряжалась в эти черные тряпки – а его каждый раз током прошибает при их встрече… Эти ее обтягивающие черные джински и футболка. Она, дурочка, надеялась, что так сливается с обслугой, что такой ее внешний вид не может манить. Наивная… Без капли макияжа, в этом молодежном одеянии, с этим насильно направленным в пол взглядом, она просто убивала свежестью и совершенством своей природной красоты, обманчивой покорностью, которую он так мечтал увидеть в ней все эти годы с момента их первой встречи. Все – таки была какая – то таинственность в такой женской закрытости и стеснительности, особенно, когда знаешь, что прячется за этими закрытостью и стеснительностью… А он знал… Она была все той же хрупкой девочкой, словно застрявшей во временной петле, но при этом обретя удивительною женственность, плавность, грацию, которая сводила с ума именно тем, что была сокрыта под этими юношескими футболками, джинсами, кедами. А еще он знал, какой она бывает в страсти- жадной, голодной до ласк, отзывчивой, искренней… Он хотел одеть ее в шелка, в самое вызывающее белье, хотел, чтобы она накрасила свои сочные губы алой помадой, хотел снимать этот шелк с ее тела, чтобы падал по изгибам, срывать белье, чтобы оно оставляло красные полосы на белой коже, смазывать помаду в глубоком поцелуе или от того, как бы он имел ее в рот… А она упорно отводит глаза, смотрит в пол, скрещивает руки… Она делает все, чтобы та Влада, которая откликалась на любое его действие, отдавалась ему одним своим взглядом, сидела где – то далеко, на задворках ее сознания…

Презирает себя за эту слабость. Вместо того, чтобы развлекаться с молоденькими аппетитными телочками, как конченый сумасшедший вуайерист прокручивает видеозаписи с ней, жадно ловя ее образ без той брони, которую она надевала, как на поле боя, выходя всякий раз за пределы комнаты. Да, он пошел на этот низкий шаг. И ему не было стыдно… Он приказал установить в ее комнату скрытую камеру и теперь все свободное время проводил за просмотром одного и того же сериала под названием «Влада»… Это мог быть ее расслабленный сон в уютной пижаме, чтение книги за чашкой кофе, вид ее обнаженного тела, когда она выскакивала из душа в полотенце, скидывала его, на толику минуты, оголяя перед черно – белой шпионкой свои женские прелести, или когда она давала себе редкие минуты выдохнуть и ласкала себя там, словно чтобы послать ему разряды тока в пах. В такие секунды он особенно сильно хотел снести с ноги эту чертову дверь и делать с ней все то, что делал не раз и не два… А вместо этого обхватывал рукой свой твердый член и с приглушенным стоном мастурбировал, как глупый, неопытный юнец… А когда оргазм накрывал, вместо удовлетворения приходила еще большая злость и голод по ней… Даже самые опытные дамасские шлюхи не помогали… Он перепробовал и пересмотрел всех, не хотелось… Даже механически спустить не было желания ни в одну… Смеялся сам себе- весь мир у его ног, любая побежит за ним и даст ему не то, что за закрытыми дверьми, прилюдно, а он не хочет… как какой-то импотент, кастрат… Ее хочет… Лживую суку, чужую жену, мать его сына, который называет отцом другого….

Природа мужского желания не поддается логике. С одной хватает и раза, чтобы пресытиться навсегда. С другой может быть хорошо годами, а потом вмиг все становится постылым. И больше не тянет. Не тянет даже вспоминать все то хорошее, что было… А с третьей и целой жизни мало… Чем больше узнаешь, чем больше изучаешь, чем больше пробуешь, тем сильнее влечет обратно, погрузиться в ту же зовущую прелесть знакомого тела… Как с наркотиком. Это и есть одержимость, зависимость…

И он был одержим, он был зависим от той, кто готова была поверить кому угодно, только не ему, кто стреляла в его грудь, кто всю жизнь бежала от него, кто украла у него сына, кто ежедневно обливала его холодным душем презрения, кто годами отдавалась другому, сопернику, врагу, противнику и другу – и он не знал, какой из всех этих статусов Карима был для него в ее контексте самым болезненным. И вот, теперь он целовал ее губы, через силу, через ее сопротивление, и улетал в космос, губы, ублажавшие все эти годы не Его, покорно раскрывающиеся, чтобы принять волю и власть другого… Была бы она простой, проходящей девкой в его постели, он бы убил ее за одну дерзкую попытку просто приблизиться к его губам, зная, что она кому – то в жизни сосала, кроме него, а с ней… С ней все было иначе… И это не просто раздражало, это разрушало изнутри…

День ото дня его мысли в отношении Влады становились все более темными и одержимыми… И он знал, что рано или поздно эта плотина черноты прорвется… А еще его бесила ее упёртость, ее нежелание уважать то, что он для нее старался делать, что дал ей срок достойно погоревать за мужем, что намеренно старался не смущать ее своим присутствием, что столько делал, чтобы Микаэлу было комфортно в новой среде, что заваливал подарками, которые она даже не открыла…. Она, как всегда, не ценила то, что он давал… И тогда он понял, что терпение его закончилось.