Катажина Грохоля - Никогда в жизни!

Дорогая кивнула и потупилась.

– Так-то оно и получается, что жизнь человеку подножки ставит! Все не так просто! И сейчас тоже наверняка будем ждать неведомо сколько этой помощи и сдерут с нас столько, что своих не узнаешь. Надувают на каждом шагу, ведь правда?

Я бы не сказала, что меня обманывают на каждом шагу (Ирек канул в Лету), но бедная Аня бросила на меня такой взгляд, что пришлось кивнуть.

– И еще этот дождь. Льет и льет. Зарядил, похоже, на целую неделю, – радостно заметил мужчина. – Надеюсь, все обойдется только насморком. В прошлом году я переболел таким бронхитом, думал, что никогда из него не выберусь, – пустился он в воспоминания.

Пани Аня чихнула.

– Вам с нами одна морока, нам еще ждать и ждать, я уж эти дела знаю. Даже «скорую» приходится ждать, и пока она приедет, человек умирает.

В течение последующих пятнадцати минут я узнала, что конец света, предусмотренный на июль, вероятно, был рассчитан неправильно и наступит вот-вот. Дождь затянется на ближайшие несколько недель, лето промчится быстро, а зима будет тяжелой и высосет из нас все соки. Улыбка не сходила с лица зануды. Он весь светился компетентностью, осведомленностью, знанием жизни, людей и законов природы. Пани Аня сидела рядом с ним, помятая, с испуганными глазами, поддакивающая и безучастная.

Мой гость вспомнил все случаи, когда кто-то чего-то не выполнил, не приехал вовремя, опоздал. В этот момент у ворот загудел клаксон. Я бросилась открывать. Машина техпомощи пыхтела на дороге.

– Они уже приехали, – сообщила я с облегчением.

– Так быстро? – На лице незнакомца впервые появилось разочарование.

Пани Аня улыбнулась, а ее спутник замолчал. Они ушли.

Я выглянула в окно. На западе тучи отошли, освободив место солнцу.

С востока на небо медленно выплывала вылинявшая радуга. Капли подрагивали на траве, мокрая земля отражала последние лучи солнца. Поднималась и плавно покачивалась золотистая дымка.

По дороге проехала сначала «Техпомощь», за ней маленький «фиат». Он разбрызгивал воду, брызги с шумом опадали. Водителю наверняка не повезет: кого-нибудь обдаст грязью или его остановит полиция за превышение скорости. Или кто-нибудь проколет шину, потому что жизнь – поганая штука.

И я вдруг поняла, что именно поганая жизнь и составляет счастье этого типа. Он усердно просчитывает все неожиданности, которые могут случиться. И не дай Бог, если обойдется без предусмотренных проблем. Никакого удовлетворения, ни радости, ни сильных ощущений. Одно разочарование – как с той «Техпомощью», которая приехала слишком быстро. Я утешилась тем, что, возможно, он заплатит за услугу так много, что не почувствует себя обманутым. Пусть, в конце концов, получит от жизни то, чего ждет.

А затем я села к компьютеру и подумала – всегда что-то может произойти.

Я ответила на двенадцать грустных писем двенадцати попавшим в затруднительное положение людям, в том числе тринадцатилетней девочке, которая хотела бы одолжить немного денег у нашей редакции, чтобы улететь в Америку, потому что получила двойку по математике и не знала, как об этом сообщить дома.

Видимо, пора мне сходить в Тосину школу. Интересно, какие отметки у нее.

Еще я подумала, что люди обычно получают то, что хотят. И мне уже не было жаль пани Аню. Пусть пьет несладкий чай, если боится растолстеть! И что я никогда уже не буду жаловаться, что мне плохо. Какое счастье, что рядом со мной нет мужчины.

Голубого я оставила напоследок. На десерт.

Дорогая пани Юдита!

Сдаюсь, Вы меня убедили, Ваша рождественская курица вне всякой конкуренции. Очень мило. Боюсь, что мне далеко до Ваших друзей в изобретательности, но я бы охотно стал одним из них, однако, как я узнал из Вашего письма, Вы любите какого-то другого мужчину, который приехал к Вам издалека. А может быть, это всего лишь «licentiapoetica»[15]…

О Дева Мария, что это значит? Какая курица?

Я проверила по компьютеру – ах ты Господи! – соединились два файла, я не закрыла свой, так перенервничала из-за Тоси, и вся моя писанина оказалась в одном письме. Мамочки! Письмо о белом коне соединилось с моими воспоминаниями, и все это было отправлено Голубому! А девушке, которой так не везет с подарками, отослано описание чешуйниц!

Жизнь потеряла смысл. Я полностью скомпрометировала себя и как профессионал, и как женщина, и как мать. Ну сколько по статистике женщин совершает подобные ошибки? Сколько, скажите?

Мне было нечего терять. Я еще раз напечатала письмо той женщине, которая мечтала о белом коне, в конце принесла свои извинения. И поехала в редакцию.

Шеф просиял, завидев меня. И ни слова о клиторе и сексе. Предложил мне писать фельетоны – мягкие, милые, полные человеческого тепла. В стиле моих писем. А работу с письмами он был готов перепоручить другому. Потому что «вы, пани Юдита, можете писать для более широкого круга читателей, а о чешуйницах так, при случае».

И улыбнулся! А затем добавил:

– И брошенным мужчинам тоже при случае.

У меня подкосились ноги. Ведь это значит, что он контролировал всю переписку! Что же, главному делать больше нечего? И радеть о содержании журнала «при случае», зато заниматься письмами? Меня проверять? Он решил меня выгнать? Тогда почему предложил постоянную рубрику?

– Если у вас появятся какие-нибудь идеи на тему взяток и взяточников, о том, что люди огромное значение придают деньгам, хотя бывают подарки, сделанные от чистого сердца, мы весьма охотно это опубликуем – для начала.

У меня запылали щеки. Я опустила голову. Он читал!

– Кроме того, я бы хотел, чтобы вы съездили и подготовили репортаж. Переговорите с заведующей отделом. Она вас введет в курс дела.

Ура!

* * *

Я ответила на последнее письмо Голубого. Деваться было некуда. Я же не маленькая девочка, которая боится ответственности. Я не могу позволить себе безрассудных детских выходок, ведь я взрослая, опытная женщина. И должна помнить об этом. Необходимо уметь отвечать за последствия собственной небрежности и беспечности.

Уважаемый читатель!

По ошибке Вам был выслан текст, который был предназначен другому. Очень прошу, извините меня, пожалуйста, больше это никогда не повторится, тем более что в мои обязанности теперь не входит отвечать на письма, поступающие в редакцию.

Я весьма признательна за то, что Вы предлагаете мне дружбу.

Не могу пожаловаться на отсутствие друзей, речь не идет, понятно, о моих не очень удачных отношениях с противоположным полом, правда, иного свойства.

С уважением, от имени редакции…

Очередной мужчина, перед которым я скомпрометировала себя.

Я открыла конверт, полученный от заведующей отделом. Из него вывалилась куча каких-то дурацких служебных бумаг. Не хочу писать никакой репортаж!

…Я не могла уснуть. До половины второго просидела над этими материалами. Уму непостижимо, что творится на свете! У людей неизлечимо больной ребенок, умирающий, который нуждается в постоянном уходе, – а тут какой-то районный чурка пытался их выставить из квартиры, простаивавшей пустой, которую семья заняла шесть лет назад! Квартирка была крохотная, однокомнатная – и это меня так взбесило, что на задний план отошли и дырка в носу у Тоси, и мои кошки.

Утром я надела костюм, заколола волосы, подкрасила глаза, загрузила в сумку всю переписку родителей ребенка с чиновником и поехала к Оле, чтобы одолжить диктофон. Я позеленела от злости. Оля глазам своим не верила, неужели это я! И глаза не смазаны, и на каблуках я держалась уверенно. Затем с диктофоном я отправилась в районную управу.

Я ожидала этого чурку под дверью секретариата битых два часа. Секретарша то и дело выходила ко мне и сообщала, что чурка на собрании. Ничего, я настроилась на ожидание. Она сообщила, что чурка, вероятно, после собрания сюда не вернется. Подожду. Потом она сказала, что столоначальник уедет, по-видимому, в командировку и что мне надо записаться на прием. А по какому я вопросу?

Я улыбнулась.

Что-то уж очень зачастила ко мне секретарша.

Спустя два часа я пересела в другое место. Когда секретарша открыла дверь, она меня не увидела. Через ми-нугу оттуда вылетел мой чурка. И прямо на меня. На мой диктофончик. У него, к сожалению, не оказалось времени беседовать со мной, но послезавтра он был готов, даже с удовольствием.

* * *

Послезавтра выяснилось, что он вынужден был уехать и что с этим делом я могу обратиться в нижестоящую инстанцию. Я обратилась. Все в порядке. Жилплощадь была занята незаконно – как же, как же, управа сочувствовала несчастью этой семьи, но увы, квартир не было. Если бы были, им бы немедленно выделили. Само собой разумеется.

Злость отступила. Вместо нее появилась созидательная ярость.

В течение пяти дней я собирала материал. Я разузнала все о районе, квартирах, сотрудниках, чиновниках, их партнерах, узнала даже, сколько стоит кофе в буфете городской мэрии.

Пока я бегала, Тося исправно кормила кошек и даже несколько раз помыла посуду.

В этом районе я обнаружила четыре прекрасные стометровые пустующие квартиры – о стольких по крайней мере мне удалось узнать благодаря коллегам-газетчикам. Обычные люди о них не знали. Квартиры находились в ведении районной управы.

Я вежливо позвонила чурке, которого – само собой – не было на месте, и вежливо навела справки у секретарши о двух все еще пустующих квартирах. В течение трех минут она перезвонила, вежливо поинтересовалась, могу ли я поговорить с чинушей. Я могла. Он был предельно любезен, поинтересовался, нельзя ли решить вопрос полюбовно. Ни к чему вся эта шумиха.

По-моему, решить вопрос было можно. Например, если семья получила бы ордер на двухкомнатную квартиру. Чинуша быстро закончил разговор.

Благодаря приятельнице друга Гжесика, с которым они вместе были интернированы, я узнала, что в прошлом году управа выдала ордера на две квартиры. Один (на очень большую и хорошую) – некоей бездомной, к которой тут же вселился начальник одного из отделов управы, ушедший двумя годами раньше от своей жены к этой бездомной, с которой им приходилось снимать домик; во второй, не самой плохой восьмидесятиметровой квартире, проживала сейчас жена сына какого-то начальника, но под своей девичьей фамилией.

Я позвонила чурке. Его не было. Вежливо справилась у секретарши о бездомной искусительнице и о снохе. Не успела положить трубку – раздался звонок. Чинуша любезно приглашал меня на ленч, чтобы вместе обсудить некоторые детали дела, он от всей души желал пойти навстречу и той семье, и столь милой особе в моем лице. Уж коли те люди действительно в таком тяжелом положении – кто б мог подумать! – он ни в коем случае не допустил бы и так далее.

Ну да, само собой.

В четыре утра я закончила текст о семье с больным ребенком в крохотной квартире. О районной управе, начальнике, заведующих, снохе, метражах и деньгах. Шеф два раза звонил, пока я добиралась домой.

Текст, к сожалению, не подходил для нашего ежемесячного журнала. Я так и знала…

Он передал его в одну из центральных ежедневных газет, и материал пойдет завтра. Такого я никак не могла предположить!

* * *

Весна, все цветет, наши березы покрылись почками, а мне грустно. И шея болит. Скорее всего у меня деформация позвонков.

Сначала дегенераты-мужчины, потом позвонки. Мне все безразлично. Даже Голубой мне больше не напишет… Я никому не нужна.

Только что звонила Оля.

С Олей мы познакомились не очень давно. Этой зимой я пригласила Агнешку и Гжесика на картошку, запеченную с чесноком, базиликом и сыром. Все вкусное либо дает лишний вес, либо аморально – так говорила Мэрилин Монро. Так вот, на эту нездоровую пищу я их пригласила, а они позвонили за полчаса до прихода, чтобы спросить, могут ли взять с собой знакомых, которые к ним пришли. А то нет?! Конечно, я согласилась. Вилок и ножей хватит на всех, а каждое блюдо можно разделить на бесчисленное количество порций. Естественно, чем больше гостей, тем меньше порции, но какое это, в конце концов, имеет значение.

Увидев незнакомку, я охнула от восхищения. Мало того что она была хороша собой, так на ее плечи была еще наброшена умопомрачительной красоты шаль. Я тут же выплеснула весь свой восторг и в отношении гостьи, и ее шали. Женщина оказалась очень приятной в общении, шаль была из Флоренции, ее муж подыгрывал нам на гитаре, вечер удался, картошки все-таки не хватило. Завязавшееся тогда знакомство мы продолжили, потому что эта пара пришлась мне по душе.

А теперь они, в свою очередь, устраивали пикник у себя в саду. И приглашали меня. Я объяснила Оле, что у меня что-то вступило в шею. Как выражаются в таких случаях немцы, ведьма уселась на загривок. Не знаю, почему ведьме приглянулась именно я. Олин муж – немец. Могла бы остановить свой выбор на ней…