– Ну наконец-то! – приветствовал их Альдо, и Эллиот понял, что старику не терпится начать.

– Объясни, пожалуйста, что ты делаешь. Броуди хочет знать.

– В дни моей юности пробки вынимали вручную, – с готовностью начал гордо рассказывать Альдо. – Помните, вы видели, как я переворачивал бутылки? Дело в том, что игристые вина…

– Осадок собирается вокруг пробки, когда бутылка находится в перевернутом состоянии, – вмешалась Рейчел.

Альдо строго посмотрел на нее, и она замолчала, а старый мастер указал на длинный металлический стеллаж, где бутылки стояли вверх дном на сухом льду.

– Я поворачивал эти бутылки несколько месяцев. Осадок скопился на пробке. Теперь мы замораживаем только горлышко бутылки, а эта штука – он гордо показал на машину – извлекает пробку, с которой бутылка хранилась, вместе с замороженным осадком.

Они понаблюдали, как несколько бутылок прошли через машину. Эллиоту было приятно, что брат внимательно следит за всем процессом.

Альдо, судя по всему, тоже отметил это и улыбнулся Броуди.

– Следующий автомат доливает в бутылки вино вместо изъятого с пробкой осадка, – сказал он.

И опять Броуди внимательно следил, не отрывая взгляда, за всей операцией, от начала до конца. А Рейчел изучала Броуди, задумчиво наматывая концы волос на палец. Эллиот боялся представить себе, о чем она может думать.

– Наконец бутылка приходит в автомат, который вставляет в нее новую пробку, – сказал Альдо.

– И это – последняя пробка? – спросил Броуди.

– Да, но ты посмотрел только завершающие операции. Существует еще множество промежуточных пробок, так как процесс многолетний.

– Между прочим, пробки в мире мало, – вставила Рейчел. – Я занимаюсь заказом пробок в течение последних пяти лет, и за это время она подорожала на пятьсот процентов.

Броуди в удивлении поднял брови:

– Почему?

– Пробки делают из коры дуба определенного вида. В средиземноморских странах, где он растет, многие леса были вырублены. И теперь почти единственными странами – производителями пробки – остались Испания и Португалия, которые отнюдь не боятся повышать цену.

– Мир меняется, – спокойно добавил Альдо. – Однажды нам придется начать использовать пластиковые пробки. У нас не будет выбора.

При этих словах Эллиот посмотрел на Броуди и подумал, понимает ли брат, как много для Джана Хоука значил этот старый мир, олицетворявшийся запыленной винной бутылкой с пробкой…

Рейчел начала говорить по мобильному телефону, а Альдо отвернулся, чтобы дать указания одному из рабочих на конвейере. Воспользовавшись тем, что на них никто не обращает внимания, Эллиот прошептал Броуди:

– Можешь считать, что ты слышишь все это от Джана Хоука. У Альдо и Джана был один взгляд на все это. Они держались за старый мир, как скряга за золотой. Ты не представляешь, какие бои мне пришлось выдержать, чтобы установить несколько машин и четыре конвейера!

– Могу себе представить, – усмехнулся Броуди. – Интересно, остались ли еще винодельни, где весь процесс осуществляется вручную?

– У нас – ни одной. Может быть, и есть несколько небольших хозяйств где-нибудь во Франции… Не знаю, что мы будем делать без Альдо, когда он уйдет на пенсию. Он здесь лучший винодел.

Броуди пожал плечами:

– Купите компьютеризированный автомат, как все остальные.

Эллиот хлопнул Альдо по плечу.

– Я не собираюсь быть как все. Виноделие – это искусство!

– Забытое искусство. – Губы старика скривились в горькой усмешке. – Мир меняется, ничто не стоит на месте. Нам надо быть готовыми к этому.

Его слова звучали странно – как предупреждение. Эллиот подумал, что это совсем не характерно для Альдо. Может быть, смерть Джана и все изменения вокруг так повлияли на него, что он стал несколько ворчлив и дидактичен?

– Спасибо, Альдо. – В голосе Эллиота звучала неподдельная теплота. – Теперь я покажу Броуди, где мы выдерживаем вино.

– Я приду туда сразу, как только последняя бутылка будет дегоржирована.

Эллиот повел Броуди к тоннелю, ведущему в дальние погреба, где хранились и выдерживались лучшие шампанские вина. К удовольствию братьев, Рейчел все еще висела на телефоне, а затем должна была идти в офис и не могла сопровождать их.

– Мне показалось или Альдо действительно чем-то озабочен? – спросил Броуди, когда они спустились в тоннель, подальше от чужих ушей.

– Ты очень наблюдателен. Я думаю о том же самом. На Альдо не похоже, чтобы его волновало что-нибудь, кроме его работы.

– Может быть, это связано с работой?

Эллиот покачал головой:

– Нет, это больше, чем работа. Все эти машины были установлены в последние два года. Кризис с пробкой так давно висит над нами, что мы даже закупили партию пластиковых пробок и храним их на складе на крайний случай. Кстати, некоторые из них весьма неплохи. Они даже по цвету выглядят как настоящие.

– Альдо получил в наследство маленькую часть акций, – заметил Броуди. – Если с одним из нас что-нибудь случится, он получит больше.

– Броуди, тебя не туда заносит! Альдо был лучшим другом отца. Он работает здесь не за страх, а за совесть вот уже пятьдесят лет. Он никогда не обидит меня.

И вновь брови Броуди полезли вверх.

– А меня? Он ведь меня не знает.

– Ни при каких обстоятельствах Альдо не сможет убить человека, – отрезал Эллиот.

– Испортить машину – совсем не то же самое, что убить из пистолета или зарезать ножом. В этом случае человек дистанцируется от преступления. – Броуди помолчал и добавил: – А как насчет сына Альдо?

– Алекс? – Такое предположение шокировало Эллиота. – Он не мог подойти к «Порше». Его там не было. Он не пришел даже на похороны, а если и пришел – я его там не видел.

В дальних погребах все стены до самого потолка были уставлены стеллажами с бутылками игристого вина. Здесь было намного холоднее и суше, в полумраке везде виднелась многолетняя пыль.

– В среднем наши вина выдерживаются около года. На бутылке всегда пишется год сбора урожая и регион, в котором этот виноград вырос.

– Значит, игристые вина в супермаркетах – именно такой выдержки?

– Да. Но наши самые дорогие вина выдерживаются четыре года, а самые лучшие – семь.

– Я не очень разбираюсь в этом, – признался Броуди. – Я знаю только одно дорогое шампанское – «Дом Периньон».

– Это хорошее вино. Многие считают его лучшим. Но знатоки, если они коллекционируют американские марки вин, предпочитают вино от Хоука, а если французские – от Салона. Его возраст восемь лет. И они готовят его только в годы исключительно хорошего урожая. Если в каком-то году виноград среднего качества – они не запечатают ни одной бутылки.

– Вот это да! Оно должно быть дьявольски дорогим.

– Верно. Мы могли бы тоже пойти по этому пути, но… – Эллиот остановился, потому что на его поясе загудел пэйджер. – Меня вызывают. Если хочешь, подожди здесь, мне необходимо быть в офисе.

Броуди предпочел пойти с ним, и они вышли из лабиринта тоннелей и винных погребов. Эллиот ни секунды не колебался, где нужно поворачивать, а где идти прямо. Неудивительно, ведь он здесь бегал еще мальчишкой. Броуди запомнил все повороты и тоннели благодаря хорошо натренированной памяти. В спецшколе им завязывали глаза и вывозили в лес, в пустыню, выбрасывали в океане, чтобы они научились находить дорогу, используя только свою голову и интуицию. Для него запомнить дорогу в тоннелях погребов Хоука было несложно, но он подумал, как мучаются другие.

– Сюда, – сказал Эллиот, когда они подошли к офису.

Броуди заметил, что Эллиот не подошел к кабинету со сверкающей золотом надписью на табличке: «Джанкарло Хоук», а открыл другую дверь.

– Тори? Вот это сюрприз! – воскликнул он.

– Мы не могли бы на минуту выйти наружу? – спросила Тори.

По ее озабоченному взгляду было понятно, что случилось что-то серьезное. Они вышли из офиса и направились к беседке, из которой открывался чудесный вид на долину, покрытую освещенными солнцем виноградниками. Был ясный солнечный день, располагавший к покою и наслаждению природой, но Броуди видел, что Тори позвала их сюда не для этого. Они вошли в ту самую беседку, где Рейчел и Эллиот застали их целующимися. Но если она и помнила об этом, то сейчас по ее суровому выражению лица этого никто бы не сказал.

– Мой отец хотел, чтобы я поговорила с вами обоими – наедине, чтобы никто нас не мог слышать.

– Он считает, что в офисе установлены подслушивающие устройства? – ужаснулся Эллиот.

– Очень возможно.

– Это сделать проще простого – поверьте мне, я знаю, – сказал им Броуди. – Новые «жучки» настолько малы, что практически незаметны, и их крайне трудно обнаружить.

– Папа велел, чтобы я вам рассказала о том, что он узнал сегодня утром. – Выражение лица Тори стало еще более озабоченным. – Вы зна,ете, что Фред Уикерсон с прошлого месяца является юристом семейства Корелли?

– Это невозможно! Это конфликт интересов… Он не может представлять обе наши семьи! – Эллиот уставился невидящим взглядом на долину, где рабочие подрезали и готовили к зиме виноградные лозы. – Я понял. Фред решил предать Хоуков. Мы – всего лишь песчинки по сравнению с компанией братьев Корелли и их французских патронов.

– Так, значит, твой отец… – И тут Броуди понял. – Корелли заранее узнали, что написано в завещании Джана!

Тори кивнула, глядя ему прямо в глаза:

– Скорее всего. Хотя я всегда считала, что для душеприказчика неэтично раскрывать содержание завещания.

– Этика и юристы! Теперь эти два понятия несовместимы, – саркастически усмехнулся Эллиот.

– Папа также хотел, чтобы вы знали: Алекс Абруццо просил показать ему завещание после того, как оно было зарегистрировано. Клерк, который это сделал, болел до сегодняшнего утра, поэтому папа добрался до него только что.

– Почему завещание интересует Алекса? – удивился Эллиот.

Броуди подумал мгновение и спросил:

– Кого-нибудь удивило, что Альдо получил часть акций?

– Нет. Альдо и наш отец были близкими друзьями. Ближе его у Джана никого не было. Поэтому никто не удивился, что Альдо получил часть наследства. Но зачем Алексу это понадобилось?

Что-то крутилось в голове у Броуди, но он никак не мог поймать эту ускользающую мысль. Он посмотрел на Тори – может, ассоциация с ней ему что-то подскажет? Но ее прекрасное лицо только отвлекало его.

– Я думаю, затем же, зачем и остальным, – сказал он. – Алекс хотел узнать, не получит ли его отец большую часть наследства, если с одним из нас что-нибудь случится.

По лицу Эллиота было видно, что он сомневается.

– Как бы он смог этим воспользоваться?

– Вы напрасно так дурно думаете об Алексе, – уверенно сказала Тори. – Он не из тех, кто может хладнокровно убить человека. Единственное, что мне приходит в голову… Братья Корелли могли выйти на Алекса с заманчивым предложением: уговорить отца продать его долю им.

– Альдо никогда этого не сделает! – закричал Эллиот, удивив своей реакцией не только Броуди, но и Тори. – Я хотел сказать, что, если он решит продать долю отца, он продаст ее мне.

– А что, если Корелли предложили ему намного больше, чем реально стоит эта доля? – спросила Тори.

Эллиот со злостью засунул руки в карманы джинсов.

– Ты не понимаешь! Здесь вся жизнь Альдо…

– Разве? Ты в этом уверен? – спросил Броуди.

Эллиот ничего не ответил, и Броуди стал задумчиво смотреть на Виноградную долину. Его предки собирали на этих полях огромные валуны, чтобы построить погреба и здания для винодельни. Более мелкими камнями выкладывали пограничные борозды между различными сортами винограда. Чтобы заниматься виноделием, надо очень любить это дело. И эта любовь прошла через все поколения Хоуков, сохранившись и в нынешнем…

Неожиданно Броуди почувствовал, что и сам он является частью этой земли, частью этой долины. У него было ощущение, будто кто-то взял и вложил в него память какого-то неизвестного предка. Нет, это было больше, чем просто память. Если бы ему нужно было как-то определить это чувство, он бы назвал его духом. Духом, который впитал в себя долгие десятилетия изнуряющего труда его предков, живших и работавших на этой земле, любивших ее.

Может ли память передаваться с кровью родителей? Теперь он понял, почему Эллиот так сильно привязан к «Хоукс лэндинг». А что, интересно, чувствует человек, посвятивший всю свою жизнь работе на чужой винодельне?..

25

Тори переводила взгляд с одного брата на другого. Как она и ожидала, Эллиот выглядел взволнованным: еще бы – «Хоукс лэндинг» была для него всем, и он очень переживал. Зато по лицу Броуди совершенно нельзя было понять, о чем он думает. Казалось, что он любуется пейзажем, и это поразило ее: Броуди был не слишком сентиментален.