Юлия Резник - Никому не скажем

Оборачиваюсь резко, так что кружится голова. Как объяснить сыну произошедшее, если я и сама не могу это утрясти в голове? Перевожу взгляд на Кита, но тому не до меня. Он смотрит на Женьку, совершенно по-новому, жадно смотрит.

— Да, Жень, конечно. Может, в плойку сыграем? У меня где-то были классные игры.

— Ну, так, давай! Я думал, со скуки скисну…

Сокрушаясь и подпрыгивая от нетерпения, Женька идет вслед за Китом, и я выхожу за ними, но у входа в гостиную запинаюсь. Не думаю, что пока готова видеть их вот так… Мне нужно немного времени.

— Я буду в кухне. Приготовлю чего-нибудь.

Кит, наконец, отрывается от Женьки и неуверенно мне кивает. Между нами повисает долгая тягучая пауза, такая громкая и звенящая, что мне становится не по себе. Заученно улыбаюсь, — я привыкла улыбаться на камеру — мне не привыкать, — и, отступив вглубь коридора, утыкаюсь лицом в ладони.

Мне нужно… мне физически нужно уйти, иначе я вернусь и, наплевав на то, что Женьке пока ничего знать не стоит, упаду Киту в объятья, оплету руками ногами, и никуда больше не отпущу. Даже понимая то, что ничего уже не изменить, никуда его не отпущу!

Я иду медленно на носочках, будто боясь наступить на осколки… А они повсюду, повсюду они — наши битые вдребезги детские души.

Готовка немного успокаивает. Я берусь за самое сложное блюдо из тех, что можно приготовить из имеющихся в наличии продуктов. На все про все уходит часа два. Я возвращаюсь в гостиную, чтобы позвать всех ужинать, но не могу произнести и звука. Я залипаю на Ките, который с каким-то ненормальным остервенением мочит монстров. Он даже взмок. Рубашка, которую Кит так и не снял, прилипла к его спине. Он выглядит ужасно. Как будто и впрямь побывал в мясорубке: пот катится по его вискам и блестит на лбу, зубы напряженно стиснуты, лицо застыло в странной нечеловеческой гримасе, и только глаза, вполне себе человеческие глаза блестят. Когда перса убивают — Кит включает игру по новой. И так происходит снова, и снова. Он словно с ума сходит. Прямо на наших глазах. И даже Женька, который поначалу решил, что его напарник просто увлекся, в какой-то момент понимает, что что-то не так.

— Женя, оставь нас на пару минут.

— Но…

— Женя! Пожалуйста, иди, расставь тарелки…

Женька косится на Кита, нехотя откладывает джойстик и все же послушно выходит из комнаты. Я прикрываю за сыном дверь и подхожу вплотную к Никите.

— Кит… — ноль эмоций, он все так же не здесь. Зеленые монстры на экране огромного телевизора сейчас намного важней для него. И мне почему-то кажется, что, так отчаянно колошматя их, Кит на самом деле борется с чем-то большим… Он хрипит, его сильные плечи трясутся. Кит подходит вплотную к экрану — сломленный. Абсолютно и полностью сломленный.

В отчаянии оглядываюсь по сторонам и выдергиваю шнур из розетки, потому что ничего лучшего в мою голову не приходит. Экран гаснет. Кит затравленно оглядывается:

— Какого черта?! Что за херня?

Он выглядит просто жутко. И я не знаю, до сих пор не знаю, как ему помочь. Чем? Поэтому просто осторожно, будто дикого зверя, его обнимаю.

— Тише, Кит… Выдыхай. Ты убил их всех.

— Правда? — его спина дрожит под моими ладонями, ходит ходуном, и сердце колотится так громко, что мои барабанные перепонки вот-вот лопнут, если прежде я сама не умру от инфаркта.

— Конечно. Разве я когда-нибудь тебе врала?

— Нет. Ты не врала… Нет…

Он впивается в меня черным полубезумным пробирающим до костей взглядом и медленно-медленно поднимает руку.

Ведет пальцами по моему лицу. Его рот кривится, как у маленького обиженного мальчика, который вот-вот заплачет.

Но с губ срывается вовсе не плач, а тихий вой. Вполне себе взрослого, сломленного человека. И видит бог, в моей душе слишком много боли. Той боли, что я сама с трудом выношу. Но я мужественно держусь, стоя посреди этого безумия. Потому что кому-то из нас надо выстоять. Пусть сейчас это буду я.

— Все будет хорошо, Кит. Мы справимся. Ты справишься.

— Правда?

— Я в тебя верю.

Опускаю голову, касаюсь лбом его взволнованно вздымающейся груди и чуть крепче сжимаю руки. Молчим. Только наши сердца стучат, постепенно синхронизируясь.

— Я даже ненавидеть его не могу.

— Вот и не надо. Лучше есть пойдем. Я такую вкуснятину приготовила.

— Правда?

— Ты два часа этих монстров мочил.

— Дерьмо! А Женька… Где Женька?!

Ну, вот, наконец, Кит пришел в себя.

— Накрывает на стол. Я попросила помочь мне.

— У меня есть сын, Ева. У нас с тобой есть сын.

— Да, Кит… У нас есть сын. Только ты, пожалуйста, ничего ему пока не говори.

Кит не спрашивает, почему. Все и так понятно.

— Когда-нибудь я все равно скажу ему правду.

— Когда-нибудь. Когда он станет старше и сможет это понять.

— Хорошо.

— Хорошо… И, Кит…

— М-м-м?

— Ты что, правда хотел встречать Новый год без елки? Поверить в это не могу…

Кит. Настоящее.

Слез больше нет. И моя впечатляющая истерика позади тоже. Осталась лишь тупая давящая боль в груди. Моргаю. По полу и потолку скользят неспокойные тени. Уже не такие темные, как еще каких-то пару часов назад. За окном бледным рассеянным светом занимается новый день. И я надеюсь, что у меня на душе когда-нибудь тоже станет светлее. Я очень на это надеюсь… Но пока кажется — эта ночь навсегда.

Знаете, я ведь действительно поверил тем сплетням. Ну… О Еве и об отце. Я был молодым и глупым. Совсем маленьким меня бросила мать, и мое недоверие к женщинам, наверное, даже было оправдано. Так почему же я себя оправдать не могу? Сейчас… по прошествии стольких лет?

Встаю. Выхожу из комнаты. Хочется выпить, но понимаю, что сейчас для этого не самое лучшее время. Ева и Женька в опасности. И хоть я уже придумал довольно неплохой план, как их защитить, расслабляться один черт не стоит.

У двери в гостевую спальню притормаживаю. Меня тянет туда магнитом. Чертыхаюсь, поворачиваю ручку и захожу, хотя сложно представить, как я буду объяснять Женьке свое присутствие, если он вдруг проснется. Опускаюсь на корточки и впиваюсь взглядом в его лицо. Со стороны — ну просто вылитый маньяк.

Стискиваю руки в кулаки. И смотрю… смотрю. Каким он был маленьким? Я столько всего упустил! Зажмуриваюсь.

Упираюсь лбом в матрац и стискиваю в зубах одеяло.

Ева присылает письмо о том, что не может больше ждать меня — спустя полгода после моего отъезда. Теперь я знаю, что ее подтолкнуло к этому. А тогда… тогда я просто поверил сплетням. Вывалил это все на отца. Устроил ему безобразную сцену. Обвинил в том, в чем, как теперь я понимаю, обвинять не имел повода, ну и, конечно… Конечно, блядь, ушел из дома. Все по классике. Хотя в том, что касается этого, иного выхода точно не было. Ну, не мог же я жить с ними под одной крышей, так? К моему возвращению они уже готовились к гребаной свадьбе.

Дерьмо! Легонько бьюсь головой. Сажусь на задницу и обхватываю колени руками. Слышу, как проворачивается ручка, но не могу себя заставить обернуться на звук. Так и сижу, пока Ева не подходит ближе. Вскидываю взгляд. Она ужасно красивая. И такая моя… несмотря на все эти годы и то, что я действительно во многом её не знал. Ева кладет мне на голову руку и, робко проведя по волосам, прижимает к своему животу.

— Пойдем? — шепчет спустя некоторое время, — я тебе кофе сварю.

Киваю, не отводя взгляда. Жадно вдыхаю тонкий аромат ее тела и заставляю себя встать с пола. Пора брать себя в руки.

Уже в кухне оттесняю Еву к диванчику.

— Садись. Я сам все сделаю.

Достаю из холодильника молоко, засыпаю зерна в кофемашину. Помню, что Ева любит латте. Вот, как прочно, оказывается, некоторые мелочи врезаются в нашу память.

— Ты хоть немного поспала?

— Немного. А ты, я смотрю, нет.

— Нужно было все обдумать.

— И?

— Думаю, отец настоял на вашем разводе не только для того, чтобы защитить твои активы.

— Откуда ты знаешь, что мы развелись?

— Да брось, Ев. Я после всего на тебя целое досье нарыл. Ты только пойми меня правильно.

— Ладно…

— Вы же и на людях вместе не появлялись, так?

Ставлю перед Евой чашку, пытаюсь поймать ее взгляд, но она смотрит строго в пол и вертит браслет на руке.

— Он делал всё, чтобы все, кто надо, думал, будто вы не вместе, — стою я на своем.

— Похоже на то.

— Мне кажется, я знаю, что заставит этих людей, кем бы они ни были, навсегда от тебя отстать. Для этого ты должна кое-что сделать.

— Что именно?

Наконец Ева поднимает ресницы.

— Выйти за меня.

— Что?

— Выйти за меня. Пусть все знают, что с опальным генералом Кошелевым тебя уже давным-давно ничего не связывает.

— Зато связывает с его сыном? — хмыкает она, прячась за чашкой с кофе.

— Так даже достовернее будет. Больше драмы, понимаешь?

— Не совсем. Тебе-то это зачем?

— Потому что я люблю тебя, Ева. И хоть я могу назвать еще миллион причин — эта, пожалуй, самая главная.

Смотрю прямо. Я больше не хочу ничего таить. Казаться круче, чем я есть на самом деле. Независимее… Правда в том, что без нее я ничего не стою. Ничего. Ровным счетом. Я проверял.

— Почему ты молчишь?

Медленно поднимаю руку. Зарываюсь в ее шоколадные, рассыпанные по плечами волосы и легонько тяну их, запрокидывая лицо. Прошедшие годы несколько изменили знакомые до боли черты, наложили новые тени, краски, растушевали и сгладили резкие линии, сделав их как будто бы мягче.

— А что ты скажешь той, чьи вещи я нашла у тебя в ванной?

Чертыхаюсь. Веду ото лба к макушке. Я совсем забыл о попытках Леры пометить мою территорию.

— Объясню, что между нами все кончено.

— Кто она? Ты так трепетно оберегаешь свою личную жизнь, что о ней вообще ничего не известно. — Ева криво улыбается и встает со стула, чтобы поставить грязную чашку в мойку.

— Лера, — нехотя сознаюсь я. Ева резко оборачивается. Ее взгляд обжигает меня огнем ревности прежде, чем она успевает его затушить. Подхожу ближе. Упираюсь ладонями в мраморную столешницу по обе стороны от ее тела, не давая сбежать, и говорю: — Послушай, она никогда и ничего для меня не значила. Всю свою жизнь я любил тебя. Всю свою жизнь, понимаешь? А ей… я никогда и ничего не обещал.

— Все равно это жестоко.

— Жизнь вообще жестокая штука.

Ресницы Евы дрожат. Я касаюсь их поцелуем. Нежно. Почти не дыша.

— Выходи за меня. Пустим слух, что мы встречались несколько лет… и, наконец, решили пожениться…

— И что… — прерывисто шепчет она, — ради меня ты даже выйдешь из тени?

— Ради тебя я вообще все, что угодно, глупая… Все, что угодно, ради тебя…

Накрываю ее губы своими. Посасываю, проникаю языком в рот. Веду рукой по щеке, вниз по шее, едва касаясь пальцами, обвожу сосок. Пью ее рваные вдохи. Перелистываю в памяти нашу историю… в последний раз перелистываю и без всякой жалости бросаю в огонь.

Ева всхлипывает. Едва слышно. Накрывает обеими ладошками мой затылок и отчаянно шепчет:

— Женька! Погоди, нам нельзя… Нужно подумать, как все ему объяснить! — И снова тянется к моим губам, не в силах остановиться.

— Расскажем все, как есть. Что таким образом я смогу вас защитить. Он — умный парень. Мой сын…

Ева зажмуривается. Скользит руками по моим плечам и с силой сжимает в пальцах ворот футболки. Погрузившись в свои страдания, я совсем забыл о том, что ей тоже наверняка больно… Девочка моя. Маленькая… Если бы я мог забрать твою боль себе.

— Да, наверное, так будет лучше всего. Женька… он очень смышленый парень.

— Я знаю. Ты… прекрасная мать.

Ева грустно улыбается. Облизывает губы и шепчет:

— Это не только моя заслуга. Саша… он… он очень старался. И очень его любил.

Киваю. Не уверен, что могу в это углубляться. Хотя и винить отца вроде как глупо. Он до последнего не знал, чей Женька сын наверняка. И я, как бы это ни было странно, могу понять, почему он не сделал тест ДНК раньше. Как он и написал, для него это один черт ничего бы не поменяло. Могу ли я его простить? Могу. Потому что и моей вины во всем произошедшем достаточно. Осознавать это, пожалуй, больнее всего.

— Ева…

— М-м-м?

— Думаю, нам лучше уехать из страны, пока здесь все не уляжется. Я понимаю, что у тебя бизнес и все такое… Но так будет действительно лучше.

Сначала она медленно кивает, но потом отходит на шаг и упирает руки в бока.

— Что ты задумал?

— Да ничего…