Никак иначе я не могу объяснить происходящее. Вряд ли такому парню, как он, я могу на самом деле понравиться. Но когда Кит беспардонно усаживает меня к себе на колени, я понимаю, что ошибаюсь. Потому что он… возбужден. И этот факт почему-то производит на меня такое неизгладимое впечатление, что я выскакиваю из раскаленного вагона на две остановки раньше положенного. Оборачиваюсь и ловлю его темный взгляд в окне отъезжающей душегубки. Мое лицо пылает, я жмурюсь и отхожу ближе к стене, дожидаться нового поезда.

Прекрасно, Ева… Просто прекрасно! — бормочу под нос. Я думала, что этот день уже не может стать хуже, но жизнь любит меня удивлять.

На свою первую лекцию в университете я прихожу промокшая до трусов. Но к счастью, хотя бы не опаздываю.

Чувствую себя Золушкой, попавшей на бал, когда захожу в корпус. Стараюсь не пялиться по сторонам так уж сильно.

У стендов с расписанием собралась толпа студентов, и я радуюсь, что бабуля заранее узнала его для меня по телефону.

Все вокруг такие пафосные, что, так и не решившись спросить у кого-нибудь, где находится нужная мне аудитория, я иду, не зная, куда, наобум. Впрочем, система нумерации довольно понятная, и свою аудиторию я нахожу довольно быстро. Однако далеко не сразу решаюсь войти. Я знаю, как это глупо, но все равно боюсь, что стоит мне это сделать, как кто-то из присутствующих встанет, ткнет в меня пальцем и громким, полным праведного негодования голосом уличит в том, что я не имею права здесь находиться. Мое сердце колотится, как сумасшедшее. И его стук эхом отдает в ушах. Меня мутит от страха.

— Ну, ты заходишь или как? — спрашивает разодетая в пух и прах девица. Облизываю губы и медленно киваю.

Толкаю дверь… В аудитории уже полно народу. На негнущихся ногах прохожу дальше и сажусь за ближайшую ко входу парту. Не потому, что я отличница или зубрила. Просто на то, чтобы подняться выше, у меня банально нет сил.

Достаю ручку, тетрадку… Чувствую, как по мне ползут десятки взглядов. Они сканируют меня на предмет стоимости одежды, побрякушек и скользят дальше, не обнаружив для себя ничего интересного. Совсем скоро эти ребята собьются в группки по интересам, образуют свою сложную иерархию, на дне которой окажусь я… Евангелина Гонсалес. Маленькая зарвавшаяся мошенница, которая попала в их круг обманом.

Мне так неуютно, что хочется сбежать. Я даже дергаюсь, порываясь встать, но, отрезая мне пути к отступлению, в аудиторию заходит препод. Сглатываю собравшийся в горле ком. Заставляю себя успокоиться и сосредоточиться на лекции. Ведь потом у меня вряд ли найдется время на повторение пройденного материала. В отличие от всех этих мажоров, я вынуждена работать, чтобы не сдохнуть с голоду. И я пока слабо представляю, как буду совмещать работу с учебой по такой сложной специальности. Говоря откровенно, я не думаю, что это вообще возможно. Но это мечта моей бабушки. Она сделала все, чтобы меня сюда всунуть. Она так сильно рисковала… Что я просто не могу её разочаровать. И хотя бы не попытаться.

Нервничаю все больше. Как всегда в такие моменты, начинаю покусывать колпачок ручки. И снова ощущаю чей-то ползущий по спине взгляд. Не знаю, почему так, но я чувствую их инстинктивно. Взгляды… Я так сильно привыкла к тому, что меня не замечают, что испытываю тревогу каждый раз, когда это случается.

Я привыкла быть невидимкой…

Делаю вид, что записываю конспект, а сама кошусь в сторону. И забываю, как надо дышать, когда узнаю в пялящемся на меня парне того наглеца из троллейбуса. Поверить не могу, что это он. Сердечный ритм сбивается. Я шевелю губами, как выброшенная на берег рыба. Меня пугает собственная реакция. Ведь я как никто знаю, какими опасными могут быть эти чувства. Я своими глазами видела, во что они превращают женщину… Моя опустившаяся мать — живой тому пример. Нет, уж. Увольте. Мне это не нужно. Съезжаю чуть ниже по лавке в попытке слиться с окружающим пейзажем.

Я — невидимка. И мне это нравится.

Лекции тянутся мучительно долго. И несмотря на собственный план, у меня не получается на них сосредоточиться.

Все мои мысли заняты им. Почему он так пялится на меня, господи?! Едва звонит звонок, хватаю тетрадки ручки и бегу неизвестно куда. По пути набредаю на столовую, захожу туда и сажусь за самый дальний столик. Достаю бутерброд и отворачиваюсь к окну. Мест еще полно, но уже через пару минут зал заполняется до отказа. Хочу быстрее поесть, пока возле меня никто не приземлился. Но, похоже, мои страхи напрасны. Желающих покуситься на мою приватность не находится. Наверное, даже простые смертные, которые впервые получили возможность поступить сюда благодаря введенному в этом году единому экзамену, не считают меня достойной себя компанией. Ничего страшного. Я привыкла. Мой мир не перевернулся. Жую вдруг ставший безвкусным бутерброд и думаю о том, как успеть к своей смене в пекарне, когда вновь ощущаю… это. Медленно поднимаю взгляд. Как раз в тот момент, когда Кит резко опускает свой поднос на стол.

— Не занято?

— Н-нет… — ненавижу себя за эту запинку. Внутренне сжимаюсь, ожидая насмешки, но Кит никак не комментирует мой ответ. И просто садится рядом. Мне это не нравится. Он привлекает к нам внимание, которое мне не нужно.

— Там свободный стол, — замечает подоспевший за Китом парень. От него за версту несет пафосом и большими деньгами. Я сжимаюсь под его брезгливым взглядом. Мое сердце стучит так сильно, что еще немного, и вывалится из груди на изборожденный рисунками стол.

— Да нормально. Нас и здесь неплохо кормят, — отмахивается Никита.

— Кит! — голос незнакомца звучит предупреждающе.

— Ник! — парирует Кит.

— Ну, смотри, как знаешь, — фыркает тот и, смерив меня еще одним презрительным взглядом, разворачивается и уходит.

— Какие планы на вечер? — словно ничего не случилось, интересуется Кит, опуская ложку в наваристую солянку. А я уже не хочу ни есть, ни находиться здесь. И вообще, если бы не его длинные ноги, которые перегородили мне выход, я бы уже давно сбежала.

— Не связанные с тобой.

Понятия не имею, откуда во мне берется смелость ему дерзить. Я просто хочу, чтобы Кит отвалил от меня как можно скорее. Стал как все. Незамечающим. И тогда я смогу сделать вид, что его тоже не существует, а не залипать в нем, чем дальше, тем сильней. Видит Бог, это лишнее. Как и мое восхищение его дерзостью, хотя оно и понятно. Нет, ну, правда, кто в наше время может пойти против установленных правил, без всякого страха быть непонятыми приятелями-мажорами и наверняка рискуя статусом потенциального вожака?

В общем, своим ответом я хочу его раз и навсегда от себя отвадить. Но вместо того, чтобы обидеться и уйти, как было бы правильно, Кит смеется. Громко, заливисто, привлекая к нашему столику еще больше взглядов.

— Ты дерзкая, — говорит он, — мне нравится.

— Серьёзно?

— Угу.

— Так, ладно. Вижу, ты не догнал, что происходит. Но я тебе расскажу.

— Будь любезна, — дурашливо кланяется он.

— Не знаю, по какой причине, но ты решил, что меня будет занятно трахнуть. Так вот. Этого не будет. Никогда. Я не заинтересована. Совершенно. А теперь убери ноги и дай мне пройти.

Мой ответ его удивляет. На какой-то миг Кит даже пасует передо мной и действительно убирает ноги. Я вскакиваю, подхватываю сумку и теряюсь в заполонившей столовку толпе. Выдыхаю лишь в коридоре. Меня трясет. От собственной безбашенной дерзости, которая, в общем-то, совсем не свойственна моей натуре. То, что жизнь научила меня огрызаться и скалить зубы, не означает, что эти вещи даются мне так уж легко. К счастью, прибегать к ним мне доводится не слишком часто. Быть невидимкой — огромный плюс.

Я всерьез верю в то, что Кит теперь надолго от меня отстанет, поэтому на следующую пару иду со спокойной душой.

У нас английский, который неожиданно начинается с переклички. Почему неожиданно? Ну, наверное, потому, что на лекции по социологии её не было. Я уже предвкушаю, что начнется, когда препод назовет мое имя. И ведь не ошибаюсь. Когда по огромной аудитории гулким эхом проносится звучное «Евангелина Гонсалес», зал взрывается смехом и множеством тупых комментариев. Ну, по крайней мере, это мне кажется, что тупых. Авторы шуточек наверняка уверены в собственном остроумии. Гребаные Петросяны…

Заставляю себя смотреть прямо. Поднимаю вверх правую руку, привлекая внимание препода, и на этот, казалось бы, безобидный жест уходят все мои силы. Точнее остатки сил. Как буду работать сегодня — не знаю.

После пар к метро не иду, а плетусь, с трудом переставляя ноги. В мои уши воткнуты древние, истрескавшиеся наушники, а в них звучит новый трек Рианы. Russian roulette. Очень подходит к моему сегодняшнему настроению. Я растворяюсь в музыке, а потому не слышу торопливых шагов за спиной. И лишь когда мне на талию ложится чья-то рука, вздрагиваю, вскидываю взгляд и… замираю. Смотрим друг на друга несколько бесконечно долгих секунд, стоя прямо посреди лужи. Ну, это я потом замечаю. А в тот момент… не вижу ничего, кроме его глаз. И ничего не чувствую. Даже того, что стою в воде, едва ли не по щиколотку.

Мозг посылает сердцу отчаянные сигналы SOS. Трясу головой, медленно вынимаю одно «ухо» и, насупившись, интересуюсь:

— Чего тебе опять?

— У меня вопрос.

— Один?

— Угу.

— Ну, надо же. На целый один вопрос больше, чем надо.

Сбрасываю его руку и под усилившийся шум в ушах и мерзкое чваканье вымокших кед иду дальше. И Кит, к слову, идет за мной.

— Нет, ты мне скажи. Очень интересно! Это я рожей не вышел, или ты в принципе имеешь какие-то свои соображения против секса?

На светофоре догорает зеленый, и я прибавляю шагу, чтобы успеть. Кит… Никита Кошелев, как я узнала из переклички, спешит за мной. Делаю вид, что не услышала его вопроса. Толкаю тяжелую дверь, прохожу рамки, спускаюсь по эскалатору… Поезд приходит быстро. Я запрыгиваю в вагон и сразу же протискиваюсь в его задницу, где вероятность того, что тебя затопчут, снижается до минимальной отметки.

— Ты мужененавистница? — между тем продолжает Кошелев, следуя за мной по пятам, и, конечно, привлекая к нам внимание посторонних, — Нет? Тогда… я не знаю… лесбиянка?

О, господи! Он еще здесь?!

Шиплю «нет», прежде чем понимаю, какую все же совершила ошибку. А что? Это ведь крутая отмазка. Будь я действительно лесбиянкой…

— Тогда все же дело во мне? — улыбается Кит, отправляя мое сердце в нокаут… Состав дергается, пассажиры ругаются и летят кто куда. Я утыкаюсь носом в грудь Кита, и его шикарный аромат — аромат дорогущего парфюма и разгоряченного мужского тела оседает на моих рецепторах, тревожа меня и волнуя. — Так что? — повторяет вопрос, приковывая меня к себе затуманенным изучающим взглядом. — Может, ты дала обет безбрачия? — улыбается, сосредоточившись на моих губах, которые я вынуждена облизать, прежде чем выдавить из себя:

— Почему же сразу безбрачия? Против брака я ничего не имею. И хочу достаться своему супругу девственницей. Ну, так что? Я удовлетворила твое любопытство?

Глава 5

Кит. Настоящее.

Я даю ей три дня на то, чтобы одуматься. Это на целых три дня больше, чем рассчитано мое терпение, и все это время я не нахожу себе места. Лесом идет все: работа, свидание с другой, глупая попытка забыться в чужих объятьях… Ева — яд, который меня убивает, но я настойчиво тянусь за этим дерьмом еще и еще.

Сам себя не понимаю… Зачем она мне сейчас? Спустя столько лет, когда уже все отошло вроде бы и отболело. Для чего я вновь возвращаюсь к прошлому? Наказать её? Отомстить? Может быть. Но скорее я просто хочу ее снова трахнуть. Один раз. А потом еще и еще… И мое желание забраться к ней в трусики такое сильное, что я не могу думать ни о чем другом. Не могу спать, не могу есть, не могу жить своей привычной жизнью. С тех пор, как погиб отец, я думаю о ней постоянно. Возвращаюсь мыслями к нашему прошлому. Тогда еще счастливому и полному глупых надежд. К той девочке, которую любил слишком сильно, несмотря на то, что мы были такие разные. О да. У нас с ней не было ничего общего. Абсолютно… Кроме моей гребаной потребности. Иррациональной и необъяснимой.

Неубиваемой, сука, потребности быть с ней.

Почему я так зациклен на Еве? Почему каждый раз забиваю на гордость и данные себе обещания? Почему превращаюсь в неспособного себя контролировать идиота, стоит ей вновь возникнуть на моем горизонте? Гребаный ад. Я даже готов заплатить ей за то, что многие бы с радостью дали мне абсолютно бесплатно. Я даже готов заплатить…

Как же я жалок, господи! Ненавижу себя за это. Ненавижу ее. Мои чувства не поддаются логике и не контролируются волей разума. Они неправильны настолько, насколько только могут быть неправильны чувства. Они разрушительны и токсичны. И я понимаю это. Понимаю… Но все равно не могу им противостоять. Мне остается лишь верить, что все изменится, когда я, наконец, для себя закрою гештальт под названием «Евангелина Гонсалес».