Оглянувшись на высокий четырехстворчатый шкаф с двумя зеркалами, Нина не увидела никаких нижних ящиков. Да и верхних тоже. Быстро сообразив, Нина отодвинула дверцу. Внизу стояли женские туфли в четыре ряда и три пары тапок. Судя по висевшей в шкафу верхней одежде, жильцы квартиры зарабатывали неплохо. Мягко говоря, не голодали.

На кухне Юля достала из огромного серебристого холодильника тарелочку с нарезанным подсохшим хлебом, на котором запотела вчерашняя колбаса и скрутились два кусочка сыра. Больше в холодильнике почти ничего не было.

Нина порадовалась, что они с Юлей не поленились зайти в магазин, и вытащила из пакета пельмени, банку зеленого горошка, хлеб, бутылку водки и апельсиновый сок.

– Я водку через раз буду, – строго предупредила Нина и придвинула к себе пакет сока. – Тебе же больше достанется.

– Согласна, – кивнула головой Юля, доставая из шкафчика бокал для Нины.

Чтобы достичь необходимой для взаимных исповедей кондиции, им понадобилось десять минут.

Первой разревелась Нина. Она рассказала о своем небогатом сексуальном опыте, о юношеской влюбленности в мужа своей тетки Алексея и особенно подробно – о Василии.

– Представляешь, спускаюсь утром после ночи любви по лестнице, а все как замороженные. И только у тети Тани, кухарки их, сочувствие, и ей за них стыдно. А он, то есть Вася, в мою сторону только один раз посмотрел… как будто я сама в своей влюбленности виновата и подставила его, девственника-пацанчика. – Нина взяла бумажную салфетку и сначала вытерла ею глаза, а затем нос. – Выгнали меня, как вшивую приблудную кошку. Оскорбили ни за что. – Нина заплакала навзрыд. – Я так надеялась на Аркадия Андреевича, а он от меня пятью тысячами откупился.

– Чем люди богаче, тем жаднее. Банально, но правдиво, – подтвердила Юля и налила себе водки. – А мой Игорь женился на мне по расчету. Вообще-то он ко мне привык, мы ведь в одной спецшколе учились, в художественной. За мной много мальчиков ухаживало, да и пятно росло постепенно. Короче, мы сразу после школы поженились. Игорь все говорил: «С лица воду не пить», а сам через два года, когда пятно еще больше разрослось, стал гулять. Потом запил. Я писала картины, а он продавал – и мои, и картины всех наших знакомых. Как же он мне осточертел через пять лет, Нина! А он, как только почувствует мое охлаждение и неприятие, так сразу подлизываться. Я и таю. Но…

Когда перед самым Новым годом, 27 декабря, муж в очередной раз не явился вечером с работы, Юля насторожилась. Когда 28-го днем раздался телефонный звонок и кто-то, нервно подышав в трубку, молча отключился, у Юли забилось сердце, но маме с папой она позвонить не решилась. Но вот когда 29-го утром муж по телефону произнес слова: «Юля, прости, я полюбил другую женщину и прошу разрешения заехать за вещами завтра вечером…» Вот тогда Юлька подскочила с дивана, заорала: «Ур-р-а-а!», запела: «Капитан, капитан, улыбнитесь» и стала рыться в документах.

Найдя свидетельство о браке, она переоделась в джинсы, натянула первый попавшийся свитер, замазала родимое пятно крем-пудрой, прихватила сумку, надела шубу и, забыв застегнуться, помчалась в загс писать заявление о разводе.

По случаю счастливого события она купила шампанского, курицу гриль и, подумав, докупила бутылку водки.

Родители, отдыхавшие в пансионате, к вести о разводе отнеслись с меньшим энтузиазмом, чем дочь.

– И кто же тебя, кроме Игоря, выдержит? – прозвучал в телефоне спокойный вопрос мамы, прерываемый затяжками. – Ты совсем не подарок…

– Мам, – не теряя праздничного настроения, перебила Юля, – я действительно не сувенир, но, как заметил папа, мой Игорь за пять лет совместной жизни приучил меня ежедневно пить легкие напитки типа джин-тоника, а если мы не разведемся, то через годочек я буду ежевечернее хлебать сорокаградусную водку! – Тут Юля налила в рюмочку водочки и тихо, чтобы мама не слышала, выпила ее одним глотком. – И если ты помнишь, то каждый божий день, начиная с третьего месяца нашей совместной жизни, и папа, и ты заявляли, что самым счастливым днем вашей жизни будет день, когда я подам на развод. Вот я вас и радую!

– Ладно, Юля, – шаги Аллы Эдуардовны по паркету в номере пансионата отдавались эхом в трубке. – Смотрю в окно, а твой отец двигается в сторону пивного павильона. То есть мне пора идти. И учти, Юля, у тебя плохая наследственность… Извини, я не про пятно, я про то, что отец твой пьет, и мой пил, да и бабушка прикладывалась, – в телефонной трубке была слышна тяжелая затяжка. – А я курю как лошадь. Но если ответственно подойти к вопросу, то ты поступила правильно. Всю душу мне твой бизнесмен-алкоголик измотал. Ты насчет квартиры сторговалась? Хотя это невозможно, ее мы с папой покупали… А мебель и техника?

Тут Юле врать маме не пришлось, и она подбавила в веселый голос энтузиазма:

– Да ты чего, мам? Съесть-то он съест, да кто ж ему даст! Тут я в тебя – практичная.

Спать Нина легла на диване в мастерской. Почему Юля, принесшая чистое постельное белье, не упала в загроможденной комнате, непонятно. Нина, выпившая раз в десять меньше, просто рухнула на застеленный диван. И еще минут пять слушала, как Юля по стеночке дошла до своей комнаты, что-то ворчливо обсуждая сама с собой.

Утром, то есть в два часа дня, Нина сидела с большой кружкой кофе и смотрела на Москву с пятнадцатого этажа.

Недовольная, с помятым лицом, шатаясь после выпитого вчера, в ванную прошла Юля. Как только дверь за нею закрылась, раздался вопль, от которого Нина, чуть не выронив чашку, расплескала горячий кофе на джинсы.

– Нина! Нина! Посмотри, посмотри!

Поставив чашку, Нина поспешила к новой, немного странной знакомой.

На лице Юли под левым глазом расплывался синяк от Нининого вчерашнего воспитательного удара, а на грязном родимом пятне отпечаталась пятерня, пальцы рук. Юля прислонилась лбом к зеркалу, рассматривая себя. Синюшно-фиолетовая кожа изменилась и посветлела, стала почти нормальной там, где ее ударила ладонь Нины.

– Значит, это все-таки лечится.

Тут же Юля выскочила на кухню и схватила телефон.

– Мама! Я сейчас тебе такое расскажу!

И Юля, отхлебывая недопитый кофе Нины, стала рассказывать о вчерашнем.

Само собой разумеется, маме Юля сказала, будто пришла вечером на станцию попить пивка. Ей было одиноко и стыдно за свою внешность, поэтому она ушла в самое неосвещенное место. И тут к ней подошла девушка и спросила, что это на Юлином лице – синяк или родимое пятно – пригляделась и ка-а-ак вдарит Юле со всего размаха!..

Тут Юля хлопнула по кухонному столу, на котором подпрыгнули сахарница, солонка и две вчерашних рюмки. В ответ мама переспросила:

– Юля, ты к чему? Тебя побила незнакомая девушка, а ты радуешься?

– Мамуля! – прослезилась Юля, трогая свое лицо. – У меня улучшение. Там, где прикоснулись пальцы Нины, у меня улучшение. Кожа посветлела и изменилась. Мама! Пятно уменьшилось…

И Юля разревелась в голос, не забыв допить Нинин кофе.

Дальше Нина слушала разговор Юли из ванной, где умывалась. За неимением собственной, забытой у Аркадия дома зубной щетки она чистила зубы пальцем. Не решившись воспользоваться никаким полотенцем, стряхнула воду с рук и зашла на кухню.

– Не может быть, – шептала в трубку Юлина мама. – Подожди, а откуда ты знаешь, что ее зовут Ниной?

– Так она рядом стоит. Мы вчера познакомились.

– Пьяные, небось? Ты, Юля, может, с пьяных глаз сама себя обманываешь?

– Да что ты, мамочка.

Хлюпнув носом, Юля оценила пустоту чашки, подошла к холодильнику и заглянула в него. К ее глубочайшему сожалению ни пива, ни чего-то более крепкого там не оказалось. Стоял только пакет молока. Юля взяла его, понюхала содержимое и с легким отвращением стала пить.

– Я сейчас вообще на молочной диете. Правда, Нин?

– Меня не примазывай.

– А чего? – Юля поставила молоко на стол. – Мама, я тебе попозже перезвоню. Вы когда с дачи приедете? В конце месяца? Ну, целую вас… Обязательно завтра расскажу, что с пятном… Кем она работает? Медсестрой в Склифосовского. Ну ладно, мам. Я с тобой радостью поделиться, а ты с дурацкими расспросами.

– Ты, Юля, не стесняйся. – Нина пригладила волосы. – Если я не к месту, то поеду. Все равно нужно искать работу.

– Счаз! – Юлин голос заставил вздрогнуть. – Так я тебя и отпустила! Ты же мне жизнь спасла! Сейчас сбегаем за шампанским, отметим!

– Юля… – Нина села за стол и наблюдала за девушкой, нарезавшей лук, остатки вчерашней колбасы, подсохшего хлеба и сыра. – Я больше пить не буду. И тебе не советую.

– Ой, только не надо мне читать нотаций. Я и так все про себя знаю. – Новая подруга скинула нарезанные продукты на сковородку и достала из холодильника два последних яйца. – Пипец, в холодильнике окончательный голяк.

– Могу оставить тебе сто рублей, – с душевной мукой решилась потратиться Нина. – Сегодня мне действительно нужно съездить в «Склиф», поговорить…

– Езжай, – задумчиво уставившись в стену, Юля сделала тяжелый для себя вывод: – Денег нету ни хрена. Слушай, Нинка! Поедем завтра со мной собирать клубнику!

– Клубнику? – Запах от яичницы-ассорти шел сногсшибательный. – С удовольствием. Я у своей тетки Оли по десять грядок полола. А каждая грядочка метров в десять. А ты пить не будешь?

– С каких денег? – искренне удивилась Юля и взяла в руки пакет молока. – Хотя бы рыбки и картошки нужно купить… Черт, молоко скисло.

– Порошковое, – поняла Нина.

– Естественно. – Поддев яичницу деревянной лопаткой, Юля одним движением перевернула ее на другую сторону. – Садись завтракать и не умничай.

– Подожди. – Нина встала и подошла к Юле. – Сначала я дам тебе по морде.

И она с размаху, но не сильно ударила Юлю по лицу, стараясь покрыть ладонью как можно большую площадь щеки. Голова подруги дернулась, из руки на плиту выпала лопатка.

– Спасибо тебе, – Юля благодарно прослезилась.

Из дома Нина вышла в три часа дня. В больнице была в четыре.

Отдел кадров активно работал, попивая чаек.

– Здрасте. – Теперь Нина вошла в кабинет более решительно, но сесть все же не осмелилась. – Вот, хотела выяснить. Я устраивалась на работу в хирургию, а потом взяла положенные мне отгулы. Хотела уточнить – меня уволили или я еще числюсь?

– А-а, помню. – Молодящаяся инспекторша поставила чашку на стол. – Нина Морозова, деревня Кашкино.

– Кашниково, – поправила Нина. – Так меня уволили или нет?

– Ты же приносила заявление? – Инспекторша развернула конфету в блестящем фантике. – На две недели?

– Да.

– А тебя не было три. – Она осторожно, одними зубами, чтобы не стереть помаду, откусила половину шоколадной конфеты.

– Да.

– Хочешь остаться? – Вторая половина последовала за первой.

– Да.

– Мне нравится наш диалог, девочки, – обратилась к соседкам инспекторша, складывая вдвое красивый фантик. – Так вот, Морозова. Хотите остаться, поговорите об этом в своем отделении: возьмут ли вас обратно. Если возьмут, напишите задним числом еще об одной неделе за свой счет, – хлебнув из кружки остывающий чай, инспекторша легко махнула рукой. – Да прямо сейчас пиши. Если заведующий отделением его подпишет, то можешь выходить на работу.

– Поняла. – Нина не верила слишком легкому разрешению своей проблемы.

– И чего ты стоишь? – Инспекторша выложила на стол лист бумаги и ручку. – Садись, пиши.

Выйдя из отдела кадров, Нина пошла по одинаковым коридорам типовой больницы в свое бывшее отделение. Она не сомневалась, что ее возьмут обратно, нянек-санитарок всегда не хватало. Она без удовольствия представила себе общение с медперсоналом – врачи ее почти не знали, зато сестринский коллектив запомнил слишком хорошо. Общение будет не слишком веселым.

Реакция на ее появление оказалась совершенно неожиданной. Глафира Ивановна, увидев Нину выходящей из лифта, аж руками всплеснула.

– Ах, Ниночка! Какими судьбами! За обходным листом пришла?

– Нет. – Нина криво улыбнулась, не ожидая от старшей сестры столь благожелательной встречи. – Наоборот, хотела восстановиться. Вот, заявление принесла.

Приняв заявление, Глафира Ивановна взяла Нину под руку.

– Нина, завтра тебе завотделением что угодно подпишет, а сегодня выручай. Некому работать. Одной уборщице час назад стало плохо, другая с утра не вышла, даже не предупредив. А кого я могла бы на смену выдернуть, так та на даче и пока доедет, как раз утро будет. Продежурь до вечера, Ниночка. Медсестер полы мыть не заставишь, а в отделении, сама знаешь, то судно подать, то кровь замыть, то кровать после покойника перестелить. Суета.

Глафира Ивановна вела Нину к ординаторской.

«Зато у меня в тылу есть хоть такая работа», – решилась Нина.

Ни в шесть, ни в восемь Нины не было, а желание выпить росло.

«Да что же я за урод? Что же меня так тянет? Неужели я не справлюсь? Справлюсь. Вот сейчас последний раз выпью и справлюсь».

Юля решительно встала и переоделась. Через двадцать минут она сидела дома перед включенным телевизором, а на столе, как всегда, стояли чекушка, банка пива и пепельница.