Марина Туровская - Ниночка

– Ванечка… – Бабушкина приветливо-официальная улыбка медленно перешла в потерянную. – Это что?

– Это ребенок. – Иван, нетактично оттиснув бабулю на лестничную площадку, пробежал расстояние до гостиной за четыре секунды, крича на ходу: – Нам нужна детская еда!

Катерина, стоявшая в дверях в брючном костюме на выход, увидев пробежавшего мимо нее сына, приоткрыла рот и подумала, что пора ему в отпуск, переработал парнишка.

Вернувшаяся с лестничной площадки Татьяна Ивановна сурово посмотрела на дочь.

– Не поняла, а где девушка, с которой Ваня нас хотел познакомить? И что у него было в руках?

– Ты меня спрашиваешь? – нараспев произнесла Катерина. – Ой, ребенок где-то плачет, ма-а-аленький.

– Катерина, – Татьяна Ивановна отодвинула дочь, чтобы свободно вместиться своим значительным телом в тесный для нее дверной проем, – это у нас ребеночек надрывается.

Устроенный на столе кулек тут же разинул беззубый ротик и заорал благим матом, багровея от желания привлечь к себе внимание.

– Что ж ты его на жесткое положил? – возмутилась бабушка. – У него головушка, в смысле черепушечка, еще мягкая. Катя! Тащи подушку из моей комнаты!

Ребенок плакал, жмуря крохотные глазки. Глядя на розовое нёбо заливающегося плачем несчастного ребенка, Татьяна Ивановна растерялась. Она совершенно ничего не понимала.

– Иван… – Она оглянулась на внука, перекладывающего ребенка на самую большую в доме подушку. – А… откуда… это?

– Нашел, – честно ответил Иван, осторожно разматывая свой пиджак. – Нашел в мусорном баке рядом с работой. Представляете, если бы машина стояла на автостоянке, ребенок погиб бы от голода.

Сминая в руках запачканный пиджак, он говорил нервно и быстро, просяще смотря то на бабушку, то на мать, словно боясь, что они не проникнутся жалостью к малышу и выгонят его, Ивана, вместе с младенцем. Этого, конечно же, не могло произойти, но зависимость от родных женщин давала о себе знать.

– Он мокрый, – Татьяна Ивановна решительно приблизилась к ребенку.

– Он голодный, – уверенно подхватила Катерина и быстро ушла на кухню.

– А чего вы такие праздничные? Ждете кого-то в гости? – Иван говорил и через плечо бабушки наблюдал за действиями ее рук, разворачивающих одеяло и пеленку.

– Мы думали, ты сегодня нас со своей девушкой познакомишь, – обиженно пробурчала вернувшаяся с кухни мать. Она принесла чайник с кипяченой водой, упаковку йогуртов, чашку и чайную ложку. – Ты же утром обещал!

– Я не обещал, ты неправильно поняла, – стал оправдываться Иван. – Я только сказал, что, возможно, приведу ее в ближайшее время.

– Зато ты нам другую девушку принес, – сказала бабушка, рассматривая голопопую девочку, дрыгающую мокрыми описанными ножками и засовывающую кулачки в рот.

Все встали вокруг подушки с пупсом посередине. Мигнув пару раз темно-синими, как у всех европеоидных младенцев, глазками, девочка требовательно заорала, призывая взрослых людей проявить к ней участие.

– Прикрой ее одеялом. – Катерина вылила в чашку йогурт и кипяченую воду. Размешивая напиток звенящей ложкой, попросила Татьяну Ивановну: – Приподними подушку, сейчас мы ее покормим, потом сбегаем за нормальным детским питанием.

– Катя, ты совсем с ума спрыгнула! – запричитала бабушка, но послушно накрыла девочку одеялом и просунула руку под подушку, приподнимая ее. – Ей же несколько месяцев от роду, а ты ее йогуртом собираешься кормить. Неполезно это.

– Лучше диатез, чем голодная смерть, – спокойно заявила Катерина и поднесла к орущему рту ложку.

Малышка тут же выпила молочную смесь и, обхватим голыми деснами ложку, стала настойчиво ее сосать, надеясь выдавить еще сладкого молока. Катерина стала вливать одну ложку за другой в голодный ротик. Не умеющая есть с ложки девочка, захлебываясь и брызгаясь едой, жадно заглатывала вместе с молочной смесью много воздуха.

Иван смотрел на кормление с непонятным чувством. В несвежем тонком одеяле, описанная, давно не мытая девочка не очень хорошо пахла, но сквозь все ароматы помойки все-таки пробивался ее собственный запах – запах грудного младенца, и он взывал к заложенному в генах инстинкту спасения ребенка.

– Хорош! – Бабушка, обняв подушку, подняла ее вместе с девочкой. – Полчашки пока хватит, мы же не знаем, когда ее кормили. И срыгнуть ей нужно, а то животик пучить будет.

Замолчавший ребенок сыто рыгнул, и глазки стали закрываться.

– Сейчас поспит, а после мы ее помоем и перепеленаем. – Катерина начала говорить нежным голосом, осторожно вытирая личико малышки краем мокрой простыни. – Клади ее, мама, и иди в ванную. Разбавь шампунь раз в десять, возьми чистое полотенце, миску с теплой водой, а я пока разорву пару простыней на пеленки.

Покачивая головой, Татьяна Ивановна с улыбкой смотрела на дочь.

– Катерина, ты кого учишь? Да я сначала младшую сестру вынянчила, потом тебя, а после с Ванечкой сидела, пока ты консерваторию с третьей попытки заканчивала. Ваня! – бабушка оглянулась на внука. – Ты еще здесь? Быстро в магазин!

Остановив машину, Ольга смотрела на поле, забыв обо всем.

На поле ругался с мужиками Алексей. Он матерился и размахивал руками, показывая за пролесок, где находилось другое, дальнее поле, на которое сегодня нужно было выгнать коров. Там выросла сочная трава по колено, цветущая клевером, колокольчиками и сладкими мелкими ромашками. На ближнем выпасе стадо в сорок голов выело всю траву еще в начале недели. Есть коровам здесь было нечего, но пастухи не то по лени, не то из-за похмелья до дальнего поля сегодня не добрели.

– О-о-оля! – голос матери устало протянул ее имя, отвлекая внимание на себя. – Оля, у меня корова не доена. Поехали.

Ольга перевела взгляд с Алексея на руль, плавно нажала правой ногой на газ. Машина тронулась.

Ольга высадила мать у своего бывшего дома. Та, поднявшись на крыльцо, обернулась и помахала рукой.

Вера Трофимовна перекрестила удаляющуюся машину и тут же, повернувшись к ближнему полю, плюнула в сторону нелюбимого зятя.

Завернув от деревни к себе на хутор, Ольга почувствовала, как машина въехала с грунтовки на асфальт. Два года назад, платя за новую дорогу, Ольга переругалась с руководством совхоза и назло, сознательно назло не стала прокладывать асфальт от основной трассы к деревне. Совхозное руководство завышало арендную плату за поля, на которых паслась многочисленная Ольгина живность: стадо коров, отара овец и пятьдесят свиней.

Увидев новый договор с неприятными ценами, Ольга, мило улыбаясь председателю Косте и администраторше Ангелине Сергеевне, объяснила им: «Вот на той раздолбанной дороге вы содранные с меня денежки и ухандакаете».

Ангелина Сергеевна не менее мило улыбалась в глаза Ольге и многозначительно молчала. Она была уверена, что их местная «олигархиня», которую Ангелина недолюбливала, завидуя ее деньгам, от своего заказа не откажется. Оплачен весь фронт работ. И щебень, и асфальт, и техника в полной готовности. Куда теперь метаться? Ольга никогда не отказывалась от намеченного, отчего и стала за пятнадцать лет, прошедших после института, самой богатой женщиной в области.

Но на этот раз Ольга отказалась. Она вообще была довольно жестким человеком и категорически запретила дорожникам класть дорогу в деревню. Освободившиеся деньги и материалы Ольга потратила, заасфальтировав прямоугольник пятьдесят на двадцать метров, чтобы поставить на нем гаражи для своих тракторов и автомобилей и разместить несколько цехов по разделке и консервированию мяса.

В хозяйство Ольги работать шли с удовольствием. Платила она хорошо и, если работница заболевала, ждала выздоровления, не ругаясь. А вот запивших мужиков, если их болезнь затягивалась больше, чем на три дня, увольняла без сожаления.

Но, как у всякого сильного и властного человека, у нее было слабое место. Муж. Алексей, Лешенька, Ленька, ее солнышко, часть сердца, половина души. Нет, большая часть ее самой.

Она влюбилась в Лешу десять лет назад, когда тому было семнадцать. Ольга только-только начала разворачивать свое фермерское хозяйство. А в работники Лешу привела ее мать, Вера Трофимовна.

– Оля, Люська с Гришей кланяются тебе в ноги, просят за своего оболтуса, в работники его взять. Вон, видишь, какой вымахал. Школу закончил, в армию рано, а деньги очень нужны. У Люськи с Гришей еще две девчонки-школьницы, а этот, – Вера Трофимовна локтем толкнула Алексея, – жрет да пьет, кобелина здоровый.

Мама неодобрительно смотрела на красивого подростка. Лично ей он не нравился. Здоровался через губу, без душевности бормоча «здрасте». Да и родители на него жаловались, осуждая за любовь к выпивке и ко всему женскому населению окрестных деревень.

Ольга даже не смотрела на Алексея. Боялась. Боялась, что поднимет глаза и в очередной раз обомлеет от желания. Она хотела Алексея постоянно. Тупо, по-животному.

– У тебя вроде бы права есть? – глядя мимо Алексея, стараясь не замечать его широкие плечи, загорелую шею и профиль с темной шелковой щетиной, спросила она. – Будешь три раза в день возить доярок на дойку.

– Ладно, – лениво ответил Леша и вдарил ногой в сапоге сорок пятого размера по перезревшему в траве шампиньону.

Шампиньон отлетел, сделав высокую дугу, в сторону, и вместе с ним отлетело Ольгино сердце.

Достав из кармана ключи от зеленой «Нивы», она протянула их парню.

– Вот, машину знаешь.

А Алексей все стоял, засунув руки в карманы старых джинсов.

– Ну и чего ты стоишь? – Вера Трофимовна смотрела на Лешку с раздражением. – Тебя дома мамка с отцом ждут, колодец копать.

Алексей молча взял ключи, не дотрагиваясь до руки Ольги, повернулся и пошел через поля, сокращая путь. Высокие сапоги мокли в ранней росе. Черная майка бесстыдно подчеркивала рельефные мышцы. Лешка неплохо учился в школе, но с гораздо большим удовольствием он работал в небольшом семейном хозяйстве. Постоянная физическая работа довела до совершенства и без того прекрасную Лешкину фигуру.

– Оль, – Вера Трофимовна встревоженно смотрела на дочь, – ты чего на него, как волк на мясо, смотришь, глазами ешь? Тебе и так девки, когда выпьют, обещают в колодец нассать.

– За что? – еле очнувшись от чувственного забытья, непонимающе спросила Ольга.

– За то, – мать хмыкнула. – Мужиков на деревне не больше десятка, так ты на самого красивого заглядываешься. А ты, между прочим, на сколько лет его старше, постеснялась бы, он малец еще… Хотя… – Вера Трофимовна толкнула дочь в плечо. – Пойдем чай пить. А на своего Лешку ты теперь вдоволь налюбуешься.

– А что, – Ольга робко улыбнулась матери, – видно, как я на него смотрю?

– Всей деревне видно, – Вера Трофимовна шла рядом с Ольгой и сочувствовала. – Хуже всего, что это и Лешке видно.

Переспала с Лешкой Ольга через неделю. В обед. Он зашел на летнюю кухню, где все работники ели три раза в день. Ольга и сама обедала здесь, предпочитая кулинарным изыскам простую деревенскую пищу.

Обойдя Иванну, кухарку, Алексей открыл крышку кастрюли, понюхал.

– Я это есть не буду.

– Что? – возмутилась Иванна. – Ты совсем охренел?

– Не люблю грибы.

Пожав плечами, Алексей вышел из кухни. Не выдержав, Ольга через секунду метнулась вслед за ним.

– А что ты хочешь? – спросила она, глядя в его широкую спину.

Обернувшись, Алексей остановился и, зная, что сейчас будет, ждал, когда она подойдет ближе и положит руки ему на плечи. Он слегка поцеловал ее в губы.

Затем Ольга взяла его за руку и повела из кухни в дом, в спальню на втором этаже. Алексей послушно шел за нею, громыхая сапогами по лимонному ламинату.

В кухне, куда зашли три доярки и два пастуха, стало странно тихо, а затем раздался взрыв хохота и восклицания: «Да ладно врать! Да неужели? И она сама?.. А он?..» Ольге было наплевать. Пусть любопытствуют, пусть изойдут на сплетни, она не отпустит его руки.

В следующие полчаса они не говорили совсем. Что чувствовал Алексей, Ольга не понимала, но она сама задыхалась от счастья. От запаха его тела, от гладкости молодой загорелой кожи под ее ладонями, от полузакрытых глаз, в которых все-таки плескалось удовольствие от близостей с нею.

Ей казалось, что она в полуобмороке, и слезы не приносили облегчения, а только мешали дышать, сжимая горло и не давая выплеснуться тем стонам, что вырываются из груди влюбленного человека в момент страсти.

Она обезумела от любви. Не стесняясь, ехала к нему домой в деревню, если парень не выходил на работу. Закатывала скандалы молодым дояркам, если кто-то из них по неосторожности слишком ласково смотрел на ее Лешеньку.

У Ольги Алексей ночевал крайне редко, все-таки считая себя свободным человеком, и жил дома.

Когда через год его забрали в армию, она три дня голосила в подушку. Не ела, только пила водку, забросив хозяйство. Рулила на ферме мать, суетясь между коровником, овчарней, свинарником, цехами и своим домом, где тихонько спивался отец Ольги.