Нина знала, что мать не могла допустить, чтобы значительная, по ее меркам, сумма просто лежала в доме и тянула ей сердце.

В доме Ольги, раза в два просторнее особняка Аркадия Андреевича, был накрыт стол, как показалось сначала, персон на двадцать. На нем красовалось все, что только выращивалось и производилось на ферме.

Паштет из говяжьей печени – три хрустальные салатницы по два литра. Утки жареные, трехкилограммовые – три штуки. Салат из свежих овощей – три миски по полведра каждая. Салат оливье – три красивые металлические кастрюльки с золотыми ручками. Картошка вареная, с чесноком и укропом – два резных деревянных корытца. Соленые и жареные грибочки – три широкие хрустальные вазы. Семга малосольная – две стеклянные рыбные подставки, каждая на три килограмма. Икра красная – шесть хрустальных икорниц по двести граммов. Ветчина свежая – три широкие плоские тарелки. Колбаса трех сортов – по килограмму. И всякие сыры, зелень, оливки-каперсы.

Отдельный столик с хлебом и выпечкой, отдельный стол с соусами и спиртными напитками числом до полусотни.

Короче, на свадьбу люди так не выставляются, как Вера Трофимовна подготовилась отметить приезд незнакомой внучки.

Руководила встречей она же, несравненная теща, покрикивала купеческим тоном на двух женщин из деревни, нанятых готовить и накрывать на столы.

Поздоровавшись с гостями, она сразу подошла к дочери, держащей в руках автомобильную колыбель, и повела ее в свою комнату.

– Я для девочки ничего не делала, – говорила она, поглядывая на дочкину ношу. – Примета плохая. Перестелила свою постелю, гнездышко устроила. Мало ли, а вдруг бы в дороге сглазили?

– Правильно, мама. – Ольга, не выпуская из рук колыбель, села на высокую материну кровать.

– Чего «правильно»? Показывай.

Волнуясь, Ольга откинула кружева с личика спящей девочки. Вера Трофимовна сначала с недоумением, затем с легким испугом смотрела то на дочь, то на ребенка.

– Так это ж… это ж ты, Оля. Вылитая ты. У меня и фотографии есть. – Вера Трофимовна тяжело села рядом с дочерью. – Как же это?

Ольга улыбнулась и заплакала одновременно.

– Судьба, мама. Провидение Господне.

Соскочив с кровати, Вера Трофимовна бухнулась на колени перед иконостасом и, шепча благодарственную молитву, стала кланяться Божьей Матери.

Тем временем Ольга устроила дочь в кровати, обезопасив ее со всех сторон подушками. Оленька, чуть посапывая, спала, утомленная дорогой.

К столу обе женщины вышли торжественные, осознавшие важность события.

За стол усадили всех, включая радостного Сашку и нанятых женщин. Все равно свои, и будет кому по деревне о застолье рассказывать.

Татьяна Ивановна тихо радовалась своему решению отдать девочку именно Ольге. И дом полная чаша, и Ольга неплохая мать, и Вера Трофимовна счастлива. Алексей, правда, особого восторга не проявлял, да он и оживлялся только при словах «футбол» и «пожрать».

Катерина, найдя среди бутылок французское и чилийское вина, предусмотрительно поставила их перед собой.

Юля рассматривала то резную деревянную посуду, то печь в изразцах восемнадцатого века.

– Это из старой усадьбы, спасла от разорения, – похвалилась Ольга. – У нас тут рядом дом какого-то знаменитого математика… не помню фамилию, так там при ремонте половину изразцов хотели выкинуть. Я перекупила.

– Это ж… – Юля задохнулась от восхищения. – Это ж… Голландия, восемнадцатый век.

– Я знаю. Юля, вы мне тоже панно, как в клинике, сделайте. Мне в офис, в правление нужно. Я хорошую цену дам.

– Обязательно, – обрадовалась Юля, но тут же вспомнила, что произошло после того, как ее работы повесили в холле клиники. – Только у меня заказы повалили, выпить некогда.

– А я – исключение, мне без очереди, – спокойно улыбнулась Ольга.

– Да, конечно, – тут же согласилась Юля.

Петечка обрадовался столу, как дитя малое.

– Вы мне для мамочки завтра немного завернете? – подлизываясь, заглядывал он в глаза Веры Трофимовны. – Она ж такого никогда в жизни не видела и не пробовала.

– Милый, – растроганная Вера Трофимовна подвела Петечку к его месту, – да завтра в багажник столько не влезет, сколько я вам в вашу загазованную Москву продуктов передам. Садись, кушай, сейчас пить будем.

Ивана обилие пищи напугало и обрадовало. Для него деревенское застолье было экзотикой. Но сам дом, и люди, и праздничное настроение ему нравились.

Вслед за Петечкой стали рассаживаться остальные.

Пересчитав гостей, Вера Трофимовна расстроилась.

– Нас тринадцать человек получилось.

– Четырнадцатая спит, – попыталась успокоить мать Ольга.

– Поступим как в Англии. – Татьяна Ивановна взяла с роскошного кожаного дивана огромного медведя и посадила на отдельный стул. – Он четырнадцатый. У них всегда так делают. Традиция.

– Хорошая традиция. – Алексей сел рядом с медведем. – Рассаживаемся, гости дорогие, а то я сейчас с голоду помру.

И понеслось застолье. Пили за Оленьку и за Ольгу. Отдельно, три раза подряд, пили за Ивана. Затем за москвичей и за кашниковцев. За хозяйку дома и за женщин, помогавших накрыть стол. За «молодого папашу» и «умницу тещу». За каждого в отдельности и отдельно за мужчин и женщин.

Совершенно не пили только Нина, пересевший к ней на коленки Сашенька и медведь, занимавший четырнадцатое место за столом.

В десять вечера стали травить анекдоты. Все – включая полусонного Сашеньку – хохотали.

На раздавшийся звонок мало обратили внимания, ожидая любопытствующих соседей. Но для Нины звонок прозвучал неприятно пронзительно. Звон в голове отодвинул ее от сидящих за столом.

Она услышала, как здоровается с гостьей Вера Трофимовна, как тяжелые женские шаги давят каждую деревянную ступеньку высокого крыльца. На секунду она ощутила на себе встревоженный взгляд Ивана. От той женщины, что сейчас приближалась к гостиной, шло смятение и веяло неуверенностью и страхом… И при этом Нина не знала, кто из знакомых сейчас появится перед нею.

Дверь отворилась, и из светлого коридора в полумрак гостиной шагнула Валентина. Располневшая, но ставшая от этого не хуже, а женственней.

– Вот, гости дорогие, это Валя, школьная подружка Ниночки, до нас дошла. Проходи, Валентина. Медведя сними и садись.

Помня о ссоре с бывшей подружкой, Нина особой радости не проявила, но вежливо улыбнулась и привстала для поцелуя. Валя ткнула ее холодными губами в щеку и встала рядом, ожидая, когда Алексей уберет медведя. Здороваясь со всеми мерзлой улыбкой, Валентина суетливо достала из сумки клюквенную водку и миску, закрытую тарелкой.

– Здесь грибочки белые, жареные, сама собирала. Нина, помню, очень грибы любит.

– Спасибо, Валя. – Пока Алексей разливал водку, а Ольга накладывала закуску, Нина сквозь зубы, почти не шевеля губами, улыбнулась бывшей подруге. – Что случилось? С чего ты сорвалась из дома?

– Мне нужен отворот. На мужа, на Пашку. Еле дождалась твоего приезда.

Заявлено было безнадежно и твердо. Лицо у Вали побледнело, а фигура оцепенела от затылка до пальцев, сжимавших вилку и салфетку.

– Отворота не бывает, – неслышно, одними губами сказала Нина.

– Бывает.

– А чтой-то вы шептитеся? Вы вливайтесь в коллектив, – укорила девушек Трофимовна.

Мать Нины третий час была счастлива, сидя в приятной компании, и особенно из-за того, что Нина приехала с деньгами, а двоюродная сестра Ольга, местная «олигархиня», ей теперь до конца своих дней обязана. Совсем неплохо и то, что при Нинульке был пусть неказистый, но мужчина, да еще на необыкновенной машине. Здесь, в деревне, конечно же, видели такие… но редко.

– За долгожданный приезд! – вскочила с места Анна. – Давайте, девочки и мальчики, выпьем за нового человека в нашей семье! За Оленьку!

Пока все дружно пили, Нина выбралась из-за стола. Валентина, прихватив кусок ветчины величиной со ступню, вышла вслед за нею.

Встали у крыльца. На улице вечерело, прохладный ветер шел от близкого леса.

– Ты похудела, – все так же невесело заметила Валя, нервно перебирая в руках пакет.

– А ты – нет. – Нина все еще надеялась, что Валентина уйдет.

– Нина, помоги, – Валя шептала и кричала одновременно. – Осточертел он мне. Если трезвый, то злой и опохмелку ищет. А пьяный – до приторности ласковый и такой потливый и слюнявый… хоть со двора беги, хоть в сарае вешайся.

– Предупреждали тебя, приворожишь, так это навсегда. – Нина говорила сквозь зубы. Разговор ей был неприятен.

– Да не кори ты меня, самой тошно. Он ведь иногда к Зинке Васильевской в Пештово ездит, у него, если помнишь, там сын на два года старше нашей Сонечки. Один раз неделю там жил. Все думаю, больше не вернется, а он все равно возвратившись. Тошнит меня от него, Нина, тошнит.

– Нету отворота, Валентина, нету! – Нина для убедительности даже похлопала себя ладонью по груди.

– Есть! И я теперь знаю, какую плату дать, чтобы ты не отказалась, – в голосе Валентины звучала откровенное торжество.

– Наверное, то самое, что тебе в пакете руки тянет? – начала заинтересовываться Нина.

– Точно.

Шуршала Валя пакетом долго, затем не выдержала и разорвала его. Под полиэтиленом была цветастая тряпица. Нетерпеливо размотав ее, Валентина повесила тряпку себе на плечо. В ее руках оказалась старая, очень странная книга. Черная, в покореженном кожаном переплете.

– И что это за букинистическая редкость? – удивилась Нина, а у самой защекотало внутри, между селезенкой и душой, от предчувствия.

– Пашка из церкви принес. Их бригада храм недалеко здесь реставрирует. Там много чего интересного нашли.

Сразу же захотелось схватить книгу, перевернуть несколько страниц и удостовериться, что книга та самая, о которой мечтала бабушка Полина. И в то же время Нина боялась разочарования, а потому сделала скептическое лицо.

– С чего ты, Валя, решила, будто мне эта книга нужна?

– Так ты послушай, где он ее отыскал.

– И где?

– В сортире.

– То есть?

– В сортире храма, в окаменевшем дерьме. Стали его ломом раскалывать, нашли там крестики всякие, ключи, одно Евангелие, ложки деревянные и алюминиевые и кожаный сверток. И, понимаешь, – Валентина взволновано оглаживала книгу, – остальные предметы, понятное дело, могли в сортирную дыру случайно упасть, но сверток нужно было с силой пропихивать. То есть его там либо прятали, либо сознательно поместили, чтобы на него гадить.

– То есть ты мне притащила книгу, на которую сто лет батюшки с прихожанами срали?

– Ну да, – не замечая брезгливой улыбочки Нины, Валентина искренно радовалась и гордилась находкой. – Прикольная история. Я сразу поняла, что сверток не простой. Два дня его в соленой воде отмачивала. Думаю, если он в туалете столько лет кис и не растворился, так ничего ему от воды не будет. Чего ты ее не берешь-то? Неинтересно?

Как описать человеку, не чувствующему пальцами и половины того, что чувствуешь ты, это ощущение опасности?

– А ты видела, что там?

– Видела. Там на обложке ладонь вытиснута, а в середине что-то на старославянском написано. Я пыталася прочесть, так ничего не поняла. А бабуля твоя все время про книжку особую поминала, я и подумала…

Руки Нины сами собой обхватили книгу. На покореженной кожаной обложке действительно виднелся рельефный отпечаток руки. Небольшой, явно женской. Страницы оказались не бумажные, а плотные, похоже, пергаментные. На титульном листе слабо проступала выцарапанная надпись: «Свод поучений». На первой странице было несколько рисунков и слово «травы». И тут уж вся Нинина брезгливость исчезла.

– Ты дальше, дальше смотри.

– Сейчас не буду. – Нина захлопнула книгу и поняла, что никогда и никому по собственной воле ее не отдаст. – В одиночестве читать нужно. Ладно, попробую снять с тебя приворот. Но процедура… – Нина поморщилась, – ой, какая неполезная. Ни тебе, ни Паше, ни мне.

– Я этот грех отмолю, ты только помоги. – Валя почти прижимала губы к уху Нины. – Расскажи – что делать-то? В прошлый раз мне твоя бабушка за три дня велела готовиться.

Отодвигая от себя бывшую подругу, Нина почувствовала ее дрожь.

– Ладно, Валентина, за книгу я обязана тебе помочь. Обязана. Значит, так. Слушай внимательно, не дай бог что пропустишь. Влажной тряпкой или полотенчиком вытрешь Пашку с ног до головы. Лучше потного.

– Да он всегда потный с похмелья, – заговорила Валя. Дрожь в ее теле становилась все сильнее, передаваясь и голосу.

– Не перебивай! На той же тряпке или на отдельной, не суть, должна быть сперма. Сперма свежая, не больше суток. И волос насобирай.

Валентина наморщила лоб.

– Откуда насобирать, Нинка?

– Отовсюду. – Нина сделала обрисовывающий все тело жест. – С головы, с лобка, с ног, с рук, с живота – откуда сможешь. Либо обстриги.

– Он что, овца, че ли, чтобы его стричь? – Валентина растерялась. – Он не дастся.

– Разорись на бутылку, напои и маникюрными ножничками остриги. Проснется – скажешь, в эротическую игру играешь.