Марина Туровская - Ниночка

Стояла жара. Сиреневые длинные хвосты иван-чая отдельными островками цвели среди высокой травы, дрожали от звона цикад и таяли в мареве своего запаха.

Посередине желтой дороги, в пыли, у старой детской коляски сидела Нина в коротком сарафане на лямках и стучала велосипедным гаечным ключом по скособоченному колесу. В коляске среди свертков и подушек развалился, мусоля сушку, жизнерадостный толстый Сашка. Он слушал голос мамы. А Нина разговаривала с небом, изредка поднимая взгляд от колеса коляски.

– Я тебя очень прошу. Пусть она доедет. Пускай она потом развалится во дворе навсегда, но пусть доедет. Сашка, слава богу, то есть тебе, толстый, и я его не дотащу со всеми этими тряпками. Помоги мне, пожалуйста.

Она перекрестилась, еще несколько секунд посмотрела в облака и перевела взгляд на землю. Еще несколько раз стукнув по колесу, Нина встала и потащила за собой коляску. Скрип от нее заглушал пение птиц и цикад. Ребенок довольно жмурился под широкой панамой и, выкинув первую сушку, засунул в рот с молочными зубами следующую.

Нина буквально затащила коляску во двор бабушкиного дома. Огород в этом году был засажен только наполовину, зато разноцветными букетами повсюду пестрели полевые цветы и сорняки. Особенно густо разрослась аптечная ромашка.

Мать вышла на крыльцо старой избы, нагнулась несколько раз в стороны, разминая поясницу. На ней был надет когда-то выходной костюм, турецкого производства. Темно-пестрый, штапельный, немнущийся – то, что надо.

Анна с улыбкой рассматривала дочь и внука.

– Вы че так долго?

– Мама, это не коляска, это недоразумение какое-то. – Нина показала руки, испачканные в машинном масле. – Я ее на себе везла.

– Ну, скажешь тоже. – Мать поправила русые волосы с проступающей сединой. – Коляской всего-то шесть человек до тебя пользовались. Проходи в дом.

Отгородив себя от крыльца коляской, Нина упрямо забубнила:

– Не пойду. Не пой-ду.

Мать перестала улыбаться, спустилась с крыльца. Не глядя на дочь, раздражаясь от ее упрямства, заворчала, поправляя на внуке панамку:

– Чего это «не пойду»? Не слушай ты соседей, предрассудки все это. Раз уж пришла, заходи. Бабка тебя с Сашкой который день ждет – помереть не может.

Сдерживая забурлившую злость, Нина старалась не повышать голоса и говорила сквозь зубы:

– Мама, я сюда по жаре тащилась, чтобы она правнука перед смертью увидела, ты же меня упрашивала. Вот иди и сама показывай, только в руки не давай. А я в дом не войду!

Мать не хотела, чтобы свекровь померла. У свекрови, бабы Полины, как у заслуженного работника сельского и медицинского хозяйства по деревенским масштабам о-го-го какая пенсия. Все-таки сорок пять лет бабка отпахала фельдшером. А теперь пенсии не будет, крутись только на свои. Но уж очень жаль было Полину Анатольевну, той окончательно надоело жить, скучно стало.

Мимо заборчика бабушкиного участка, откровенно заглядывая во двор, прошла пожилая соседка Роза, остановилась.

– Ну, как там баба Полина-то, а, Сергевна?

Роза, похожая на молодую, лет шестидесяти, бабу-ягу, стояла в полуметре от забора и ближе подходить явно не хотела.

Мать живо обернулась к соседке, надеясь разговорами сгладить напряженную и неприятную ситуацию.

– Да нормально все, надеюсь, недолго осталось, вот внука дочка привезла. Ты б зашла, Розочка, чайку попили бы.

– Ой нет, – соседка обернулась в сторону своего дома. – Идти надо, мой ругаться будет.

И она быстро засеменила, перекрестившись на ходу три раза и тихо повторяя: «Свят, свят, свят…»

Сплюнув ей вслед, мать вытащила из коляски засидевшегося внука, посадила на сгиб левой руки, поправила костюмчик, оглядела дочь.

– Все боятся. Вот родственничков тебе бог дал. – Она поднялась на крыльцо. – Ладно, стой здесь.

– Мам… – Нина качнулась вперед и тут же встала столбом.

– Не волнуйся, не дам я его ей.

Подождав немного, Нина прошла на огород и, чтоб не сильно нервничать, привычно прополола грядку с морковью. Разогнувшись, прислушалась. Тишина.

Обойдя дом, заглянула в открытое окно.

Бабка сидела под образами, разговаривала с матерью. Сашка ленился ходить и ползал по чистому солнечному полу. Нина не вслушивалась в разговор, она заметила, что сынуля ползет к старой прабабушке.

– Мам, смотри, Сашка ползет. Здравствуй, бабушка.

Бабушка не ответила, а мать не слышала Нину, завороженно смотря на говорившую свекровь. Бабка, покосившись умным глазом на внучку, продолжала монотонно рассказывать невестке о погоде в пятьдесят забытом году, когда она, тогда еще просто Полина, наконец-то смогла родить сына. Нина забеспокоилась, постучала по подоконнику.

– Мам, прими Сашку-то. Ма-ам!

Мать ее не слышала.

Ветер сильно прошелся за окном, зашумели кусты сирени и шиповника. Нина видела, что бабка заговорила мать и Сашка ползет прямо к ней, которую по всем деревням звали Полиной Ведьмачкой.

Нина сначала выругалась, затем перекрестилась и влезла в окно.

Подхватила сына у самого старухиного подола. Бабке было тяжело шевелиться, тем более нагибаться, но она вцепилась в руку внучки. Нину шибануло от ее прикосновения непонятной силой.

Старая рука держала крепко. Бабушка сидела прямо, облаченная в длинное сатиновое глухое платье, все в вылинявших цветах.

– От судьбы, детка, не уйдешь. Посмотри-ка на меня. Передаю от себя к тебе наследственный дар.

Нина посмотрела на очень старое лицо, в мутные, когда-то зеленые глаза, и ей захотелось плакать.

– Бабушка, ну зачем ты так? Не хочу я, чтобы меня всю жизнь ведьмой дразнили.

– Не ведьма, а ведьмачка. Разные вещи. Нина, это в тебе с рождения было, просто я должна умереть. Я очень старая и очень устала. А Сашка в нашу породу, тоже русо-рыжий, и глаз хитрый. А еще сестра у меня сводная была, так по той линии тоже остался дар…

– Бабушка, – Нина невольно заплакала, – что же мне, как тебе или прабабке моей, так и оставаться незамужней? Теперь же меня никто не возьмет.

– Ой, не могу! – Бабушка мелко захохотала, тряся худыми плечами под сатиновым платьем. – Тоже мне проблема. Без мужиков не останешься. Через вот этот самый дар, который в тебе, и найдешь не просто мужа, а любимого человека.

И лицо бабушки стало настолько серьезным, что Нина ей поверила.

Они обе замолчали. Мать очнулась и тихо смотрела на них. Бабушка похлопала старой рукой по коленке невестки.

– Ну что, Аннушка, сведи меня к постеле, ослабла я.

Мать встала, поддержала свекровь, помогла ей лечь на высокую кровать с широким, вязанным крючком подзором.

Нина спустила на пол сына, потянулась и впервые улыбнулась бабке.

– Ну, раз уж это случилось, значит, не надо опять по этой жаре обратно плестись. Чего, мам, у бабки из запасов осталось? На поминки-то хватит?

Бабушка задумалась и вместо матери ответила:

– Не очень богато, но должно хватить. Самогон я в дровяном сарае спрятала. Специально подальше, чтоб мне лень туда идти было… чтоб не баловалась. В подполе какая-никакая закуска. Да не боись! Подружки плакать придут – всего нанесут, а кто смерти ведьмачки обрадуется, так те еще больше гостинцев притащат.

Нина сидела у стола вполоборота к бабушке, пила чай и рассматривала комнату. В старом шкафу-горке за стеклом сверкала хрустальная посуда, выставленная напоказ. На стене над кроватью висел точно такой же, как и у них, портрет отца в форме десантника-дембеля, со всеми наградами и белыми аксельбантами, торжественно свисавшими с плеча на грудь.

На трех полках, висящих на стене, плотно стояли книги. «Справочник медика», «Особенности работы сельского фельдшера», «Принимаем роды дома» и еще два десятка томов со скучными, привычными Нине названиями.

– Ба, а что за книги на третьей полке? Не вижу.

– Не видишь, – спокойно согласилась бабушка Полина. – Там нет названий. Это травники. Но самой главной книги нет. Без нее я всю жизнь ведьмачка, а не ведьма.

– Что за книга? – Нина развернулась к кровати. – Инструкция по проведению обрядов?

– Можно сказать и так. – Бабушка подтянула к подбородку покрывало. – Знобит меня что-то. А книжка та особенная, живая.

– Как это? – Нина отхлебнула чаю и поставила большую чашку на стол. – Ты ее видела, что ли?

– Не видела. – Старческие пальцы сильно сжимали покрывало. – Сильная книга, хотя и опасная. Всю жизнь ее искала, но не судьба… А ты съезди в город, поработай. В этот раз темности я не вижу, второго ребенка в подоле без мужа не принесешь.

– Я постараюсь. – Нина потянулась, широко расставив руки. – С одним-то еле справляемся, все денег не хватает, куда уж второго?

– Это верно. Хотя правнучек получился хороший. Я когда Сереженьку увижу, батю твоего, передам, что дочка и внучек у него замечательные, невестка хорошо себя ведет, хоть и всю жизнь дура. – Бабушка провела согнутой артритом и годами ладонью по своим глазам. – Ты сходи, Ниночка, воды наноси, ее скоро много понадобится.

К вечеру бабушка тихо умерла, во сне.

Позвонили батюшке. Тот отпевать отказался наотрез – и ехать далеко, да и Полина-грешница имела не самую лучшую для церкви репутацию.

– И не просите. Никто не уверен даже в том, что она была крещеная. Книги с записями не сохранилось, пожгли их в тридцатые.

Тут Аня запричитала, что в последние годы баба Полина постоянно приезжала на крестный ход на Пасху и жертвовала церкви приличные деньги. Сменив тон, она серьезно добавила:

– Расскажу по деревне о вашем отказе, пусть прихожане узнают, какими вы бываете вредными.

– Я ее заочно отпою, – подумав, решил батюшка. – Теперь это можно. Диктуйте все данные.

Долго ждать не стали, похоронили бабушку Полину через день и шумно, с песнями и плясками, с искренним плачем и прощаниями справили поминки.

В четырех деревнях затаились, боясь спросить, кому старуха передала свой ведьминский дар, ждали, у кого он проявится.

Месяц было тихо, начали уже подумывать, что или врали про Полину и она просто как медик могла в полвзгляда определить болезнь, или правнуку досталось.

В начале июня подоспели сразу три дня рождения. У владельца сыродельного цеха Геннадия Семеновича, у сорокалетней Оксаны, заведующей сельским магазином, а заодно и его совладелицы, и у агронома, не пожелавшего выйти на пенсию, Николая Тимофеевича.

Деревня, где жила бабка, Бабино, та совсем маленькая и умирающая, а где Нина с матерью, Кашниково, – так та большая, на пятьдесят дворов.

Поскольку все друг другу в той или иной степени родственники, то Кашниково, Пестово и Бабино готовились к празднованию дней рождений, как к Новому году. Гулянкой охватывались все возраста.

В позапрошлом году во время этой всеобщей расслабухи и попойки сгорел дом пастуха Стаса – хорошо, что без жертв. Стас был счастлив – правление совхоза выделило ему новый дом, где не чадила печка.

В трех именинных домах праздновать начали прилично. С красивым застольем, с гостями в выходных одеждах, с подарками. Приходили и москвичи из двух домов, проданных под дачи. Пили они ничуть не меньше местного населения. Дарили стеклянные салатницы, хотя в широких мисках закуску выставлять сподручнее и не бьются. Еще подарили книги и шампуни – видимо, у них завалялись лишние.

Ели и пили весь вечер, пели и пили всю ночь, несколько раз пытались подраться, получилось не очень убедительно.

Утром все страдали похмельем. В деревне практически не осталось трезвого мужика, бабы тоже пили от души, но они хоть иногда переключались на хозяйство и детей и за мужиками не поспевали.

Хотя и среди баб некоторые отличились, особенно местная шлюха Мила. Ее опять заметили на сеновале, но по причине пьяного косоглазия выяснить, с кем она копошилась в эту ночь, не смогли. Вечером каждая хозяйка на всякий случай дала подзатыльник мужу и затрещину старшему сыну. За несколько лет Милка прошлась по всем мужикам в окрестных деревнях, кто мог бы выставить пол-литру. Все знали, что по праздникам гулевая деваха давала просто так, из щедрости – но авансом.

Нина и Анна знали о ее похождениях больше других: она жила через дом от них, и часто полюбовнички уходили огородами через их участок.

Нина как личность Милу не воспринимала, не высказывая ни осуждения, ни одобрения. Анна искренно Милу ненавидела. В свое время ее Сергей тоже отметился в постели Милки, и Анна, лечась от нехорошей болезни, закатывала скандалы и била окна у соседки.

В последнее время Милка приутихла. Сказывался возраст и то, что три года назад она родила девочку Женьку. Ходили слухи, что Женька от Алексея, которого на себе женила богачка Ольга, и сильно на него похожа.

При расспросах Милка нагло отшучивалась: «Вот накоплю денег на генетическую экспертизу и подам на алименты. Представляю, как бригада медиков ходит по домам и у всех ваших мужиков берет кровь. Вот смеху-то будет!» Женщины не смеялись.

Только фермерша Ольга точно знала, с кем была Милка в загульную ночь, и на целую неделю выгнала мужа Алексея из дома. Сначала шальная Милка была довольна и ждала Алексея у себя, но она зря надеялась, он ушел жить в дом матери с намерением через недельку вернуться к жене, всегда его прощавшей.