Настала их первая ночь под общей крышей. Она заснула очень быстро, спиной к нему, сплетя свои ноги с его ногами. Он заснул посленее, он просыпается, ищет ее на ощупь. Его рука нащупывает хлопок, шерсть, мех, застывает. Он открывает глаза. Клер нет. Рядом с ним спит кот, закинув голову, приоткрыв пасть, так что виден один клык Артур слышит стук клавиш. Занимается заря. Она работает. Вентилятор легким дуновением шевелит ее волосы. Он встает и бесшумно подходит к ней со спины. Целует ее в шею. Она подпрыгивает, стукнувшись виском об ухо Артура.

– Это всего лишь я, – говорит он. – А ты давно уже встала. Сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз ласкала меня? Целовала?

– Не знаю, не считала.

Он осыпает ее ласками, она ему не препятствует. На экране застывают колонки цифр. Она шепчет:

– У тебя холодная кожа. Это напоминает мне о Дорати.

– Я напоминаю тебе мертвеца, и ты меня любишь?

– Конечно.

– Чем ты занимаешься, Клер?

– Готовлюсь к открытию рынков.

Клер, которой все время жарко, переносит вентилятор из одной комнаты в другую. Чтобы перейти из своей ванной в квартире номер один в их спальню в квартире номер два, Артуру приходится выйти на лестничную клетку, закутавшись в пальто. И когда он переходит из мужских апартаментов в женские бирманский кот следует за ним и трется боком о его лодыжки. Это не знак привязанности – кот его метит.


В обеденный перерыв, между двумя пациентами, он зашел к столяру. Тот пилит дубовые доски циркулярной пилой, которая режет дерево, пронзительно завывая. Под стальным лезвием твердый старый дуб кажется нежным, новорожденным. После каждого прохода пилы столяр ставит к стене новую доску. Кончив распилку, он вскидывает их на плечо, выносит на тротуар и загружает пять досок в кабриолет Артура с откинутой крышей. Прежде чем вернуться в мастерскую, столяр проводит большим пальцем с четко видными линиями по кромке досок. Он считает: «…четыре, пять. Мне больше нравится так считать, не люблю досчитывать до шести, тогда мне кажется, что я поставляю доски для гроба, понимаете?»

Прежде чем вернуться в кабинет, Артур завозит доски в квартиру. Клер вышла. Перед их дверью – почта, несколько конвертов адресованы ему, а один – на имя мадам Артур Летуаль. Это письмо Клер? Возможно, его отправитель, надписав конверт по старомодному обычаю, присоединяющему «мадам» к имени и фамилии мужа, предвосхитил их брак? Или ошибся, написав «мадам» вместо «месье»? В сомнении он кладет конверт на ноутбук Клер. Вечером она бросается ему на шею и берет конверт. «Мадам Артур Летуаль – это ты!» Она смеется, но его это не смешит.

После закрытия бирж Клер принимает ритуальную обжигающую ванну. Артур вернулся рано, по новой своей привычке, он хочет видеть ее погруженной в воду, неподвижной. Видна не вся она, а только ее белая грудь, перерезанная поверхностью воды, округлости плеч, тонкие прямые ключицы, кожа, не утратившая белизны, несмотря на горячую воду. Она повернулась к нему в профиль, волосы заколоты на макушке, как у римлянки. Он оперся о косяк, держа в левой руке вилки, в правой ножи.

– Лучше положи все это куда-нибудь.

– Почему?

– Я так хочу.

Он бросает столовые приборы в мойку, они звякают о металл. Нагибается к ней, чтобы поцеловать в губы. Она подставляет ему лоб. Он удивляется. Ее губы блестят. Она не может поцеловать его, она намазалась гелем. Ему все равно. Ему нужна любовь. Доказательства любви.

– А что такое для тебя доказательства любви?

Доказательство самой сильной любви? Это когда не пытаешься воздействовать на женщину, чтобы привязать ее к себе.

– Пример?

– Я бы отказался прописывать тебе динаболон.

– Кто рассказал тебе про динаболон?

Артур не отвечает. Клер закрывает глаза снова открывает. Взгляд устремлен в пустоту губы искажены брезгливой гримасой. Она повторяет реплики из фильма:

– «Отца. Мать. Своих родителей, обоих. Он их трахнул. А потом он их убил, зажарил и съел». Тебе, Артур, никогда не приходило в голову съесть отца и мать? Во всяком случае, я вижу, что ты не погнушался тем, чтобы расспросить Белу.

– Я просто слушал.

– Не важно. Доказательство любви? Для меня это то, что я могу позволить себе с мужчиной.

– Что ты можешь себе позволить со мной?

– Ты знаешь. Я хочу сделать слепок твоего тела. Всего тела. Это будет доказательством для нас обоих. Любовным испытанием.

– Теперь ты показываешь свое умение играть словами. Хочешь поиграть моим телом.

– Почему нет? Какой ты недоверчивый. Ты сам этого хотел…

Она выскакивает из ванны в потоках воды. Заворачивается в банный халат, пробегает по салону, оставляя мокрые отпечатки на паркете. Садится перед своим ноутбуком, нажимает на кнопку, и на экране появляется целая галерея портретов. Мужчины, женщины и даже дети. Странно, что лица их расположены вертикально, но глаза закрыты.

– Вот, я тебе, а ты мне – теперь ты знаешь, что я делаю.

– Портреты? Ты фотографируешь людей во сне?

– Нет, это я делаю только с тобой, душа моя.

– Кто эти люди?… – Голос Артура замирает.

– Это мои личные пациенты. Мертвые.

– Когда я мыл руки у твоей матери, она мне сказала: «У вас был бы шок». Так это твоя профессия?

– Моя профессия – бальзамировать мертвых. Делать их красивыми. Я танатопрактор. Косметолог для трупов. Когда мама узнала об этом, она не позволяла мне садиться за стол у нее в доме целых десять дней. Она больше не могла проглотить ни кусочка мяса. Когда она красилась, она представляла, что уже умерла, и что не ее рука, а моя пудрит ей лицо. Один раз в жизни ей удалось меня рассмешить. Я ее успокоила – рассказала, что моя профессия состоит в том, чтобы выбирать мази и растворы. В общем, для нее я работаю в индустрии роскоши, в косметической фирме, например, У Елены Рубинштейн, и занимаюсь гаммой продукции для мертвых. Это позволило ей не тратить сил на отлучение меня от дома. Но как видишь, для меня смерть и жизнь соприкасаются. Они не мертвы – они на пороге. Я придаю им позу для вечности. Я исполняю их последнее желание – чтобы их видели успокоившимися, прекрасными, привлекательными. Семьи тратят целое состояние на гроб, который они забудут. Зато моя работа оставит у них в памяти прекрасное лицо. Лицо, которое похоже на прижизненные фотографии. Вот так Я зарабатываю на жизнь благодаря мертвым.

– Где ты работаешь?

– Я больше не работаю. Я показываю мои архивы. Мне позируют мертвые. У меня будет выставка. Один мой друг-фотограф заинтересован в этом проекте. – Артур смотрит на экран, на фотографии. – Я только что доверила тебе большой секрет. Что ты можешь дать мне взамен?

– Не знаю. Что хочешь.

– Неужели? Значит, ты готов доставить мне удовольствие? Ты мне, я тебе?

Он улыбается. Она улыбается. Под лампой ее зубы светятся фосфоресцирующим светом.


В пустой квартире, среди еще закрытых или полупустых коробок, где из мебели есть только диван-кровать Белы, книжный шкаф и несколько ламп, он решился подвергнуться испытанию. Он обнажен. После ванны Клер осталась в халате, но согласилась усилить мощность отопления. У его ног она поставила металлический сундучок с косметическими средствами и принадлежностями. Она откладывает в сторону препаровальный пинцет, нить для сшивания, мази, порошки и кисточку для губ. Все это она использует для пациентов – прекрасные средства, танатопракторы и гримеры кино пользуются одной маркой – одно и то же средство для актеров и для усопших. Под резким светом двух прожекторов, прикрепленных прищепками на верху двери, она наносит пену из баллончика на его тело, бреет его. Он вздрагивает от прикосновений лезвия. После каждого прохода бритвы Клер споласкивает инструмент в кастрюле с теплой водой. Закончив бритье, она защищает его пах капсулой – она не стала брить волосы там. Нестирающимся фломастером она наносит пунктиры, разграничивающие части тела – получается картина, похожая на плакаты в мясных лавках, на которых значатся названия кусков говядины. Она берет на ладони вазелин и размазывает по его торсу, конечностям, гладким и нежным ягодицам. Уже сейчас коже Артура труднее дышать. Клер смачивает широкую кисть в жидкой перламутрово-серой пасте. Она наносит массу на тело Артура, начиная с груди. Смесь теряет прозрачность, становится матовой, сливается с изгибами его тела, образует вторую кожу, которая сохнет и твердеет, сохраняя, однако, свою гибкость. Пленка эластомера делается крепче, заключает в себя его кожу. Телесный жар, сдерживаемый, неспособный выйти наружу, растет. Вторая кожа затвердела, грудь Артура затянута в синтетический корсет, передающий выпуклый рельеф его сосков. Точно таким же образом она принимается за его руки. Эластомер образует пару начинающихся от плеч вечерних перчаток, похожих на творение кутюрье-экстремиста. Настал черед ногам покрыться этим стекловидным сжимающим веществом. «Обожаю работать с гипсом», – говорит она, нанося гипсовые ленты на матрицу из эластомера, постепенно покрывая все тело этой белой массой, соблюдая пунктирные границы. Масса превращается в скорлупу До того как она полностью затвердела, Клер воткнула деревянные клинышки в оболочку, вокруг составов, на плечах, у локтей, у бедер, на коленях. Артур дышит, но дыхание его стеснено. Она шепчет ему на ухо: «Только не двигайся». Этот приказ усиливает впечатление паралича. Он чувствует себя очень тяжелым. Его кожа не дышит. Весь жар организма приливает к лицу, единственной части тела, которая осталась на свободе.

– Я весь горю, – говорит он.

– Это нормально.

– Мне трудно говорить.

– Тогда не говори.

– Я боюсь.

– Ничего не бойся. Ты в хороших руках.

– Я сейчас потеряю сознание.

– Подожди. Сейчас освобожу тебя от барельефов и горельефов.

– Горельефов?

– Да, на твоем теле есть выемки и выпуклости. Твое плечо рельефно, а над ключицей впадина. Я сниму с тебя форму – и с рельефов, и с впадин. А пока – вот что придаст тебе смелость.

Она наклоняется к нему и покрывает поцелуями его лицо. Каждый поцелуй, который он получает, будучи не в состоянии ответить, – как электрический разряд на коже. Она шепчет прямо у его губ:

– Если бы ты был мертвый, и я хотела сохранить твое тело навечно, на этом этапе я сделала бы надрез. Египтяне надрезали левый бок, они называли это глазом Осириса. А я делаю пятисантиметровый разрез тканей рядом с ключицей, освобождаю каротидную артерию и яремную вену, основные каналы кровообращения. С помощью подкожного шприца я ввожу двенадцать литров консервирующего раствора в сонную артерию. Я действую поэтапно, в перерывах зажимая конец сосуда кровоостанавливающим зажимом Mosquito. Раствор отгоняет кровь тела к яремной вене, и я выпускаю ее через отверстие вот здесь, у основания шеи. Сгустки крови я собирала полостным аспиратором. В Неаполе в 172 году герцог Район ди Сангро, четвертый принц Сен-Север, ввел смесь на основе ртути в тела двух своих слуг. Была сохранена вся сеть кровеносных сосудов и нервов. Впоследствии этот состав так и не смогли воспроизвести. Если бы ты был мертв, ты хотел бы, чтобы я занялась с тобой любовью? Я – нет. Успокойся, я не войду в твое тело, я останусь вне его.

Клер снова наносит линии пунктиром, на этот раз по гипсу. Берет долото и молоток, наносит сначала легкие удары по суставам, там, где торчат деревянные клинья. Удары отдаются в гипсовой оболочке, и Артур чувствует, как дрожат его кости. Под каждым клином сразу же расширяются трещины. Затем Клер втыкает резец в трещину и двигая им, как рычагом, ловко ломает скорлупу. Один за другим она отделяет куски пластыря, как будто сдирает кожу, трескается арматура прогипсованных лент; в тех местах, которые поддаются с трудом, она разрезает ткань. Она кладет в ряд куски гипса с отпечатками тела Артура. Она хватает свой нож с ручкой из железного дерева и начинает работать им над спиной «пациента» – прижимая острие к эластомерной мембране, аккуратно разрезает ее и отклеивает по вертикальной линии от затылка до ягодиц. Синтетическая оболочка отделяется от кожи, распадаясь на две половины – две длинные прозрачно-перламутровые пленки, которые она кладет на простыню. Затем снимает пленки с рук и ног.

– Я не думал, что ты такая сильная.

– Боялся, что я не смогу тебя освободить?

– Я ужасно устал.

– Это нормально. Ты лежал в одной позе только час. А мне доводилось позировать шесть часов. Неподвижно. Плохо же мне приходилось в тот день.

– Мне холодно.

– Я только что сняла с тебя кожу.

– Обними меня.

Его кожа жирна от вазелина. Она сбрасывает халат, он накидывает его. Она обнажена.

– Душа моя, скульптор никогда не дотрагивается до своих натурщиков. Это исключено.

Артур рассматривает свое тело, кусками лежащее на паркете, как клешни, ножки и панцирь рака, – оболочка, сохранившая его форму. Что она сделает с этими кусками? Соберет их и восстановит его, отлив из пластмассы? Он будет выглядеть прекрасно. Но они пока не закончены. Не хватает одной детали.