— Кто-то — да, но не обязательно женщина. В опере достаточно мужчин: отцы, женихи. Это их задача.

— О, вам знаком сюжет! Вы даже знаете отдельные нюансы!

— Господин да Понте посвятил меня в суть своей работы и попросил совета.

— Ну и что вы ему посоветовали?

— Сначала я хотел сам посмотреть представление. Именно поэтому я здесь.

— Оно вас разочаровало?

— Вовсе нет, музыка превосходна. «La ci darem…» — в этом месте музыка настолько прекрасна, что текст не нужен вовсе.

— Вы так думаете?

— Музыка сама по себе красноречива и идет от самого сердца. Она так восхитительна, что текст даже мешает.

— Благодарю вас за ваши искренние слова. Вы даже не поверите, как мне приятно это слышать.

— О, я не очень смыслю в сочинении музыки, но прекрасно разбираюсь в театральном искусстве.

— Продолжайте. Вы первый человек, который так откровенно говорит со мной.

— Первый человек? Но вы можете положиться на господина да Понте. Я уверен, что он помогает вам во всем.

— Господин да Понте? Вы серьезно так думаете?

Моцарт ухмыльнулся. Что бы это значило? Приглашал ли он Казанову говорить начистоту? Моцарт был прямолинейным человеком и не переносил лести. Однако нужно быть осторожным. Неизвестно, о чем он думал. Казанове следовало держать ухо востро и лишь слегка намекнуть в нужном направлении.

— Маэстро, позвольте мне говорить без обиняков. Важнее всего в опере образ Дон Жуана. От него зависит ее успех.

— И вам не нравится этот образ, как я понимаю?

— Он неживой, это всего лишь муляж! Нет такого мужчины, который думал бы только о том, как бы совершить насилие над женщиной. Вам хотелось бы познакомиться с таким человеком? Неужели вы уважали бы его или гордились бы тем, что знакомы с ним? Нет, ни в коем случае! Вы отворачиваетесь. Вы не хотите встретиться с этим человеком. Вот в чем основная ошибка! Подобный субъект не может быть в центре оперы!

— Что же вы предлагаете? Оперу о Дон Жуане без Дон Жуана? Вы поступили бы именно так?

— Я предлагаю оперу о Дон Жуане без такого Дон Жуана! Без этого призрака, уже давно вышедшего из моды. Если бы я был на месте да Понте… О, простите, я не хочу дурно отзываться о своем друге!

— Я прошу вас, не останавливайтесь, продолжайте!

— Меня это не касается.

— Но вы все правильно оцениваете и прекрасно разбираетесь в театре.

— Вы так думаете?

— Вы превосходны! Восхитительны! Я редко встречал людей, ничем не связанных с театром, но так прекрасно разбирающихся во всем.

— Я ничем не связан с театром?

— А разве нет?

— Нет, вернее, да. Конечно, я многим обязан театру. Чем бы я занимался, если бы не было театра? Мои родители были актерами. Я вырос в Венеции. Венеция сама по себе — огромный, прекрасный театр, большая опера, песня. Но давайте оставим это, я не хочу надоедать вам своими историями.

— Вы нисколько мне не надоедаете. Но прошу вас, ответьте еще на один вопрос: что бы вы сделали и как изменили бы нашего Дон Жуана?

— Я бы изменил его полностью, сделал более благородным. Он стал бы достойным уважения человеком и в то же время покорителем дамских сердец. Мужчиной, которого женщины преследуют не из мести, а по любви.

— По любви?

— Да, по любви и ни по какой иной причине.

— Но вы перевернули бы всю оперу с ног на голову!

— Ну и что?

— Ну и что.

Оба рассмеялись, словно радовались одному и тому же. К ним подошел да Понте. У него был вид победителя, как будто все должны ликовать, едва завидев его.

— Лоренцо, — сказал Моцарт, — синьор Казанова очарован твоим талантом, умением ненавязчиво подчеркнуть музыку с помощью слов. Он полагает, что отрывок «La ci darem.:.» прекрасен, восхитителен. Он говорит, что поражен такой блестящей простотой!

— Действительно, дорогой Лоренцо, — произнес Казанова, — этот отрывок «La ci darem…» — поистине шедевр! У меня просто нет слов! Давай пожмем друг другу руки! Пойдем же, пойдем…

— Мы благодарны вам, не так ли, Лоренцо? Синьор Казанова, я преклоняю голову перед вашей проницательностью!

Да Понте перевел взгляд с одного на другого. Такая похвала была ему словно бальзам на душу. Если Моцарт так говорил, значит, Джакомо на самом деле одобрительно отозвался о его работе.

— Старина Джакомо, я очень тебе благодарен!

— Дорогой Лоренцо! Мои поздравления! Но мне уже пора. Вы не против, если я буду заходить иногда в театр, чтобы насладиться этим произведением? — спросил Казанова, обращаясь к Моцарту.

— Приходите, когда захотите. Давайте же наконец-то пожмем друг другу руки, синьор Джакомо, и скрепим нашу дружбу! Я проведу вас к выходу.

Они снова почти одновременно рассмеялись. Да Понте с подозрением ухмыльнулся. Что-то здесь было не так. Странно, что Моцарт так весел. Или же похвала Казановы действительно смогла настолько его развеселить? Возможно, ведь никто так сильно не зависел от похвалы, как Моцарт. Разве сам Джакомо не говорил, что это представление станет оперой опер, разве это не его слова? Или его? Или это сказал сам Лоренцо да Понте? Только когда? И кому?

Да Понте покачал головой. Оба направились к выходу. Моцарт положил руку на плечо Казановы. Они продолжали шептаться и как-то странно посмеиваться. Тем громким, озорным смехом, которого так не хватало его Дон Жуану!


Глава 2


Шампанского! Ему нужна бутылка шампанского и покой. Да, нужно уединиться в большом салоне с видом на сад! Странно, что ему удалось найти общий язык с этим Моцартом, несмотря на первые незначительные недоразумения! В конце концов, они могли начистоту говорить о чем угодно, словно были знакомы сто лет! Моцарт был не только очень подвижен, но и необычайно понятлив! И вовсе не заносчив! Он умел внимательно слушать, улавливал каждое сказанное слово. Однако в ответ всегда говорил что-то неожиданное, немного шутя, что оживляло беседу, почти как музыка. Еще никогда Джакомо не встречался с композитором такого ранга. Чаще всего ему приходилось сталкиваться с обычными музыкантишками, слишком высокомерными. В лучшем случае они немного разбирались в своем ремесле. Во всем же остальном, особенно относительно житейской мудрости, были полными профанами. Их головы были забиты именами певиц и служащих театра, потому что приходилось постоянно опасаться какой-нибудь интриги.

Но Моцарт отличался от них. Очень сильно отличался. Напоследок он даже предложил Казанове сыграть вместе партию на бильярде.

— Пойдемте же, я уверен, что вы отлично играете, Как и я, — сказал тогда Моцарт. Однако Казанова вынужден был отказаться от игры, потому что после знакомства с великим композитором ему нужно было собраться с мыслями. Все-таки сейчас многое поставлено на кон. Чтобы не показаться неучтивым, Казанова пригласил Моцарта в ближайшие дни во дворец графа Пахты. Здесь они могли бы поговорить по душам. Моцарт сказал, что однажды уже бывал во дворце и даже написал что-то в его стенах по просьбе старого графа. Однако эта просьба настолько испортила ему настроение, что он поклялся никогда больше не переступать порог этого дома. Казанова поведал Моцарту о новых порядках и свободе, царившей в этих стенах. Затем положил руку композитору на плечо и крикнул: «Viva la liberta!»[4] Эти слова прозвучали довольно игриво. В то же время казалось, будто они готовили некий заговор. И вместе разрабатывали его план.

Разгадал ли Моцарт его намерения? Догадался ли он о коварном плане занять место Лоренцо да Понте? Это была великолепная идея, достойная Джакомо Казановы… Вот только он не имел ни малейшего понятия, как ее осуществить. Казанова уже подумывал о небольшом спектакле. Теперь он был уверен в необходимости устроить представление. Необходимо разработать его композицию, подойдя к этому со всей серьезностью. Следовало быть настолько осторожным и деликатным, чтобы о его планах никто даже не догадался. Казанове следовало молчать, хранить свою тайну. При этом он лихорадочно обдумывал план осуществления своего замысла.

— Паоло, шампанского! Принеси в салон бутылку шампанского!

— Одну бутылку, синьор Джакомо? Вы кого-то ожидаете?

— Да, очень почетного гостя. Великий ум нашего времени.

— Кого же?

— Себя самого. Я в гостях у себя самого. Здесь, наверху, в моей голове. Я в гостях у моих мыслей и требую от них идей. Иными словами, неси шампанского, потому что мне нужно подумать!

— Слушаюсь, синьор Джакомо.

«Молодец этот парень, как он поспешил за шампанским! Вот кому бы сыграть Дон Жуана. Он молод, ловок и очень расторопен. Паоло смотрелся бы на сцене гораздо лучше, чем тот напомаженный франт, который заранее продумывает каждое свое движение: сначала правая рука, затем левая, ногу следует отставить назад. У Луиджи прекрасный голос, но он не умеет двигаться. Будто что-то его сковывает. Ему не хватает дерзости и пылкости. Добиваясь женщины, Луиджи мог думать только в ре миноре. Он словно в тумане бродит в царстве музыки. Как безобидная певчая птичка в поисках подходящей клетки».

Паоло принес шампанское и поставил бутылку на столик у двери в сад.

— Можешь быть свободен, Паоло. Я сам налью. Можешь идти! Я позову тебя, если моему ленивому мозгу понадобится еще одна бутылка.

Налить и выпить залпом шампанское! Да, эти холодные благодатные капли способны моментально настроить на иной лад. Они бодрили и проникали в самое нутро. Отрывок «La ci darem…» не очень-то удался. Может, нужно написать что-то более подходящее, более сокровенное? Казанова выбрал хорошее место, чтобы собраться с мыслями. Здесь, в саду… «Да, в сад уже во второй раз выходит эта милашка. Как же ее зовут? Иоанна. Да, точно, ее зовут Иоанна! Неужели она снова собирает травы?» Похоже, что так оно и было. На Иоанне были широкая черная юбка и синий жилет. Юбка была шелковой, а жилет украшали парчовые ленты. Когда Иоанна наклонялась, из-под юбки иногда выглядывала светлая нижняя юбка. Иоанна одевалась со вкусом. Сегодня она опять уложила волосы в высокую прическу и теперь через каждые несколько минут поправляла непослушные локоны.

«Синьорина, прошу меня простить… Синьорина, не откажитесь выпить со мной бокал шампанского, прошу вас…» — да, раньше Казанова, ни минуты не колеблясь, отворил был дверь и пригласил Иоанну войти. Он предложил бы девушке присесть за стол. Они вместе допили бы бутылку шампанского. «Синьорина, вам, наверное, жарко. Я тоже сниму свой сюртук. Он немного жмет». Затем они выпили бы вторую и третью бутылки… Но о чем это он? О чем напомнила ему эта сцена?

Нет, ни в коем случае нельзя вспоминать о прежних, давно забытых днях. Казанова ненавидел старческие воспоминания. Старики живут только прошлым и рассказывают забавные истории! Вздор! Девушка ни о чем ему не напоминала, абсолютно ни о чем. Она не фантом, и не сон, а существо из плоти и крови! Как медленно она собирала травы! Иоанна останавливалась то тут, то там, чтобы посмотреть на композицию из растений. Казанове следовало еще раз поговорить о ней с Паоло. Стыд и срам, что она так одинока. В конце концов, они уже давно живут под одной крышей. Вероятно, Паоло нелегко было оставаться равнодушным, наблюдая за ней изо дня в день…

Паоло? Разве это не Паоло играл? Разве не звуки валторны доносились из дальних комнат дворца? О, как прекрасно выбрано расстояние! Мелодия звучала приглушенно и ненавязчиво, словно из некоего тайника! Во время поездок Казанова часто слышал валторну, затихающую, когда удалялась карета, выезжая в поле. О городе и людях, живущих в нем, в памяти оставались именно звуки валторны. Этот инструмент был символом прощания. Навевал грусть. Да, он, Казанова, ничуть не удивился бы, если бы красивая смерть, если таковая вообще возможна, сообщала о своем приближении звуками валторны.

Не стоит думать о красивой смерти. Лучше вспомнить о просторах, о природе! Эта музыка манила его — и перед глазами возникли сцены былых путешествий. Его английская карета, которую никто не хотел покупать, так как она была слишком дорогой… Сколько же она стоила? Двести, триста цехинов? Пришлось найти шорника, чтобы привести ее в порядок. В карете было два места и одно откидное сиденье. Как раз то, что нужно, чтобы определенным составом отправиться в путешествие. Особым составом, с женщиной и…

Снова нахлынули эти воспоминания. Они никак не давали покоя! Во всем виноваты звуки валторны. Они проникали в самую душу в поисках уже давно забытого чувства! Хватит, хватит же!

Казанова вскочил и подбежал к двери. Закрыв уши и громко ругаясь, он мчался по коридорам. Из кухни выбежали несколько служанок. При виде Казановы они отскочили в сторону. Во дворе залаяли собаки, в то время как Казанова выскакивал из одной комнаты и врывался в другую. Музыка становилась громче. Звуки уже не были нежными, а скорее походили на хриплое воркование, сдавленное хрюканье. Отвратительная музыка. Казанова должен был немедленно ее остановить!