В старые добрые времена, когда они еще жили в Зальцбурге, Моцарт и его сестра иногда отправлялись без ведома родителей в трактир и заказывали себе что-нибудь особенное. Обычно это были их любимые блюда, которые им хотелось отведать. Его сестра часто заказывала ветчину и много редиса. Она больше всего в жизни любила ветчину и редис. Особенно редис. Однажды Моцарт подарил ей на день рождения целую корзину редиса.

Мария Анна всегда беспокоилась о Моцарте. Если бы она увидела его здесь, одного, за картами, она бы с полным основанием встревожилась. Да, давно прошли старые добрые времена. Они с Констанцией не могли позволить себе снимать большую квартиру у собора, в которой было четыре спальни и два кабинета. Им пришлось переехать в предместье Вены. Моцарт невзначай сказал об этом отцу, и тот сразу сообщил обо всем Марии Анне. Сестра тут же поняла, почему они переехали — у Вольфганга не было денег. Появилось еще одно основание, чтобы беспокоиться о нем.

«Я беспокоюсь о тебе, — написала сестра тогда Моцарту. — Мы могли бы одолжить тебе, а то мне как-то не по себе». Получилась рифма, но сестре в ее возрасте не было никакого дела до рифм в отличие от него, известного композитора. Оптимизма ему было не занимать. Он никогда ни о чем не беспокоился, разве что в случае крайней необходимости. Моцарт ни за что не стал бы занимать деньги у своего зятя Иоганна Батиста, дворянина из Зонненберга. Единственное, что он взял бы у этого скряги, это то, что принадлежало ему по праву, — часть наследства отца. Иоганн Батист продал с аукциона имущество Моцарта-старшего, и Вольфганг до сегодняшнего дня не получил своей доли. Это была бы значительная сумма, но Моцарту пришлось бы отдать ее своим кредиторам, чтобы они успокоились и вскоре снова дали ему взаймы.

В Праге ему заплатят за оперу сто дукатов. Это немного. Особенно если вспомнить, что какая-нибудь заурядная певица, выступающая перед оглохшим архиепископом в Зальцбурге, чтобы пронять его тремя ариями, получает пятьдесят дукатов. Пятьдесят дукатов за несколько арий для его преосвященства! Однако прежде чем Моцарт получит свои сто дукатов, ему нужно немало потрудиться. Завтра утром он поедет к Йозефе, потому что завтра не надо идти на репетиции. Наконец-то у него появится время, чтобы немного поработать над музыкой!

Здесь никто не говорил с Моцартом о музыке. Да Понте о ней не упоминал. Он твердил только о тексте.

Гвардазони и подавно ничего не смыслил в этом. Режиссер думал только о том, как бы пригвоздить певиц к сцене, А певицы думали о музыке меньше всех остальных, ведь у них все мысли были заняты подсчетами арий других актрис, сколько в них было слов и тактов. Если же речь заходила о музыке, то говорили, что она виртуозна, приятна или восхитительна. Подобными словами можно было бы оклеить всю комнату Моцарта. Даже по утрам хозяин гостиницы «У трех львов» кричал во время завтрака:

— Маэстро, доброго утра! Вы, верно, уже придумали что-нибудь восхитительное сегодня ночью и быстро запишете это на бумагу!

Видимо, такие люди, как этот хозяин, были уверены в том, что Моцарт видит ноты во сне и выплевывает их по утрам на бумагу, стоило только вспомнить их после пробуждения. Они не ведали, о чем он думал. Они даже не догадывались, какие звуки и картины должны слиться воедино, чтобы из этого что-то вышло. Только синьор Джакомо, с которым Моцарт познакомился сегодня утром, смыслил в этом немного больше остальных. В конце концов, он был не таким, как все. Он был высок, держался с достоинством и намного превосходил такого писаку, как да Понте! В синьоре Джакомо чувствовались уверенность в себе и внутренняя свобода. Невозможно даже представить, что он способен кому-нибудь подчиняться, прислуживать или просить о чем-либо. Казанова видел людей насквозь, и только лучшие из них становились его друзьями. Этот человек открыто говорил все, что приходило ему в голову!

Синьор Джакомо, ни минуты не колеблясь, высказал ему, великому маэстро, свое мнение об опере. Он сразу почувствовал недостатки. Да, Катарина Мичелли в роли донны Эльвиры была просто смешна. А Тереза так изысканно преследовала Дон Жуана, словно хотела, чтобы его подали ей на завтрак, разрезанного на мелкие кусочки размером в пятьдесят дукатов или четвертованного тремя львами. Одна переигрывала, а вторая не могла полностью войти в роль. Две женщины, думающие только о мести, портили всю оперу. Конечно, большинство зрительниц хотели бы увидеть других женщин, полных любви. Наверное, только Церлина хоть немного соответствовала ожиданиям публики. И еще тьма, в которой Дон Жуан плел свои сети. Ночная тьма и небольшие серенады. Скорее всего, да Понте так и не написал текст для одной из них. Он слишком долго над ней работал. Неужели нужно несколько дней для того, чтобы написать десять строчек?

Наконец-то прекрасная незнакомка решилась сделать глоток вина. «За ваше здоровье, синьорина в синем жилете! Я с радостью пригласил бы сюда Луиджи, чтобы он успокоил вас, спев вам серенаду. Может, это не такая уж и плохая мысль. Тогда бы наш Дон Жуан нашел в конце концов хотя бы одну женщину, которая бы восхищалась его пением. Она бы не позвала отца или жениха и не вытащила бы кинжал. Синьор Джакомо намекнул на что-то. Подал идею, как можно было бы исправить недостатки оперы», — подумал Моцарт. На днях он, Вольфганг Амадеус Моцарт, навестит Казанову, чтобы позаимствовать его идеи. Может, тогда ему не придется ломать голову над женскими ролями. Может быть.

Сложнее всего был финал! Как сделать его более серьезным, трагичным, но в то же время не слишком тяжелым? В конце концов Дон Жуан спускается в преисподнюю, а отец донны Анны появляется из царства мертвых, чтобы лично отвести туда этого развратника! Никто не воспримет такую сцену всерьез. Однако из нее нельзя сделать фарс, иначе все станут потешаться над оперой. Нужно соединить строгость и насмешку, чтобы зрители испугались при виде смерти, преисподней, но в то же время поняли, что можно веселиться даже перед вратами ада!

Очень хорошо, Моцарт, удачная фраза: «Веселиться перед вратами ада!» Однако да Понте не сможет использовать ее. В лучшем случае он заставит Дон Жуана плясать. Лоренцо понимал все слишком буквально! Как тяжело иметь дело с такими людьми, которые все понимают буквально! Иоганн Батист, дворянин из Зонненберга, был истинным виртуозом в этом искусстве. К сожалению, со временем он испортил и сестру своей сухой, прямолинейной натурой. Раньше, когда они еще жили в Зальцбурге, Мария Анна была настоящей проказницей. Даже несмотря на пристрастие к редису сестра была веселой и взбалмошной девчонкой, особенно когда одевалась во все зеленое. Например, если на ней был ее зеленый жилет с парчовыми лентами. Тогда она могла бы подшутить даже над тремя львами.

Наверное, пришло время немного позаботиться о синьорине. Так, как это сделала бы его сестра, если бы увидела его одного за картами. Моцарт раскладывал пасьянсы, чтобы успокоиться. С той же целью он играл на бильярде. Некоторые горячились во время игры, но только не Моцарт. Маэстро успокаивался, играя в такие игры.

«Не хотели бы вы ветчины и редиса?» — Господи, он не мог задать синьорине такой вопрос. Тогда девушка подумает, что он не в себе. Хотя для него было важно оставаться немного не в себе, ради музыки. Но что же следовало сказать, чтобы не напугать девушку еще больше?

Когда Анна Мария посмотрела в его сторону, он поднял свой бокал и улыбнулся.

— Ваше здоровье, сударыня!

Теперь она призадумалась, стоит ли ей ответить. Да, она подняла свой бокал и тоже выпила за его здоровье, не произнося ни слова, то есть это было пол-ответа, немой ответ, ответ без слов. В общей сумме это составляло тринадцать дукатов.

— Сударыня, меня зовут Траутман. Я работаю писарем и переписчиком нот в нашем театре. Сейчас у меня много работы. Поэтому я рад, когда мне хотя бы ночью удается найти покой.

Графиня снова задумалась, стоит ли ей отвечать. О Господи, нужно было хотя бы что-то сказать, услышав это диминуэндо.[5]

— Неужели так много приходится переписывать?

— Я с радостью расскажу вам об этом, сударыня. Вы не позволите мне пересесть за ваш столик? Так мне будет легче — не придется повышать голос.

Она улыбнулась. Она в первый раз улыбнулась! Ей понравилось, что он сказал «не придется повышать голос». Девушке в синем жилете, которая теперь казалась более приветливой, понравилось выражение «повышать голос». Оно понравилось бы и сестре в зеленом жилете. Однако не стоило их путать. Нет, не стоило этого делать. Он и так уже выпил два или три лишних бокала. Моцарт поднялся, взял свой бокал и сел за ее столик.

— Рад знакомству, — сказал он и снова улыбнулся. — Как бы то ни было, вы улыбаетесь, и я очень рад этому. Когда вы зашли сюда, я подумал, что за вами гонятся черти. У вас был такой испуганный вид! С вами что-то произошло?

— Нет, но я очень благодарна вам за то, что вы беспокоитесь обо мне. Люди нечасто заботятся о ближнем. Но ничего не произошло, я просто немного заблудилась.

— Может, я смогу вам помочь? Я знаю город как свои пять пальцев, каждый его уголок.

— Посмотрим. Вы хотели рассказать мне о вашей работе писаря и переписчика нот.

— Да, дорогая Мария Анна. Простите, что это я говорю? Вы напоминаете мне мою сестру, скорее, ваш синий жилет напоминает мне о ней. Только у нее он зеленый. Разве это не странно?

— Конечно, тем более что вы не знаете, как меня зовут.

— А как вас зовут?

— Меня зовут…

— Нет, не может быть! Неужели вас зовут. Мария Анна?

— Не совсем! Меня зовут Анна Мария!

— Анна Мария?

— Да, именно!

— О Господи, вы меня совсем запутали. «Представь, — скажу я сестре, кстати, она замужем и живет в другом городе. — Представь, в Праге я познакомился с копией твоего зеленого жилета». Только, пожалуйста, не говорите, что у вас есть брат, который тоже носит серый сюртук, как и я!

— Не беспокойтесь, у меня три брата и сестра. Кстати, она тоже замужем и живет в другом городе.

— Ваши родители живы?

— Моя мать умерла уже давно, а отец умер несколько дней тому назад.

— Мои искренние соболезнования, сударыня! Надеюсь, что вы поверите в мою искренность, особенно если я вам скажу, что мой отец умер несколько месяцев тому назад. Тогда, как я полагаю, вы живете со своими братьями?

— Нет, они уже давно уехали. Я живу одна. Я служу камеристкой у молодой графини Пахта.

— А, мое почтение! Теперь я понимаю. Но как же вы попали сюда?

— Графиня живет наверху, в монастыре в Градчанах. Спускаясь оттуда, я заблудилась в темных переулках.

— Вы сбились с пути?

— Да, немного. Вы правы; Я сбилась с пути.

— Ну конечно! И этот путь привел вас в винный погребок, к Траутману, переписчику нот!

— Вы хотели рассказать об этом!

— Вы услышите обо всем, о чем только пожелаете! Только ответьте на один вопрос: вы любите ветчину? Я хотел бы заказать ветчины и пучок редиса. Можно предложить вам такую незатейливую трапезу?

Вот она снова рассмеялась. Как она смеялась! Она действительно умела смеяться! Моцарт сделал заказ и попросил принести еще два бокала вина. Он придвинул стул поближе к столу и спрятал карты в карман. Девушка очень сильно напоминала Марию Анну. Это было прекрасно!

«Меня зовут Траутман, мое почтение» — такая роль была близка к действительности, но в то же время и далека от нее. Она давала ему свободу и заставляла все время помнить о том, кто он на самом деле. При этом было достаточно возможностей поговорить о музыке, об опере и о композиторе, великом маэстро! Камеристки любили такие истории. Им казалось, что мир театра — нечто особенное. Хорошо, он придумает для нее красивую сказку, расскажет о снах Дон Жуана. Когда они вдоволь намечтаются, Моцарт выведет ее на знакомый путь, подальше от чертей, гнавшихся за ней, или от их окриков.


Глава 5


Поздним вечером Лоренцо да Понте вышел из театра. Он слишком долго ухаживал за Терезой Сапорити. После репетиции он последовал за ней в костюмерную. Лоренцо сделал ей несколько комплиментов, произнес пару милых фраз, но она отстранилась от него со своим невыносимым высокомерием. Тереза ядовито заметила, что ему следовало придумать для нее нечто настолько же прекрасное, как он написал для Церлины. Да Понте в который раз пообещал сочинить для нее что-нибудь еще. Нечто миленькое, небольшое, но особенное, что привлекло бы внимание публики.

Однако и это обещание не продвинуло ухаживаний Лоренцо ни на йоту. Нет, Тереза не позволила ни прикоснуться к ней, ни помочь надеть платье. Она дала ему понять, что хочет сперва посмотреть, выполнит ли он свои обещания. На прощание да Понте было позволено поцеловать ей руку. И он удалился с низким поклоном. Он, Лоренцо да Понте, которому в Вене поклонницы присылали письма, умоляя о ночи любви!