Элоиза Джеймс - Ночь герцогини

– Ну, есть еще многое другое, что можно любить, – с удовольствием ерзая на отцовских коленях, заявила Юджиния. Собственно говоря, больше всего на свете она обожала такие оживленные дискуссии, во время которых ей предоставлялась полная возможность блеснуть умом в спорах с таким серьезным противником, как ее отец. – Простоты всегда в первую очередь думаешь о деньгах, и это твое слабое место.

– А о чем мне следует думать в первую очередь? – осторожно осведомился Джем. Хотя он давным-давно уже привык доверять здравому смыслу и рассудительности своей юной дочери, однако широта его взглядов не доходила до того, чтобы обсуждать с Юджинией свои альковные тайны. Во всяком случае, не в этом возрасте. И уж конечно, он не собирается ей ничего объяснять.

– Любовь – она в сердце, – продолжала Юджиния. – Например, Шекспир говорил, что ничто не должно стоять между двумя любящими сердцами.

– Мы же договорились, и ты пообещала, что целый месяц не станешь цитировать Шекспира, – напомнил Джем.

– А я и не цитировала – просто сжато выразила его мысль.

– Неуверен, что миссис Махоун имела в виду такую любовь, – заявил Джем, на этот раз еще более осторожно подбирая слова.

– Ну конечно, ведь миссис Махоун – всего-навсего содержанка. Или, наверное, будет правильнее сказать, что ей частенько приходится играть роль куртизанки, – поспешно поправилась Юджиния.

– Э-э...

– Лично мне, – продолжила Юджиния, – она всегда представляется героиней какой-то пьесы. У нас в библиотеке есть старая пьеса, она называется «Месть Купидона», – там, в первом акте одна дурная женщина по имени Баха говорит, что «рада, как лучшего друга, принять в объятия грех, и счастлива, приветствовать его».

Джему пришло в голову, что стоит, пожалуй, побеседовать с гувернанткой Юджинии насчет того, что читает его дочь, – конечно, когда они встретятся в следующий раз.

Но Юджиния слишком увлеклась, чтобы заметить, какое впечатление произвели на отца ее слова.

– Конечно, миссис Махоун приходится «принимать грех как лучшего друга» – а как же иначе, верно? Ей же нужно есть!

– И к тому же она очень любит серебряные шкатулки, – не удержавшись, брякнул Джем. И сразу же пожалел об этом.

– Любовь – это не всегда грех, – рассудительно продолжала Юджиния. – И любовь – это уж точно не только серебряные шкатулки. Если уж говорить о любви... возьмем хотя бы мою гувернантку и этого лакея, в которого она влюблена, с бровями, похожими на мохнатых шмелей. Понимаешь, папа, любовь слепа.

– Опять цитата! Мы же договорились – никаких цитат!

– Не цитата, а афоризм, – поправила его дочь. – Его часто используют в разных пьесах. Только его источник мне неизвестен.

Хорошая новость: нанятая им гувернантка, похоже, не даром ест свой хлеб, поскольку его восьмилетняя дочь свободно употребляет такие слова, как «источник». Плохая же...

– Послушай, кроха, единственная женщина, которую я когда-либо любил, была твоя мать. Так что если ты надеешься потанцевать на моей свадьбе, тебе лучше оставить эту мысль.

– Просто тебе не удалось встретить хорошую женщину, – рассудительно заявила его дочь.

– Ну, ты же сама сказала, что в нашем доме полным-полно красивых женщин. Чего-чего, а этого добра тут хватает.

– Красота – это еще не все, папа.

Джем, опустив голову, разглядывал худенькое, скуластое, словно состоящее из одних углов, личико дочери.

– Но я совершенно не хочу влюбляться!

– Как бы там ни было, – поерзав у отца на коленях, продолжала Юджиния, – возможно, ты сам толком не знаешь, чего хочешь. Впрочем, как и большинство мужчин. А вот Джордж Чапмен, драматург...

– Только не начинай! – грозно предупредил Джем.

– Но я вовсе не собиралась его цитировать! – плаксиво пробормотала Юджиния. – Я просто хотела привести тот же довод, Что и он.

Джем пожал плечами. Кто мог предположить, что устои его жизни сможет поколебать восьмилетняя кроха, чья потрясающая память оказалась способна вместить в себя целые страницы современных пьес? Скорее всего он сам виноват – ведь это благодаря ему в Фонтхилл толпами съезжались актеры, чтобы репетировать будущие постановки. Да, участи отца не позавидуешь – ловушки подстерегают на каждом шагу: избежишь одну – непременно угодишь в другую, уныло подумал он. Такое, разумное на первый взгляд, решение – пригласить актеров в Фонтхилл, чтобы не было нужды тащиться в Лондон, когда придет охота пойти в театр, – наделе обернулось авантюрой. Правда, сложности стали возникать, когда в дело вмешалась Юджиния, но все же...

Девочка спрыгнула на пол.

– Я решила посвятить себя поиску подходящей спутницы жизни для тебя, – объявила она.

– Что?!

– Подходящей спутницы жизни. – У двери она оглянулась – любимое и невероятно сложное сочетание знакомых черт, его и Салли. – Если, конечно, ты не передумаешь насчет гувернантки.

– Нет, – отрезал он. – Мне не нужна жена. Слышишь, Юджиния?

Но она уже исчезла.

7 января 1784 года

Загородное поместье герцога Бомона

За чаем

– Чтобы казаться мужчиной, – заявил герцог Вилльерс, – надо думать как мужчина. На самом деле это очень просто.

– Полностью с тобой согласна, – рассмеялась Исидора. – Это и в самом деле просто.

Вилльерс покосился в ее сторону.

– Шутки в сторону. А если серьезно, то, когда человек выглядит как мужчина, окружающие подсознательно видят в нем мужчину. А если вдруг почувствуете, что у кого-то появились сомнения, скажите, что вам нужно пойти отлить. Мужчины уверены, что женщины просто не знают этого слова. Ну, или упомяните как-нибудь вскользь о своем древке.

– О моем... что?! – спросила Гарриет. И вдруг стала неудержимо краснеть. – О... конечно, непременно так и сделаю.

– Нужно, чтобы спереди под брюками была заметна небольшая выпуклость, – посоветовал Вилльерс.

– Таким образом, ты станешь, похожа на большинство английских мужчин, – не утерпела Джемма.

– Господи... это так вульгарно! – пожаловалась Гарриет.

– Мужчины вообще вульгарны, – пожал плечами Вилльерс. – А если у вас такая тонкая и деликатная натура, что ж, никто не заставляет вас натягивать на себя мужскую одежду.

– Я смогу быть вульгарной, – внезапно выпалила Гарриет.

– Ну, если вам удастся выглядеть вульгарной, значит, вы уже на полпути к тому, чтобы сойти за мужчину. У мужчин принято достаточно откровенно обсуждать любовные утехи и вообще все, что происходит в постели. При этом мы никогда не говорим о каких-то там танцах на простынях – все эти эвфемизмы, которые так любят употреблять женщины, не для нас. Зачем? Старые добрые англосаксонские словечки мужчин вполне устраивают.

– И старайся в основном говорить о себе, – встряла в разговор Джемма. – Для мужчины нет более интересной темы для разговора, чем он сам.

– Но, – Гарриет, похоже, окончательно растерялась, – это же ведь буду не совсем я... точнее, совсем не я... в общем, ты понимаешь, что я хочу сказать.

Вилльерс с интересом разглядывал ее смущенное лицо.

– Значит, вы приехали из провинции. Думаю, было бы неплохо выдать вас за моего двоюродного племянника Коупа. Чудак терпеть не может город, так что его никто не знает. Его мамаша всегда была слегка странноватой – это объясняет, почему парнишка получился такой женоподобный.

– Но я не... – начала Гарриет и тут же запнулась, сообразив, насколько глупо будет выглядеть то, что она собиралась сказать. – Наверное, мне все-таки нужно постараться выглядеть не слишком уж мужественно.

– Вам придется научиться ходить по-мужски. Одежду я вам подберу, – сказал Вилльерс, – но мужская походка – это самое важное. Вы курите?

– Конечно, нет! – возмутилась Гарриет. – Но мужская одежда мне нравится. Очень хочется походить в брюках. Я вечно цепляюсь подолом юбки за порог.

– А как быть с волосами? – вмешалась Исидора. – Если вы их сейчас обрежете, то они отрастут не скоро. И как вы тогда сделаете высокую прическу?

Гарриет улыбнулась.

– Ну, тут как раз все просто. – Она потрогала громоздкое сооружение из высоко взбитых локончиков и кудряшек. – Все это – просто шиньон, который соорудила моя горничная. А мои собственные волосы едва доходят мне до плеч.

– Очень разумно, – кивнула Джемма. – Я тоже уже давно собираюсь купить себе такой шиньон.

– Да, мужчины, слава Богу, не завивают волосы, – подтвердил Вилльерс.

– Некоторые завивают, – заявила Исидора. – Вот Сент-Олбенс, например, – могу поспорить, что он завивает! И губы красит помадой.

– Я не буду, – замотала головой Гарриет.

– А я бы вам и не позволил, – буркнул Вилльерс. – Раз уж решили сойти за мужчину, извольте делать все как полагается. То есть раз вы – мое творение, так слушайтесь меня.

Джемма рассмеялась.

– Творение по образу и подобию Вилльерса! Представляю, Гарриет, какой ты будешь иметь успех!

Гарриет закусила губу. Одна мысль о том, чтобы позволить Вилльерсу лепить из нее все, что ему заблагорассудится, была мучительна – особенно если вспомнить, как она пыталась соблазнить его.

Судя по всему, она была не единственной, кто хорошо помнил ту ночь. В глубине его бездонных черных глаз мелькнула насмешливая искорка. «Ты не посмеешь», – словно хотел сказать он. В конце концов, тогда, в карете, когда она поцеловала его, он решился на столь возмутительный поступок, что она была просто вынуждена дать ему пощечину. И в результате теперь ему известно, насколько она безнадежно старомодна и провинциальна – словом, типичная деревенская гусыня.

– Не обязательно же впадать в крайность, – проговорил он. – Почему бы, не одеть вас в платье – мы скажем, что вы престарелая тетушка Исидоры, приехавшая погостить в Лондон. Из вас получится замечательная дуэнья, и никто ни о чем не догадается.

В груди Гарриет всколыхнулась злость. Какой же она, была дурой, что пыталась соблазнить Вилльерса! Теперь он имеет полное право насмехаться над ней. Бенджамин был самым близким его другом – а она... что ее толкнуло поцеловать его? Хотела, чтобы муж наконец обратил на нее внимание?

Превратиться в престарелую, провинциальную тетушку? Ну, нет! Ни за что!

– Не думаю, что мне будет так уж сложно сыграть роль мужчины, – твердо заявила она. – Все, что от меня требуется, – это не забыть, по меньшей мере, раз в час поправлять спереди брюки, чтобы привлечь внимание к... хм... выпуклости, которую я пришью изнутри. – Она демонстративно опустила глаза и уставилась взглядом чуть ниже талии Вилльерса.

– Это удар ниже пояса! – возмутился тот.

– Именно! – поддакнула Исидора. – Именно – причем гораздо ниже!

– К счастью, я привез с собой своего портного, – объявил герцог. – Вам ведь нужно абсолютно все – от сапог до парика.

– Пусть с тебя снимут мерку, а я пошлю за всем этим в Лондон, – предложила Джемма.

– Мне еще нужно заехать в Берроу – предстоит заседание суда, в котором мне нужно участвовать. И только после этого я смогу отправиться в Фонтхилл, – смущенно объяснила Гарриет.

Брови Вилльерса взлетели вверх.

– Судья у нас в графстве – горький пьяница, – объяснила Гарриет. – Ничего не поделаешь, приходится его терпеть – старая традиция. Выпьет бренди и спит весь вечер, а я выполняю за него обязанности судьи. Иначе нельзя: если его разбудить, он отправит на каторгу всех подряд – вне зависимости от того, виновны бедняги или нет.

– А что же нынешний герцог?

– Ему еще одиннадцати нет. И он живет и учится в Итоне. Так что все дела герцогства лежат на моих плечах – я поклялась сберечь его для своего племянника, – объяснила Гарриет. – А это означает, что мне приходится присутствовать в суде. И я буду делать это до тех пор, пока молодой герцог не достигнет совершеннолетия или не представится случай сменить судью.

– Тогда я дождусь твоего возвращения, – согласилась Исидора. – А пока напишу письмо мужу – дам ему знать, что собираюсь поехать в гости к Стрейнджу.

– Как мне нравится ваш план... он такой забавный! – пробормотал Вилльерс.

– Нет ничего приятнее, чем очертя голову сделать какую-нибудь глупость, – сказала Джемма. – Ты же сам в этом участвуешь, Вилльерс. И тебе это нравится!

– Один тот факт, что вы, ваша светлость, вынуждены лежать в постели, оправляясь от раны, полученной на дуэли, уже сам по себе говорит о том, что склонность к безрассудным поступкам у вас в крови, – с ехидцей в голосе заметила Гарриет.

И улыбнулась, заметив, как прищурился герцог – и как округлила глаза Джемма.