А Вивиан уже понимал. Мы пришли к этому разными дорогами, но сейчас стояли рядом. Мы уже наигрались в эти игры, не боялись быть честными с самими собой. В прошлом остались ненужные разговоры о чувствах и выяснения отношений. Мы шли себе спокойно по жизни, занимаясь своими делами, встречались с мужчинами и женщинами, получая от этого удовольствие. И, как зеницу ока, хранили тот кусочек души, в котором было темно, так темно, что никто и никогда не осветил бы его — да и не рискнул бы, потому что не знал, что там находится. В этом кусочке души жило одиночество. Не то одиночество, которое заставляет заламывать руки и страдать. Самое страшное на свете одиночество — то, которое люди выбирают сами. Когда-то они устают от боли, которую им причиняют другие, и закрывают это одиночество внутри себя. И, сколько бы мужчин и женщин мы ни встречали, сколько бы любовников и любовниц у нас ни было, оно остается неприкосновенным.

Но иногда — очень редко, но такое случается — мы встречаем людей, которые похожи на нас. Точнее, мы разные, разные, как небо и земля — но от этого похожи еще больше. Между нами, еще незнакомцами, устанавливается крепкая связь. Наше одиночество просыпается, вырывается на волю и начинает метаться, не зная, что делать и куда идти. Это одиночество заставляет нас уходить из дома по ночам, возвращаться под утро с улыбкой на губах и колотящимся сердцем, заставляет срываться посреди рабочего дня, брать билет и ехать в другой город, мять простыни, кричать, а потом шептать, потому что срывается голос, и кричать уже невозможно.

Это одиночество заставляет нас сбрасывать звонки, отключать телефон, а потом с замиранием сердца снова включать его и смотреть на экран, ожидая входящих сообщений. Мы встречаемся, сходим с ума, расстаемся, впадаем в депрессию, снова встречаемся, доводим друг друга до отчаяния, до нервного срыва, до такого состояния, когда меркнет все вокруг, когда останавливается время, и когда уже ничего не имеет значения, кроме того человека, который сейчас находится рядом с тобой. И мы знаем, что это когда-нибудь закончится. Но одна только мысль об этом заставляет нас пускаться в путешествие по этому кругу с новыми силами. Мы не можем долго находиться рядом друг с другом. Но далеко друг от друга мы тоже не можем существовать. Кто-то испытывает нас на прочность. И мы раз за разом проваливаем этот экзамен.

— Не молчи, Изольда. Это наводит меня на мысль о том, что ты чувствуешь то же самое.

— Я чувствую то же самое, но, в отличие от тебя, считаю глупым это как-то называть. В мире есть вещи, которые понятны без ярлыков.

— Что за пошлый и дешевый пафос, мадемуазель? Я вас не узнаю.

— Тебе обязательно надо все испортить.

Я попыталась отвернуться, но он взял меня за подбородок.

— Во-первых, я предпочитаю портить не что-нибудь, а кого-нибудь. Во-вторых, я уже сказал очередную циничную фразу. Теперь по сценарию ты должна повозмущаться еще, а потом я должен сказать еще одну циничную фразу, такую, чтобы ты поднялась и ушла. Потом ты снова не будешь отвечать на мои звонки, я пришлю тебе очередной букет, и ты снова приедешь ко мне в гости, забыв дома нижнее белье. Ах, нет. Моя очередь приезжать к тебе в гости, а ты будешь встречать меня без нижнего белья. У меня есть одно пожелание: встреть меня вообще без одежды, мне так больше нравится. — Заметив, что я хочу ответить, он отстранился и поднял указательный палец. — «Ненавижу тебя, Вивиан». Это твоя следующая реплика.

Я рассмеялась и, пересев на край кровати, взяла на руки кошку.

— Расскажи мне про Афродиту.

Вивиан помолчал, глядя на то, как кошка довольно жмурится под моими руками.

— Когда я учился в университете, у меня было несколько близких друзей. Наши родители хорошо зарабатывали, у нас тоже были деньги, и мы были вхожи в богемные круги. Нам было чуть за двадцать, и мы были напыщенными идиотами, которые любят похвастаться перед другими чем бы то ни было — все так, как и должно быть в таком возрасте. Тогда я как раз сдал на права и купил машину, сделал и то, и другое, первым из друзей, и чувствовал себя важной персоной. На одном из вечеров в каком-то салоне я познакомился с актрисой, которая была старше меня в два раза. Актриса почти всегда называла меня «мальчик», но она учила меня не только жизни, и я был готов закрывать на это глаза. Однажды мы катались за городом, и она сказала мне следующее: «Никогда не встречайся с женщинами, у которых невинные глаза, Вивиан. Ты — из тех мужчин, которые способны выпустить наружу их демонов. Эти женщины не будут тебе верны, а их демоны будут мучить тебя очень долго». К тому времени, как я встретил Афродиту, я уже знал, что это за демоны. Я смотрел ей в глаза и думал о том, какие они светлые и чистые. А потом сказал себе: «Да, похоже, я в очередной раз падаю в эту яму». Но к тому моменту я уже падал, падал и падал, умирал от счастья, рождался снова, потом опять умирал и рождался, ревновал, ненавидел, любил… и однажды достиг дна. Оно было таким же холодным и пустым, как всегда. На дне не бывает иначе.

Я отпустила кошку на пол.

— Мне кажется, наши ямы похожи. Это напоминает мне отношения с моим бывшим мужем.

— Так почему вы развелись?

— Я ведь говорила тебе. Это мои тараканы.

— Ну, не хочешь рассказывать — не надо. Тогда расскажи мне, как поживает Уильям.

Я облокотилась на подушку.

— С ним все в порядке. Цветы понравились ему не меньше, чем мне.

— Я был уверен, что он их оценит. И что же он тебе сказал?

— Попробовал закатить скандал, но я ему этого не позволила. Так что теперь он снял отдельную квартиру.

Вивиан снова взял портсигар.

— Это становится интересным. Значит, ты теперь мерзнешь по ночам?

— В этом нет ничего смешного. Он может серьезно навредить тебе, если захочет.

— Как именно? Лишить меня денег? Невелика потеря, да и вряд ли он станет заниматься такими вещами. Или, может, он захочет забрать у меня бизнес? Тоже вряд ли, потому что он не станет связываться с людьми, которые мне покровительствуют. Может, он решит заказать мое убийство? — Он погладил меня по волосам. — Что еще он может сделать? Самое драгоценное сокровище ему больше не принадлежит.

— Тебе тоже, — напомнила я.

— Это уже детали.

Я помахала рукой перед лицом, отгоняя сигаретный дым, и через пару секунд приняла решение в пользу того, чтобы тоже закурить. Вивиан поднес к моей сигарете зажженную спичку.

— Знаешь, о чем я подумал? — спросил он. — Если ты говоришь, что твой импульсивный невротик Уильям может как-то мне навредить, то, может, мне не стоит ссориться с ним? Мы встретимся и поговорим. К примеру, сходим в один из ваших клубов, выпьем, выясним отношения как взрослые люди.

Я выдохнула дым и улыбнулась.

— По-моему, ты не пьешь?

— Ради мирных целей я могу выпить рюмку водки. А, может, и две. Правда, есть одна деталь, о которой следует упомянуть заранее. Если в трезвом состоянии у меня есть серьезная проблема с тормозами, и я могу сказать и сделать все, что угодно, то после пары рюмок водки мои тормоза отказывают полностью. Уильям не против мужчин?

Я расхохоталась.

— Боюсь, что против. Он в твоем вкусе?

— Если честно, я до сих пор не определился со своими вкусами в плане мужчин. Но после двух рюмок водки это уже не важно.

— Уильяму двух рюмок для этой цели будет недостаточно.

— Мы нальем ему столько, сколько будет необходимо. — Он поманил меня пальцем, и я, потушив сигарету, придвинулась ближе. — Ты бы к нам присоединилась?

Он провел ладонью по моей спине от лопаток и ниже, остановившись на пояснице.

— В качестве наблюдателя? — поинтересовалась я.

— На первых порах. Я уверен, тебе было бы интересно посмотреть.

Его ладонь опустилась ниже, и я, выдохнув, прикрыла глаза.

— Разумеется. Я бы оценила.

2011 год

Мирквуд

Мои мать и отец были единственными детьми в семьях с достатком гораздо выше среднего, поэтому их брак был спланирован задолго до того, как они узнали, что это такое. Родители обвенчались, когда им обоим было по шестнадцать. Через два года они зарегистрировали брак официально, через год родилась я, а спустя восемь лет они расторгли брак, устав друг от друга и от бесконечных ссор. Небогатым людям часто кажется, что основные проблемы уходят своими корнями в безденежье. Конечно, в чем-то они правы, ничего не могу сказать — я не знала, каково это: не иметь денег. У меня было все. Всегда. Кроме одного, пожалуй: любящих друг друга родителей. Отец был пусть и очень удачливым банкиром, но совершенно холодным в общении человеком, из которого нельзя было даже силой вырвать ни единого нежного или доброго слова. Он считал, что мужчина должен приносить домой деньги, и это его основная задача. Он был спокоен, уравновешен и очень гордился тем фактом, что ему досталась такая прекрасная жена. Прелесть жены заключалась в том, что она была красива той дьявольской красотой, которая не сводит с ума разве что слепого, а также в состоянии ее отца и моего деда, крупного нефтяного магната.

Недостатков у жены было больше, чем прелестей. Во-первых, она была не просто озабочена своей внешностью — она была буквально помешана на ней. Мама проводила долгие часы в косметических салонах, магазинах и тренажерных залах. То время, которое у нее оставалось, она тратила на мужчин. Это был ее второй недостаток. И третьим ее недостатком был темперамент, который, собственно, и объяснял любовь к мужчинам и в какой-то мере оправдывался внешним видом — разве красивая женщина, которая, помимо всего прочего, знает силу своего обаяния, может быть не темпераментной?

Мама красила ногти в тон домашних кимоно, а кимоно, в свою очередь, должны были соответствовать цвету мебели и стен в той комнате, где она принимала гостей. К завтраку она даже в шесть утра спускалась накрашенной, причесанной и благоухающей. Смысл существования мамы заключался в ней самой и во мне. Когда я подросла и пошла в школу, на мне были платья от лучших дизайнеров мира, а мои туфли стоили таких денег, что бедная семья могла прожить на эту сумму как минимум две недели. Мама, к тому времени уже известный модельер (хотя тогда марка «Гвен Астер» еще не стоила таких денег, каких она стоит теперь, пусть и являлась знаком отменного качества и идеального вкуса), водила меня на приемы и показы мод, где пили дорогое шампанское и блистали бриллиантами. Водила без отца, так как он постоянно работал. На месте отца были другие мужчины, каждый раз разные, но как на подбор — мужчин мама умела выбирать не хуже, чем правильный тон помады, нужные туфли или фасон вечернего платья, а, может, даже и лучше.

«Маленькая Иззи» получала в подарок швейцарский шоколад, изготовленный в количестве десяти экземпляров — только для тех, кто мог позволить себе его купить, эксклюзивных кукол и ворохи дорогой одежды. В обмен на всю эту прелесть с меня брали обещание «ничего не говорить папе». Маленькая Иззи ничего не говорила папе, потому что тогда еще ничего не понимала.

Поняла она позже, уже после того, как отец ушел из дома, предварительно выплатив маме до цента все, что требовал ее адвокат — помимо приличной суммы, которую подразумевал надлежащий пункт брачного контракта. «Он прохлопал свое счастье, Изольда», говорила мне мама, когда мне было шестнадцать, и мы сидели на кухне ночью за бокалом вина. Я не стеснялась ни пить, ни курить при ней, не боялась рассказывать ей самые личные вещи, даже те, которые касались моего первого опыта с мужчиной. И не могла представить, что может быть иначе. «У мужчин это хорошо получается — хлопать ушами в тот момент, когда нужно ухватиться за счастье и не отпускать его. Если хоть один из них сказал бы мне: „Я не отпущу тебя“, то я бы осталась. Но что-то подсказывает мне, что мне этого не скажет никто».

Конечно, в чем-то мама была не права. Но эта фраза так крепко врезалась мне в память, что я возвращалась ней регулярно. Думала я об этом и теперь, выбравшись из ванны и разглядывая себя в большое зеркало. Мужчины будут дарить подарки, клясться в вечной любви и обещать золотые горы. Но фраза «Я не отпущу тебя», после которой хочется возвращаться к человеку еще и еще, а потом не уходить вовсе, для них слишком страшна. Маме так никто и не сказал ее. Да и мне тоже. Ну, да о чем я? Кажется, сегодня я пообещала себе не думать о ерунде, и планировала поразвлечься. Я не развлекалась уже целую вечность. Саймон и Вивиан — не в счет.

Я внимательно оглядела лицо, собрала волосы, рассмотрела шею и повернулась к зеркалу спиной, пытаясь поймать отражение. Еще никогда в жизни я не была так довольна своим внешним видом. Шрамы испарились, а кожа вернулась в то состояние, когда ей еще не нужны были услуги пластического хирурга. Хотя, конечно, я не страдала комплексами, связанными с внешностью. Мама научила меня любить себя и относиться к себе как к произведению искусства, как к иконе — как снаружи, так и изнутри — и требовать такого же отношения от мужчин. Требовать было лишним — и внешне, и внутренне я была полной копией матери, и мужчины начали смотреть на меня еще до того, как я «получила законное право отвечать», то есть, до того, как я стала совершеннолетней.