– Она платит вполне достаточно. Но способность экономить – это тоже добродетель, не так ли?

– Не так, если пальцы мерзнут.

Энн улыбнулась, возможно, несколько покровительственно.

– Вряд ли до этого дойдет. Эти перчатки можно заштопать еще как минимум раза два.

– Сколько раз вы их уже штопали? – нахмурился Дэниел.

– О господи, не знаю. Пять или шесть.

Лицо его исказилось яростью:

– Это совершенно неприемлемо. Я сообщу тете Шарлотте, что она должна обеспечить вас соответствующим вашему положению гардеробом.

– Вы не сделаете ничего подобного, – отрезала Энн. «Боже, он что, с ума сошел?» Стоит ему выказать неоправданный интерес к ней, и ее выбросят на улицу! Достаточно плохо уже и то, что она сидит за одним с ним столом, в присутствии всей деревни, но это, по крайней мере, можно свалить на плохую погоду. Вряд ли ее осудят за стремление укрыться от дождя. – Уверяю, – начала она, показывая на перчатки, – они в лучшем состоянии, чем перчатки большинства людей.

Ее взгляд упал на стол, где лежали его перчатки из тонкой дорогой кожи.

Она откашлялась:

– Если не считать кое-кого из присутствующих.

Дэниел слегка заерзал.

– Конечно, вполне возможно, что ваши перчатки тоже штопаны-перештопаны, – выпалила она, не задумываясь. – Единственная разница в том, что камердинер делает это не на ваших глазах, прежде чем вы хотя бы заметите необходимость починки.

Он ничего не ответил, и Энн немедленно устыдилась своего замечания. Обратная сторона снобизма так же плоха, как сам снобизм, и ей следует быть выше.

– Простите, – добавила она.

Дэниел несколько секунд смотрел на нее, прежде чем спросить:

– Почему мы говорим о перчатках?

– Понятия не имею, – ответила она не совсем искренне.

Пусть именно он заговорил об этом, но ей не было необходимости продолжать. Она поняла, что хотела напомнить ему о разнице в их положении. А может, хотела напомнить себе.

– Довольно, – резко сказала Энн, погладив так долго обсуждаемую перчатку. Снова подняла глаза, собираясь сказать что-то абсолютно несущественное насчет погоды, но Дэниел улыбался ей так, что от глаз разбегались лучики морщинок, и… – Думаю, вы выздоравливаете, – услышала она собственный голос. Энн и не понимала, насколько сильно распух его глаз, но теперь, когда опухоль спала, улыбка стала другой. Возможно, более радостной.

Он коснулся лица:

– Вы о моей щеке?

– Нет, о глазе. Синяк все еще виден, но глаз больше не заплывший. – Она с сожалением посмотрела на него. – А вот щека почти такая же, как прежде.

– В самом деле?

– Да. То есть выглядит она хуже, как ни жаль, но это вполне ожидаемо. Такие следы всегда выглядят хуже перед тем, как зажить окончательно.

Дэниел вскинул брови:

– Но как получилось, что вы стали таким экспертом по синякам и царапинам?

– Я гувернантка, – напомнила она.

И это вполне достаточное объяснение.

– Да, но вы обучаете трех девочек…

Энн рассмеялась, очень ловко перебив его:

– Думаете, девочки никогда не проказничают?

– О, еще как! – Дэниел положил руку на сердце. – Пять сестер. Представляете? Пять!

– Это должно пробудить во мне жалость?

– Именно. Но все же я не припоминаю, чтобы дело доходило до драки.

– Френсис почти все время воображает себя единорогом, – ответила Энн напрямик. – Поверьте, только поэтому она вечно украшена синяками и шишками. Кроме того, я обучала маленьких мальчиков тоже. Кто-то должен давать им наставления до того, как они отправятся в школу.

– Полагаю, что так, – слегка пожал плечами Дэниел, но тут же, весело дернув бровями, подался вперед и пробормотал: – Будет ли неприличным с моей стороны признаться, что я необычайно польщен вашим вниманием к чертам моего лица?

Энн смешливо фыркнула:

– Неприлично и абсурдно.

– Правда и то, что я никогда еще не был так разукрашен, – притворно вздохнул он.

– Настоящая радуга, – согласилась она. – Я вижу красное, и… нет оранжевого и желтого, но точно есть зеленое, голубое и фиолетовое.

– Вы забыли индиго.

– Вовсе нет, – сказала Энн голосом самой примерной гувернантки. – Я всегда находила этот цвет глупым добавлением к спектру. Вы когда-нибудь рассматривали радугу?

– Раз-другой, – ответил он, развеселившись от столь неожиданного заявления.

– Слишком трудно найти разницу между голубым и фиолетовым, не говоря уже о том, чтобы различить между ними еще и индиго.

Дэниел немного помедлил и, чувствуя, как дергаются от смеха губы, заметил:

– Видно, вы долго об этом думали.

Энн поджала губы, пытаясь не улыбнуться в ответ. Разговор был совершенно бессмысленным и одновременно таким чудесным!

Они дружно засмеялись. К ним подошла служанка с двумя кружками дымящегося чая. Энн немедленно сжала свою ладонями и блаженно вздохнула, чувствуя, как тепло проникает в кожу.

Дэниел пригубил чай, вздрогнул, когда горячая жидкость просочилась в горло, но тут же сделал второй глоток.

– Думаю, я выгляжу неотразимо: весь в царапинах, пятнах и синяках. Возможно, следует начинать сочинять истории о том, как я получил увечья. Жаль, что драка с Маркусом лишена всяких волнующих деталей.

– Не забудьте грабителей, – напомнила Энн.

– А это, – сухо ответил он, – лишено всякого достоинства.

Она улыбнулась. Редкий мужчина обладает способностью к самоиронии.

– Что думаете по этому поводу? – спросил он, поворачиваясь, словно хотел показать себя со всех сторон. – Сказать, что я сражался с диким кабаном? Или дрался на саблях с пиратами?

– Ну… это зависит от многих обстоятельств. Вооружены были только ваши противники или вы тоже?

– Думаю, только пираты. Куда более впечатляюще звучит, будто я побил их голыми руками.

Дэниел взмахнул руками, словно показывая приемы древнего восточного военного искусства.

– Прекратите, – умоляла Энн смеясь. – Все на вас смотрят!

– Они и так смотрели бы, – пожал он плечами. – Меня не было три года.

– Да ведь они посчитают, что вы сошли с ума.

– Но мне позволены чудачества. – Он одарил ее ослепительной полуулыбкой и подвигал бровями: – Это одно из преимуществ титула.

– Не деньги и не власть?

– Они тоже, – признался он. – Но сейчас я просто наслаждаюсь собственными чудачествами, а в этом случае очень помогают синяки, не находите?

Энн закатила глаза и глотнула чая.

– Возможно, шрам, – рассуждал он вслух. – Как считаете? Вот здесь. Я мог бы…

Но Энн уже не слушала. Только смотрела на его руку, проводившую диагональную линию от виска до подбородка. Длинную, яростную линию, совсем как…

Она увидела лицо Джорджа, точно таким же движением срывавшего повязки в тот день в отцовском кабинете. И почувствовала удар ножом, разрывающим кожу.

Она быстро отвернулась, пытаясь дышать. Но не могла. Легкие сжало тисками, грудь словно придавило огромным грузом. Она задыхалась и тонула одновременно, отчаянно пытаясь поймать губами воздух.

О господи боже, почему это происходит сейчас? Прошло много лет с тех пор, как приступ мгновенного ужаса случился в первый раз. Энн думала, что больше он не повторится.

– Энн, – настойчиво сказал Дэниел, взяв ее за руку. – Что случилось?

Его прикосновение словно разорвало стягивавшую ее грудь ленту, потому что тело скорчилось в спазме глубокого, конвульсивного дыхания. Черная кайма по краям поля зрения заколебалась и растаяла. Очень медленно Энн стала приходить в себя.

– Энн, – повторил он, но она не смотрела на него. Не могла видеть сочувствия в его лице. Как, спрашивается, она объяснит такую странную реакцию?

– Чай, – пояснила Энн в надежде, что Дэниел не вспомнит, что она уже поставила кружку, когда он стал спрашивать, что случилось. – По-моему… – Она закашлялась и при этом даже не притворялась. – По-моему, чай попал не в то горло.

Дэниел не сводил с нее пристального взгляда.

– Уверены?

– А может, он чересчур горячий, – продолжала Энн. Плечи задрожали, когда она нервно пожала плечами. – Но ничего страшного, я уже почти пришла в себя. – Она улыбнулась. По крайней мере попыталась. – Мне ужасно неловко.

– Могу я чем-то помочь?

– Нет, конечно нет.

Она стала обмахиваться.

– Боже, мне почему-то стало жарко. А вам?

Он покачал головой, не сводя глаз с ее лица.

– Чай, – повторила Энн, стараясь казаться веселой и жизнерадостной. – Как я сказала, он очень горячий.

– Так и есть.

Она сглотнула. Дэниел видел ее насквозь, это совершенно точно. Он не знал правды, просто подозревал, что она многое скрывает. И впервые за восемь лет разлуки с домом Энн почувствовала раскаяние из-за своего упорного молчания. Она не должна была делить свои секреты с этим человеком и все же ощущала себя виноватой, уклоняясь от прямого разговора.

– Как считаете, погода улучшилась? – спросила Энн, повернувшись к окну. Сказать было трудно: стекло в окне старое и волнистое, а большой навес защищал его от дождя.

– Пока еще нет, – ответил Дэниел.

Она обернулась к нему и пробормотала:

– Нет, конечно нет.

На ее лице застыла словно приклеенная улыбка.

– В любом случае я должна допить чай.

Он с любопытством посмотрел на нее.

– Вам больше не жарко?

Энн вдруг вспомнила, что всего несколько минут назад энергично обмахивалась руками.

– Нет. Правда смешно?

Снова улыбнувшись, она поднесла к губам кружку. Но была спасена от необходимости вернуть беседу на прежний беспечный и веселый курс, когда за окном раздался оглушительный грохот.

– Что это может быть? – спросила Энн, но Дэниел уже вскочил.

– Останьтесь, – приказал он, быстро шагая к двери. Походка была напряженной, и Энн уловила что-то знакомое. То, что время от времени замечала в себе. Он словно ожидал беды. Но это не так. Она слышала, что человек, изгнавший его из страны, отказался от планов мести.

Все же Энн полагала, что старые привычки умирают с трудом. Если Джордж Кервель внезапно подавится куриной костью или переберется в Ост-Индию, сколько времени ей понадобится, чтобы перестать постоянно озираться?

– Ничего страшного, – успокоил вернувшийся Дэниел. – Просто какой-то пьяница разбуянился и натворил дел. – Он взял кружку, сделал большой глоток и добавил: – Зато дождь почти унялся. Все еще моросит, но думаю, нам скоро можно ехать.

– Конечно, – сказала Энн, вставая.

– Я уже попросил привести экипаж, – сказал Дэниел, провожая ее до двери.

Она кивнула. На улице похолодало, но Энн даже обрадовалась. В ледяном тумане было нечто очищающее, и она почувствовала себя куда лучше.

В этот момент она казалась себе не таким уж плохим человеком.


Дэниел все еще понятия не имел, что случилось с Энн в обеденном зале. Возможно, ее объяснения были правдивы и она действительно поперхнулась чаем. С ним тоже такое случалось, особенно когда чай был слишком горяч, и тогда приступ кашля был особенно силен.

Но она выглядела ужасно бледной, а глаза на какую-то долю секунды, прежде чем она отвернулась, были несчастными. Загнанными.

Он сразу вспомнил тот день, когда она ворвалась в магазин Хоуби, перепуганная до полусмерти. Сказала, что кого-то видела. Вернее того, кого не хотела видеть.

Но то был Лондон. А это Беркшир, и более того, они сидели в гостинице полной местных жителей, которых он знал с рождения. В этом зале не было ни одного человека, который захотел бы причинить ей зло, да что там, хотя бы тронуть волосок на голове.

Может, чай действительно был слишком горячим? Может, он просто излишне недоверчив?

Энн явно оправилась и даже улыбнулась ему, когда он подсаживал ее в каррикл. Верх был поднят, но даже если дождь прекратится, оба промерзнут до костей к тому времени, когда доберутся до Уиппл-Хилла.

Горячие ванны для обоих. Он прикажет наполнить их, как только они прибудут.

Как это ни печально, но одну ванну они разделить не смогут.

– Я никогда не ездила в каррикле, – заметила Энн, завязывая ленты на шляпке.

– Неужели?

Он сам не знал, почему это так его удивило. У гувернантки просто нет возможности ездить в таких экипажах, но все в Энн говорило о благородном рождении. Должно быть, когда-то она была завидной невестой: трудно представить, что десятки джентльменов не умоляли ее поехать на прогулку в карриклах и фаэтонах.

– Ну, я ездила в кабриолете, – вспомнила она. – Такой был у моей бывшей хозяйки, и мне пришлось научиться им править. Она была довольно пожилой, и никто не доверил бы ей поводьев.

– Это было на острове Мэн? – спросил Дэниел с намеренной беспечностью. Она так редко упоминала о прошлом. Он боялся, что, если начнет расспрашивать чересчур настойчиво, она замкнется.

Но Энн, похоже, ничуть не расстроилась.

– Именно, – подтвердила она. – До того я правила тележкой. Мой отец не держал экипаж, в котором могли поместиться только двое. Он был очень практичным человеком.