Энн отвернулась:

– Вы не понимаете.

– Нет, – бросил он резко. – Не понимаю.

Да и как он может понять! Она хранила тайны, хранила в сердце, как крохотные сокровища, заставляя Дэниела, как чертову собаку, молить о подачках-воспоминаниях.

– Дэниел, – мягко начала Энн, и снова все так, словно раньше он никогда не слышал своего имени. Потому что чувствовал каждый звук, как ласку. Каждый слог падал на кожу поцелуем.

– Энн, – произнес он, даже не узнав своего голоса, хриплого и грубого от желания, и…

И прежде чем он успел сообразить, что делает, рывком притянул ее к себе и стал целовать так, словно она была водой, воздухом, самим его спасением. Он нуждался в ней с отчаянием, которое потрясло бы его до глубины души, если бы он позволил себе думать об этом.

Но он не думал. Не сейчас. Он устал от мыслей, устал от тревог. И хотел только чувствовать. Позволить страсти управлять этими чувствами, а чувствам управлять телом.

Хотел, чтобы она хотела его точно так же, как он – ее.

– Энн, Энн, – выдохнул Дэниел, лихорадочно дергая за жуткую шерсть ее ночной сорочки. – То, что ты со мной делаешь…

Она заткнула ему рот, не словами, а телом, прижавшись к нему с поспешностью, равной его собственной. Ее руки рвали его рубашку, расстегивая, разводя планки в стороны, пока он не ощутил их на своей коже.

Такого он вынести не мог. И с гортанным стоном то ли поднял, то ли повернул ее, пока оба не повалились на кровать. Теперь Энн была точно там, где он хотел ее видеть. Хотел целую вечность. Под собой, чтобы ее ноги мягко обхватили его бедра.

– Я хочу тебя, – вырвалось у него, хотя вряд ли она в этом сомневалась. – Хочу всю, как только может мужчина хотеть женщину.

Его слова были грубыми, но ему они нравились. Это не романтика. Это чистая потребность. Энн едва не погибла. Он может погибнуть завтра. И если это случится, если придет конец, и он не успеет отведать рая…

Дэниел едва не сорвал с нее сорочку.

И тут… остановился.

Он остановился передохнуть, просто посмотреть на нее, насладиться поразительным совершенством ее тела. Ее груди вздымались и опадали с каждым вздохом, и он дрожащей рукой сжал одну, едва не содрогаясь от блаженства, испытанного при одном лишь простом прикосновении.

– Ты так прекрасна, – прошептал он.

Энн, должно быть, слышала эти слова раньше, тысячу раз, но он хотел, чтобы она услышала их от него.

– Ты так…

Но он не закончил, потому что красота – это далеко не все. Но он не мог выразить словами то, что ощущал, объяснить все причины, по которым его дыхание учащалось каждый раз, когда он видел ее.

Ее руки поднялись, чтобы прикрыть наготу. Энн вспыхнула, и это напомнило ему, что подобные вещи для нее внове. Он и раньше занимался любовью с женщиной, возможно, чаще, чем был готов признать, но подобное было в первый раз… она была первой…

Он не мог объяснить разницу, но у него никогда не было ничего подобного.

– Поцелуй меня, – прошептала Энн. – Пожалуйста.

Он повиновался и сдернул рубашку через голову перед тем, как лечь на нее. Голая кожа к голой коже.

И стал целовать ее, крепко, глубоко, губы и шею, ложбинку между ключицами, и наконец, с наслаждением, напрягшим каждую мышцу в его теле, поцеловал грудь. Энн тихо вскрикнула и выгнулась под ним, что Дэниел принял за приглашение поцеловать и другую грудь. Целовать, сосать и прикусывать, пока не побоялся, что потеряет над собой контроль.

Господи боже! А ведь она даже не прикоснулась к нему! Панталоны были полностью застегнуты, и все же он едва не излился. Такого не случалось с тех пор, как он был зеленым мальчишкой.

Он должен войти в нее. Оказаться в ней. Сейчас. Это уже было за границей любого желания. Любой потребности.

Первобытный порыв родился в душе, словно сама его жизнь зависела от того, сделает ли он эту женщину своей. Если это безумие, значит, он безумен.

Из-за нее. Он безумно хочет ее, и отчетливо сознавал, что это никогда не кончится.

– Энн, – простонал Дэниел, помедлив секунду, чтобы перевести дыхание. Лицом он уткнулся в нежную кожу ее живота и вдыхал ее запах, борясь за контроль над своим телом. – Энн. Ты нужна мне. – Он поднял голову: – Сейчас. Ты понимаешь?

Он встал на колени и уже принялся расстегивать панталоны, и тут она сказала:

– Нет.

Его руки замерли.

«Нет» – это значит, она не поняла? «Нет» – это значит, не сейчас? Или «нет, не…»

– Не могу, – прошептала Энн и потянулась за простыней в отчаянной попытке прикрыться.

Господи, только не это «нет»!

– Прости, – продолжала она с мучительной тоской. – Мне так жаль. О боже! Мне так жаль.

Она в панике вскочила с постели и принялась обертываться простыней. Но Дэниел прижал край, и Энн вновь отбросило на кровать спиной вперед. Но все же она продолжала дергать простыню, повторяя:

– Мне так жаль…

Дэниел все еще пытался отдышаться, хватая губами воздух и молясь, чтобы хоть это облегчило боль в паху. Он зашел так далеко, что не мог даже думать связно, не говоря уже о том, чтобы произнести целое предложение.

– Мне не следует этого делать, – пробормотала Энн, все еще стараясь прикрыться чертовой простыней. Но в этом случае она не могла отойти от края кровати. Он вполне способен дотянуться до нее: его руки были достаточно длинными. Мог обнять ее за плечи и оттащить назад, заманить в свои объятия. Мог заставить ее извиваться и метаться от наслаждения, так что она не вспомнит даже своего имени. Это он умел.

И все же он не двигался, превратившись в чертовски глупую статую, возвышавшуюся на кровати. Он стоял на коленях, сжимая застежки панталон.

– Мне очень жаль, – сказала Энн, должно быть, в пятидесятый раз. – Мне очень жаль. Я просто… не могу. Это единственное, что у меня есть. Понимаете? Это единственное, что у меня есть.

Ее девственность.

А Дэниел даже не подумал об этом. Что он за человек?

– Мне очень жаль, – сказал он и едва не рассмеялся абсурдности происходящего. Настоящая симфония извинений, неловких и совершенно диссонирующих.

– Нет-нет, – выдохнула она, все еще покачивая головой. – Я не должна была. Не должна была позволять вам, не должна была позволять себе. Уж я-то знаю. Я знаю.

И он тоже знает.

Он с тихим проклятьем встал, совершенно забыв, что придавил простыню и из-за этого Энн никак не может отойти. Она немедленно побрела прочь, спотыкаясь, неуклюже раскачиваясь, путаясь в собственных ногах, пока не рухнула в ближайшее мягкое кресло, похожая на неуклюжего римлянина со сбившейся тогой.

Все это было бы забавно, если бы Дэниел не был так чертовски близок к тому, чтобы взорваться.

– Мне очень жаль, – повторила Энн.

– Перестань это повторять, – взмолился он. В голосе звучало раздражение… нет, скорее отчаяние, и она, должно быть, тоже это услышала, потому что сжала губы и нервно сглотнула, наблюдая, как он натягивает рубашку. – Мне так или иначе нужно ехать в Лондон, – сказал Дэниел, хотя вряд ли это остановило бы его, если бы не остановила она.

Энн кивнула.

– Мы обсудим это позже, – решительно заявил он. Он понятия не имел, что скажет ей, но они обязательно поговорят об этом. Просто не сейчас, когда весь дом вот-вот проснется.

Весь дом. Господи боже, он действительно потерял голову. В своей решимости оказать Энн честь, он приказал горничным поместить ее в лучшую гостевую спальню, в том же коридоре, где были комнаты членов семьи. Всякий мог в любую минуту войти в дверь. Его мать могла их увидеть! Или хуже того, кто-то из молодых кузин. Он даже представить не мог, что они подумали бы, увидев такое! По крайней мере, мать не посчитала бы, что он убивает гувернантку.

Энн снова кивнула, но при этом старательно избегала его взгляда. Какой-то частью сознания он подумал, что это любопытно, но другая, бóльшая часть сознания быстро забыла об этом. Дэниел был слишком занят болезненными результатами неудовлетворенного желания, чтобы думать о том, что Энн не смотрит ему в глаза.

– Я нанесу визит, когда вы вернетесь в город, – сказал он.

Она что-то ответила, но так тихо, что он не различил слов.

– О чем вы?

– Я сказала… – Энн откашлялась. Раз. Другой. – Не думаю, что это мудрое решение.

Он смерил ее строгим взглядом.

– Хотите, чтобы я снова притворился, будто навещаю кузин?

– Нет. Я… я…

Энн отвернулась. Но он успел увидеть, как в ее глазах плещется тоска, а может, гнев и, наконец, обреченность. Но когда она снова повернулась, то встретила его взгляд спокойно и прямо. Вот только… искорка, которая так часто притягивала его к ней…

Она погасла.

– Я бы предпочла, – добавила Энн старательно ровным, почти монотонным голосом, – чтобы вы вообще не приезжали.

Дэниел скрестил руки на груди:

– Это действительно так?

– Да.

Несколько мгновений он боролся. С собой. И наконец спросил, не скрывая злости:

– Из-за этого?

Его взгляд упал на ее плечо, с которого соскользнула простыня, обнажив крошечный островок кожи, упругий и розовый в утреннем свете. Всего-навсего квадратный дюйм, не больше, но в этот момент Дэниел хотел припасть к нему губами с такой силой, что едва мог говорить.

Энн посмотрела на него, увидела прикованный к островку взгляд, перевела взгляд на свое голое плечо и, ахнув, подтянула простыню.

– Я… – Она сглотнула, возможно, собираясь с духом, прежде чем продолжить: – Я не стану лгать и не скажу, что не хочу этого.

– Меня, – перебил Дэниел брюзгливо. – Ты хотела меня.

Она прикрыла глаза.

– Да, – выдавила она наконец. – Я хотела вас.

Ему хотелось снова перебить ее, напомнить, что она по-прежнему его хочет, что это никогда не останется в прошлом.

– Но я не могу получить вас, – заключила Энн спокойно, – и из-за этого вы никогда не получите меня.

И тут, к своему полнейшему изумлению, Дэниел спросил:

– А что, если я женюсь на вас?

Энн уставилась на него. Сначала потрясенно. Потом в ужасе, поскольку сам он выглядел безмерно удивленным, и она была совершенно уверена, что если бы можно было взять назад эти слова, то он так бы и сделал. Причем со всей поспешностью.

Правда, и она не знала, что сказать от удивления.

Но его вопрос – Энн не могла думать об этом как о предложении – повис в воздухе. Оба смотрели друг на друга, не двигаясь, пока наконец она поняла, что это не шутки. Энн подскочила и стала пятиться, пока между ними не оказалось то кресло, в котором она только что сидела.

– Вы не можете! – выпалила она.

– Почему нет? – вскинулся Дэниел с видом, будто ему только что бросили вызов.

– Просто не можете! – отпарировала она, дергая за простыню, застрявшую в щелке кресла. – И следует это знать. Ради всего святого, вы граф! Вы не можете жениться на ничтожестве.

Особенно на ничтожестве с фальшивым именем.

– Я могу жениться на ком хочу, черт побери!

О ради бога! Теперь он выглядел трехлетним мальчишкой, у которого отняли игрушку. Неужели он не понимает, что она не может выйти за него? Пусть он тешит себя иллюзиями, но Энн никогда не будет столь же наивна. Особенно после разговора с леди Плейнсуорт вчерашним вечером.

– Вы глупы, – сказала она, снова дергая за проклятую простыню. Боже милостивый, неужели это так много – всего лишь хотеть освободиться? – И непрактичны. И более того, вы даже не хотите жениться. Вы просто хотите затащить меня в постель!

Дэниел отпрянул, явно рассерженный таким заявлением. Но ничего не возразил.

Энн нетерпеливо вздохнула. Она вовсе не хотела оскорбить его, и ему следовало бы это понять.

– Не думаю, что вы намерены соблазнить и бросить меня, – добавила Энн, потому что, как бы он ни бесил ее, не могла, чтобы он поверил, будто она считает его негодяем. – Я знаю людей подобного сорта, и вы не из таких. Но вряд ли вы собирались предлагать мне руку, и уж, конечно, я не стану ловить вас на слове.

Он прищурился, но не прежде, чем она увидела опасный блеск в его глазах:

– Вообразили, будто лучше меня знаете, о чем я думаю?

– По-моему, вы вообще перестали думать.

Она снова дернула за простыню, на этот раз с такой силой, что едва не опрокинула кресло. А сама Энн едва не оказалась голой.

– Ой, – раздраженно вскрикнула она, желая в эту минуту побить кого-то. При виде Дэниела, молча наблюдавшего за ней, она едва не завопила от ярости. На него, на Джорджа Кервеля, на чертову простыню, которая постоянно путалась в ногах!

– Может, вы уйдете наконец?! – рявкнула она. – Пока кто-нибудь не вошел!

Дэниел улыбнулся, но совершенно незнакомой улыбкой. Холодной, издевательской, увидев которую, Энн почувствовала, как разрывается ее сердце.

– И что тогда будет? Вы одеты в одну простыню. А у меня вид помятый.

– Никто не будет настаивать на женитьбе, – отрезала она. – Это я вам гарантирую. Вы вернетесь к своей веселой жизни, а меня выбросят на улицу без рекомендаций!