Софи Джордан - Ночь перед свадьбой

Ник улыбнулся ее воинственному виду, так не соответствующему образу серьезной девочки, какой она выглядела в этом скромном халате.

– К этому можно еще немного добавить. Правда заключается в том, что мой отец выбросил нас обоих на улицу. Развод. Это безобразное короткое слово только шепотом произносили в гостиных. Мне было восемь лет, но он развелся и со мной точно так же, как и с моей матерью. – Горечь переполняла его и слышалась в его голосе.

Мередит задумчиво прищурила глаза и сжала губы, очевидно, размышляя над его словами. Светильники на стенах отбрасывали тени, мешавшие ему видеть выражение ее глаз, но он чувствовал ее осуждение или, вероятно, ожидал его.

– Думаю, вы удивляетесь, чем же мы это заслужили?

– Вовсе нет. Я не думаю, что можно оправдать отца, отказавшегося от собственного ребенка. Это заслуживает осуждения.

– Бросить своего ребенка – только это заслуживает осуждения? А как же жена? – с вызовом спросил Ник.

Здесь она запнулась.

– Я… я не могу судить, не зная обстоятельств…

– Очень политично с вашей стороны. Однако я сомневаюсь, что вы сказали бы так, если бы моя мать не была когда-то оперной певицей. Скажите мне, вы действительно думаете, что моя мать была на равных с моим отцом? Разве не ему принадлежали богатство и знатность? Разве закон не предоставляет мужчине больше прав, чем женщине? Разве вы вот сейчас не зависите от меня так же, как вы зависели от Эдмунда?

Ее тело заметно напряглось, и он понял, что добился своего. Того, что ей явно не нравилось, но тем не менее она это признавала.

– В чем дело? Вам неприятно слышать правду, миледи?

– Мне это не нравится, – призналась она. – Мне не нравится считать себя обязанной кому-то.

– Ваши обстоятельства не так уж сильно отличаются от тех, в которых оказалась моя мать. Вы обе остались ни с чем.

Ник пожал плечами и постарался сохранить спокойствие, которого не чувствовал.

– Он обвинил мою мать в неверности. Если это утверждение было правдой, возможно, она заслужила свой печальный конец.

– Но как же вы? – спросила она. – Вы же не могли совершить что-то такое, что заслуживало бы такого отношения. Вы были беспомощным ребенком. Как страшно потерять все, что было вам близко и защищало вас. Я могу себе это представить.

Эти последние слова она произнесла с таким чувством, как будто на самом деле знала, как тяжело утратить сознание собственной безопасности. Возможно, что-то подобное она испытывала сейчас, когда многое в ее будущем оставалось неопределенным. Ее будущее зависело от пола ее ребенка, по существу, от каприза судьбы. Дочь викария скорее всего сочтет это Божьей волей, подумал Ник, усмехнувшись. Но не он. Если Бог существовал, он уже давно отступился от Ника. Будет ли это мальчик или девочка, решит выпавший жребий.

– Я выжил.

– Ваш отец тоже многое потерял, даже если он не понимал этого. Он умер одиноким человеком. Я уверена, он сожалел…

– Нет, – нетерпеливо перебил ее Ник резким взмахом руки. – Этот негодяй не заслуживает вашей жалости, и вы не добьетесь ее и от меня. Если вам необходимо кого-то жалеть, то пожалейте мою мать, которая была вынуждена продавать себя ради куска хлеба и умерла, кашляя кровью в грязной дыре, где было полно крыс.

Мередит побледнела. Теперь он испугал ее. И это помогло ему. Гнев, этот старый знакомец гнев, выручавший его в самые тяжелые времена, вырвался наружу. Все, кого он мог бы обвинять, умерли. Она была ближайшей их заменой. Ведь эта девица вышла замуж за Эдмунда, делила ложе и жила с его братом, который молча смотрел, как изгоняли его. Эдмунду было тогда пятнадцать, достаточно, чтобы обладать голосом и хотя бы высказаться в их защиту. Женщина, стоявшая перед Ником, была замужем за этим слабохарактерным человеком, даже оплакивала его. Ник не испытывал к ней сочувствия. И не имело значения, с каким пониманием и чувством она слушала, как он обнажал перед ней свою душу.

Мередит опустила глаза, глядя на ковер, напоминая ему мышку, которая пытается стать невидимой перед лицом хищника.

– Простите меня. Я сказала не подумав.

– Теперь вы все знаете.

– Мне жаль, что вам пришлось страдать. И мне жаль, что об этом не знали другие, они могли бы помочь вам.

Ник почувствовал раздражение. Неужели она действительно думает, что никто этого не знал? То, что никто не решился рассказать ей эту грязную семейную историю, еще не значило, что никто ее не знал.

– Люди знали, в этом нет сомнения. Если бы то же самое случилось сейчас, никто не пошевелил бы и пальцем.

– Я думаю, что сегодня вы найдете в Эттингеме много людей, которые не останутся равнодушными к такой несправедливости.

Ее безнадежная наивность бесила его.

– Если ваш ребенок окажется девочкой и я захочу отдать вас стае волков, добрые христиане Эттингема постараются не заметить этого, можете быть уверены.

Она медленно покачала головой и сказала тихо, без особой уверенности:

– Нет.

Он пристально смотрел на нее, околдованный игрой света на ее каштановых волосах.

– Как же вы невинны. Я могу со всей уверенностью сказать, что мои бывшие соседи не обзавелись совестью за последние двадцать лет. Но не бойтесь, я сдержу свое слово. Вам не придется испытать на себе их милосердие.

– Могу только сказать, что добрые христиане, рядом с которыми я сижу в церкви…

Его презрительный смех прервал ее упорные возражения.

– Что в этом смешного, милорд? – В ее голосе слышалось неодобрение.

Ник стал серьезным и спокойно ответил:

– Я не очень интересуюсь церковью или Богом. – Бог был опорой его матери, но не его.

Ее неровное дыхание показывало, что он или оскорбил, или удивил ее. Этот ее маленький упрямый подбородок задрался вверх, и он понял, что она не собирается оставить его заявление без опровержения.

– Я этому не верю.

– Чему именно вы не верите?

– Что вы неверующий. Этому я не верю.

Он мог бы рассказать ей сколько угодно историй, доказывающих, какое у него злое сердце. Он мог бы описать, как он стал хищником на улицах Лондона: воровал, нападал и даже в нежном возрасте, в пятнадцать лет, убил мужчину, заставлявшего его стать его особым другом. Как бы она ужаснулась, узнав, что он забирался в особняки самых богатых на Мейфэр. Возможно, тогда она поверила бы ему.

– Вы не верите, потому что не хотите верить. Вам спокойнее думать, что все люди такие же, как вы. – Он махнул рукой. – Что я такой же, как вы.

– Но вы должны верить в Бога. – Неуверенность в ее голосе заставила его улыбнуться. Она беспокоилась о его душе. Очаровательно. Она, вероятно, боялась, что прямо на ее глазах его поглотит адское пламя.

Ник расплывчато объяснил:

– Я верю, что Бог есть. – Видя, как она искренне разволновалась, ради нее он не хотел больше ничего говорить или рассказывать ей о тех годах, когда он молился этому драгоценному Богу своей матери и просил его помощи, когда его били и унижали на улицах. Мальчик, который в отчаянии шептал молитвы у тела скончавшейся матери, умер.

– Но вы отвергаете Его, – закончила она его фразу. Ник сжал зубы, ее осуждение рассердило его. Или это было разочарование, которое он услышал в ее голосе? В любом случае его это волновало сильнее, чем бы следовало. Он не нуждался в ее одобрении. По правде говоря, он бы предпочел почувствовать ее отвращение. Это помогло бы видеть вещи в их истинном свете.

– Как это Эдмунду удалось заполучить такую прелестную невинность, как вы? – насмешливо спросил он и, шагнув к ней, провел тыльной стороной ладони по ее щеке. – Поразительно, как такая чопорная малышка впустила его в свою жизнь и тем более в свою постель.

Ахнув, Мередит попыталась отшатнуться, но он положил руку сзади на ее шею, удерживая ее. Ее кожа была гладкой, как шелк. Он вдохнул ее запах. Мята и мед. Чудесно. Ее глаза широко распахнулись, а губы раскрылись. Кровь инстинктивно забурлила в его жилах, и он придвинулся к ней, не спуская глаз с ее пухлых губ. Непрошеная, нежеланная мысль вдруг мелькнула в его голове. «Эта женщина могла бы принадлежать мне. Могла бы принадлежать сейчас». Он, опустив руки, отступил назад. Как он мог пасть так низко, чтобы желать женщину, носившую ребенка его брата? Как он мог стать до такой степени извращенцем?

Ее дрожащий голос подействовал на него как подогретый бренди:

– Это был утомительный день. Особенно для вас. Думаю, прежние призраки вернулись в эту ночь. Нам лучше отправиться спать.

– Я мало что помню о своей жизни здесь. Это было так давно, – солгал он, потирая затылок, как будто избавляясь от ощущения шелка под своей рукой.

– Библиотека на первом этаже славится большим выбором книг. Иногда, когда меня одолевают разные мысли, я читаю. – Она нервно помахала книгой, настороженно наблюдая за ним.

– Дельное предложение. Скажите, что за мысли тревожат вас? – Он протянул руку за книгой и не удержался, чтобы не погладить ее запястье. Словно обжегшись, она сразу же выпустила из рук книгу. Прочитав название, он спросил: – Вы считаете, что «Путешествия Гулливера» отвлекут вас от ваших тревог?

– Меня ничто не тревожит, милорд. – Она чуть заметно повысила голос, стирая след его прикосновения со своей руки.

– Вы плохая притворщица, миледи.

Ее глаза превратились в сияющие зеленые озера.

– Конечно, нет.

Он усмехнулся:

– В самом деле?

Покачав головой, она поспешила поправиться:

– Я хочу сказать, я не лгунья, плохая или какая-то там еще.

– Вы не совершите преступления, если сознаетесь, что мой приезд расстроил вас.

– Ваш приезд нисколько не расстроил меня. Почему он должен был меня расстроить? – спросила она, волнуясь, и снова явно встревожилась.

Ник с любопытством наблюдал за ней. Большинство женщин были бы рады, если бы нашелся мужчина, который взял бы все в свои руки. Но не эта. С самого его приезда было очевидно, что ей хотелось, чтобы он уехал. Он вернул ей книгу.

Она коротко кивнула:

– Спокойной ночи, милорд.

– Спокойной ночи. – Он смотрел, как она повернулась и пошла по коридору, затем, поймав себя на том, что восхищается естественным покачиванием ее бедер, рассердился. Он продолжал стоять на том же месте, пока она не вошла в свою комнату. Дверь с легким щелчком закрылась за ней.

Странная женщина. Совсем не ханжа, как он вначале думал. Никакая женщина не может быть слишком чопорной, если ее волосы пробуждают фантазии, а губы просят поцелуя. Он несколько минут смотрел на дверь комнаты леди Брукшир. В одном он был убежден. В ней было что-то большее, чем она позволяла ему видеть.

Мередит было просто необходимо вырваться на свободу. Оставаться в стороне в то время, как Николас Колфилд обследовал ее владения, оказалось невыносимым. Она встречалась с ним по вечерам за столом, где он проявлял сдержанную вежливость, он больше никогда не открывал ей свою душу, как в ту ночь у дверей детской, никогда больше не осмеливался прикоснуться к ней, что вызывало в ней чувство некоторого облегчения и одновременно сожаления. Она же оказывала ему лишь необходимое гостеприимство, оставаясь холодной, и сохраняла самообладание. В противном случае у него могло появиться желание остаться здесь дольше, а ей меньше всего хотелось, чтобы он постоянно маячил перед ней, измеряя стоимость Оук-Ран и ее самой.

После того как она заглянула в его раненую душу, она почувствовала странное желание помочь ему обрести душевный покой, в котором он так явно нуждался. Опасное желание. Она не могла смириться с мыслью, что использует слабое место человека, которого она обманом лишает его законных прав.

За окном после вчерашнего дождя блестела ярко-зеленая лужайка. Воздух был пронизан солнечным светом. Мередит решила, что уже достаточно долго отсиживалась в четырех стенах. Распорядившись оседлать ей лошадь, она быстро переоделась в бежевого цвета бархатную амазонку. Она подозревала, что этот цвет не соответствует трауру, но у нее не было черной амазонки, а следовательно, и выбора. Критически оглядывая себя в большом зеркале, она разгладила платье на талии и бедрах и поморщилась, заметив результат поглощения слишком большого количества медовых лепешек. Но женщина, ожидающая ребенка, даже в самом начале вправе иметь немного располневшую талию. Им с тетей скоро придется найти способ приделать ей живот побольше. В этом им поможет Мари.

Когда Мередит вышла из дома, ее кобылка, резвое существо по имени Петуния, была уже оседлана и ожидала ее. Петуния, казалось, соскучилась по прогулкам не меньше Мередит. Вскоре они уже мчались по холмам. Она дала лошади волю, с восторгом ощущая на лице ветер от быстрой езды. Спустя некоторое время она направила Петунию к ферме семьи Финней, большому участку земли на южной границе Оук-Ран. Имея дюжину детей, Финнею с женой было нетрудно справляться с такой большой фермой. Салли Финней ждала еще одного ребенка и с недавнего времени не вставала с постели, поскольку ей стало трудно двигаться. Мередит полагала, что женщина не будет возражать против небольшого общества.