Дэвиду не хотелось возвращаться в дом, где он остановился. Семья горевала по погибшему сыну, и Дэвиду казалось, что он мешает. Фионе не хотелось идти пешком в дом Элени, чтобы спать там в одиночестве, зная, что Шейн бросил ее без объяснений, без письма, без самой короткой записки.

— Почему бы вам тут не остаться? — вдруг предложил Томас. — Фиона может спать в дальней комнате, Дэвид на диване. — По их лицам он понял, что они благодарны ему и рады.

Они кивнули в знак согласия:

— Эту ночь не хочется коротать одному.


— Можно остаться в участке? — спросил Андреас брата Йоргиса.

— Как раз хотел предложить.

— Идти вверх по крутой дороге до самого дома сегодня ночью кажется так далеко, сам не знаю почему.

— В такую ночь остаться одному никому не хочется, — согласился Йоргис, похлопав брата по руке. — Я тоже не хочу быть один. Рад, что ты остаешься.

Никто из них не напомнил, почему они одиноки.

Они говорили о людях на похоронах, о своей сестре Кристине и о том, что та не приехала на похороны, потому что должна была заботиться о семье, которая жила далеко. Ни слова не было сказано о сыне Андреаса Адонисе, который жил в Чикаго и не знался ни с земляками, ни с отцом, об Адонисе, который бегал в школу вместе с Маносом.

Не упомянули они и о жене Йоргиса, которая бросила его много лет назад. Жена сказала, что просто была гостеприимна с туристом. Йоргис смотрел на это как на более чем гостеприимство. Были сказаны слова, которые невозможно было взять обратно. Она давно вернулась к своей семье на Крите.

Йоргис сходил в каптерку и принес бутылку бренди «Метакса», чистые простыни и подушки.

— Ты хочешь пустить меня в камеру? — спросил Андреас.

— Нет, брат, мы с тобой в детстве всегда делили одну комнату, не рассыплемся, если вспомним, как это было. Два одиноких старика в скорбную ночь.


Вонни приготовила кофе и пахлаву для семьи Марии и Маноса и собралась тихо уйти, когда Мария вернулась на кухню.

— Вонни, можно тебя попросить об одолжении?

— Что угодно, Мария.

— Останься здесь на ночь, только на одну ночь. Не уверена, что выдержу одиночество.

— Конечно, останусь.

— Ты настоящий друг, кровать слишком большая и пустая для меня.

— Хочу предупредить, что немного храплю, — извинилась Вонни заранее.

— Манос тоже храпел каждую ночь, хотя и отрицал это.

— Дорогой Манос, — с восхищением произнесла Вонни. — Уверена, ему понравится, если я похраплю вместо него одну-две ночи.


В гостинице Анна-Бич были небольшие бунгало с видом на море. Дитер открыл дверь своим ключом и пропустил Эльзу.

Она не стала садиться, а начала разглядывать картины на стенах, большие фотографии побережья вокруг Агия-Анны.

— Круто, — сказала она с восхищением.

— Я ожидал не этого.

— Но мы договорились, что тебе нужно именно это, — улыбнулась она.

— Фальшивая улыбка, Эльза, — начал он.

— Ты научил меня улыбаться перед телекамерами. Зубки, глазки, говорил ты. Зубки, глазки, я хорошо помню.

— Пожалуйста, любовь моя, пожалуйста, не будь такой колючей.

— Нет, в самом деле, и не будем терять время. — Эльза уже сняла свой синий пиджак. Теперь она стянула через голову льняное кремовое платье и аккуратно положила его на спинку стула.

Он все еще колебался.

Она сняла кружевные лифчик и трусики, сложила их на платье и, наконец, шагнула из своих роскошных синих сандалий.

— Ты так красива, не могу допустить и поверить, что никогда тебя не увижу. — Он смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

— Дитер, у тебя есть все, что ты хочешь. — Она обвила руками его шею и поцеловала. И вдруг они почувствовали, будто никогда не расставались.


В квартирке над сувенирной лавкой Фиона лежала на кровати в маленькой белой комнате, которую Вонни обставила турецкой тахтой и ярко-голубыми креслами. На небольшом белом комоде стояло зеркало в голубой раме, лежало несколько раковин и керамических предметов. Было прохладно и приветливо.

Фиона сильно устала, и ей было грустно.

День был настоящим кошмаром, а впереди ее поджидали новые волнения. Она не надеялась уснуть. Слишком много случилось, и будущее ее пугало. Как было бы замечательно, если бы Шейн был теперь рядом и они могли пожить у Томаса в этой замечательной квартире. Но, мечтая, Фиона знала, что обманывает себя. Шейн обязательно поссорился бы с Томасом по какому-нибудь пустяку. Он всегда был такой. Неосторожный.

Она тихонько всхлипнула.

Как трагично, что люди не понимают Шейна и видят в нем только плохое. Она лежала под голубым одеялом и плакала, пока не уснула.


В соседней комнате Томас и Дэвид играли в шахматы, через стену до них донесся плач.

— Она рыдает по этому подонку! — изумленно прошептал Дэвид.

— Знаю, это за пределами всякого понимания, — тихо промолвил в ответ Томас.

Они сидели и ждали, а когда всхлипывания утихли, с облегчением улыбнулись друг другу.

— Знаете, на кого мы похожи? — спросил Дэвид. — Мы словно родители малыша, который никак не уснет.

Томас вздохнул:

— Да, всегда ждал момента, когда сын заснет, и не уходил, пока не удостоверюсь, но стоило добраться до двери, как он обязательно позовет. Это были действительно счастливые дни. — При воспоминании о сыне ему стало больно.

Дэвид ломал голову, что бы сказать. Он вечно говорил невпопад.

— Трудно понять женщин, верно? — наконец произнес он.

Томас задумчиво посмотрел на него:

— Определенно, Дэвид, я подумал о том же. Фиона убивается по этому пьяному хаму, который чуть не выбил ей мозги, Эльза уходит с мужчиной, от которого бежала за тысячу миль, моя жена, которая убеждала меня, что любит поэзию, литературу и живопись, живет с безмозглым типом, у которого в каждой комнате по тренажеру. — В словах его слышалась горечь и обида.

Дэвид недоуменно смотрел на него. Не стоило ему говорить этого.

Томас пожал плечами.

— А у вас, должно быть, своя ужасная история про женщин, Дэвид, — предположил он.

— Нет, в этом и проблема. Я говорил Эльзе, что никогда никого не любил, от этого я надменный, холодный и пустой.

Томас улыбнулся:

— Нет, вы отличный парень, и я рад, что мы сегодня вместе. Но в шахматы вы играете не очень. Совсем забыли освободить клетки вокруг короля. Он совсем не агрессивен, бедняга, это шах и мат, Дэвид, вот что это.

И почему-то им стало очень весело, они дружно рассмеялись, стараясь не разбудить Фиону в соседней комнате.


Дитер погладил лицо Эльзы.

— Я с ума сошел, думая, что потерял тебя, — сказал он.

Она молчала.

— Все снова будет хорошо, — продолжил он.

Снова молчание.

— Ты же не можешь любить меня так и притворяться? — заволновался он.

Эльза лежала молча.

— Поговори со мной, скажи, что все это ерунда, что ты вернешься ко мне и все снова будет хорошо…

Она продолжала молчать.

— Пожалуйста, Эльза… пожалуйста!

Она медленно встала с кровати и надела просторный белый халат, висевший на двери спальни. Взяв сигарету из пачки Дитера, она закурила.

— Ты же бросила! — упрекнул он.

Она глубоко затянулась и села в большое бамбуковое кресло, глядя на него.

— Поедем домой, Эльза?

— Нет, конечно нет. Это прощальная встреча, ты это знаешь, и я знаю, так что не будем обманывать друг друга, Дитер.

— Прощальная? — переспросил он.

— Да, прощальная. Ты едешь домой, я продолжаю путешествие… куда-нибудь. Пока не решила куда.

— Глупо, мы предназначены друг для друга, ты это знаешь, я это знаю. Все знают.

— Нет. Все ничего не знают. Несколько человек на работе, да и те ничего не говорят, потому что ты не хочешь, чтобы мы выходили в свет, живем тайно уже два года. Поэтому мало кто знает, что мы предназначены друг для друга.

Он удивленно смотрел на нее.

— Мы же оба пошли на это с открытыми глазами, — сказал он.

— И теперь я выхожу из этого с открытыми глазами, — спокойно произнесла Эльза.

— Ты не та женщина, которой требуется обручальное кольцо. — В его голосе слышалась издевка.

— Конечно нет, я и не требовала, верно? Легла в постель с тобой уже после третьей встречи. Какая тут игра в церемонии.

— Тогда о чем мы говорим? — Он был искренне удивлен.

— Я сказала тебе. Написала перед отъездом.

— Да уж, написала, нацарапала двенадцать строчек, в которых я до сих пор не могу разобрать, что к чему. Жизнь вовсе не головоломка, Эльза, мы оба слишком взрослые для таких игр. Чего ты хочешь? Скажи. Если хочешь заставить меня жениться, ладно. Если надо, отлично, мы сделаем это.

— У меня есть предложение получше, — улыбнулась она.

— Хватит валять дурака. Если я могу тебя вернуть только так, я женюсь. Буду горд жениться на тебе, — добавил он немного погодя.

— Нет, спасибо, Дитер. Я не пойду за тебя.

— Так чего ты хочешь? — в отчаянии крикнул он.

— Хочу избавиться от тебя, забыть. Хочу, чтобы ты не был частью моей жизни.

— Странным способом ты это делаешь. — Он окинул взглядом постель, с которой она только что встала.

Эльза пожала плечами:

— Я сказала, что больше не доверяю тебе, не восхищаюсь тобой, не уважаю. Секс к этому не имеет никакого отношения. Секс — это просто секс, мимолетное удовольствие, восторг. Ты сам мне это говорил, помнишь.

— Помню, но ситуация была совершенно иной. Я говорил не о нас с тобой.

— Но принцип тот же, не так ли? — Теперь она была холодна как лед.

— Но не в моем случае, мы тогда говорили о совершенно бессмысленной пьяной интрижке на кинофестивале с какой-то глупой девчонкой, чье имя я даже не могу вспомнить.

— Бригитта. А она тебя помнит.

— Только для того, чтобы рассказать тебе и позлить.

— Знаю, понимаю.

— Тогда скажи, Эльза, если понимаешь, зачем вся эта сцена? Зачем ты убежала?

— Я обо всем написала.

— Ничего ты не написала. Какой-то вздор про ответственность и о каких-то чертах, которые надо подводить. Клянусь, я ничего не понял. До сих пор в недоумении. — Его красивое лицо исказилось от эмоционального перевозбуждения, волосы всклокочены.

— Бригитта сказала мне о Монике, — заметила Эльза.

— Моника? Моника? Но она была за столетия до нашей с тобой встречи. Мы договорились, что прошлое не существует. Не так ли?

— Так.

— Тогда зачем вспоминать? Клянусь, ни разу не видел ее с тех пор, как встретил тебя. Ни единого раза.

— Знаю.

— Так объясни. Умоляю. Если ты знаешь, что я не встречаюсь с Моникой много лет… в чем же дело?

— Ты и дочь ее не видел и не думал о ней.

— Ах, — выдохнул Дитер. — Бригитта поработала как надо.

Эльза смолчала.

— Этого не должно было случиться. Я сказал Монике, что не готов стать отцом. Она знала об этом с самого начала. Все было ясно. — Он начал нервничать.

— Сколько ей, Дитер? — спокойно спросила Эльза.

Он искренне смутился.

— Монике?

— Герде. Твоей дочери.

— Не знаю, я сказал тебе, не знаю о них ничего.

— Должен знать.

— Лет восемь или девять, полагаю. Но почему ты спросила, Эльза? Это к нам не относится.

— Ты отец ребенка. Это относится к тебе в какой-то мере.

— Нет, не относится. Это старый случай из моего прошлого, и я не виноват. Моника отвечала за контрацепцию. К ребенку я не имею никакого отношения, никогда не собирался заводить детей. Мы оба начали новую жизнь.

— А у Герды жизнь началась с безотцовщины.

— Перестань называть ее по имени, ты ее не знаешь, просто повторяешь слова этой стервы Бригитты.

— Ты должен был мне сказать.

— Нет, это было бы неправильно. Ты бы думала, что я не могу забыть ребенка от другой женщины. Будь справедлива, Эльза, тебе и это не понравилось бы.

— Мне бы это понравилось гораздо больше, чем папочка, бросивший своего ребенка, который ждет его и мечтает о нем.

— Это фантазии, ты же ничего не знаешь о ребенке.

— У меня та же история. Отец бросил нас, и я годами ждала его, надеясь и мечтая. Каждый день рождения, каждое Рождество, каждое лето. Я была уверена, что он напишет, позвонит или придет повидаться со мной.

— У тебя было по-другому. Твой отец жил с вами. У тебя было право думать, что он рядом. В моем случае я не имел к ребенку Моники никакого отношения. Никогда. Не могло быть никаких надежд.

Эльза долго смотрела на него.

— Что мне сделать, скажи? — наконец спросил он.