Она могла поклясться, что в голове Марка Антония сейчас звучит примерно такое:

«Боги! Какое великолепие! А стоит это… до хрена! Тут если продать одни только паруса… И дерево позолочено. Если не выпустить ее отсюда вместе с ее кораблем… Мало ли что, в море случается всякое. Дурак! Ее прибытие видело как минимум несколько тысяч человек. Кому ты потом что будешь рассказывать? А жаль. На эти деньги можно было бы выдать легионам существенную премию, и тогда Октавий… катился бы из Рима прямиком к Орку. Заманчиво – но, к сожалению, невыполнимо. С другой стороны… С другой стороны, она отправила денег Кассию, а это означает, что с нее можно содрать побольше. Столько, столько нужно для организации похода против парфян. Да, Египет богат – и я буду не я, если не стрясу с нее столько денег, сколько нужно. Говорят, царица умна… Будь она умной – ни за что не поперлась бы сюда на таком роскошном судне. Приплыла бы скромницей, сделала бы вид, что денег у нее не так много… Ну, что же, тем лучше. Разговаривая с глупой царицей, можно особо не напрягаться».

Да, миленький, да. Хоть ты и римлянин из хорошего рода – о, как вы кичитесь своими семействами и их историей! – но по духу ты истинный варвар: достаточно простодушный и недалекий. Уловил только то, что лежит на поверхности. Да, ты не Юлий. Стало быть, тем проще будет подчинить тебя себе.

«Да, это не Юлий», – подумал и Мардиан. Жаль Клеопатру: после такого мужчины, как Цезарь, даже просто лечь в постель с этим… куском мяса… Хотя, надо признать, Антоний по-своему хорош. Он смел, он хорошо сложен. Возможно, некоторые женщины нашли бы его даже красивым, но его лицо… Бычок. Вернее, бугай. Прущий напролом и впадающий в экстаз от красной тряпки, которой помахали перед носом.

Вот они и помахали – правда, пурпурной тряпкой.

А если Клеопатра и в самом деле полюбит римлянина? Он, Мардиан, тогда смирился с ее любовью к Цезарю, потому что Цезарь и в самом деле единственный. Когда ты понимаешь, что сам являешься не вполне полноценным мужчиной, то, что женщина, которую ты любишь всю свою сознательную жизнь, полюбила кого-то, кто превосходит и тебя, и всех окружающих, с этим как-то проще смириться. А Антоний… Любимец женщин и, по слухам, мастер постельных утех – вот и все, что он собой представляет.

А ведь Клеопатра, должно быть, знакома с ним… В Риме он ни разу не был у них в гостях – как-то так получалось, – но зато именно он возглавлял конные римские войска, авангард армии Габиния.

– Послушай, моя царица, а ведь именно Антоний командовал тогда конницей, когда твой отец сумел вернуть себе трон. Он что, не понравился тебе тогда?

Если мужественный молодой воин не понравился четырнадцатилетней девчонке, стало быть, и сейчас можно быть спокойным: Антоний постарел, попойки и любовные похождения оставили на нем свой след, да и Клеопатра уже давно не восторженная глупая девчонка…

– Я не видела его тогда, – ответила царица. – Мы же с тобой прятались, а потом пришла Ати – помнишь? – и отвела нас к моему отцу. Ты хотел заранее составить о нем мнение? Думаю, это неверно: даже если ты и доверяешь моим суждениям, я бы предпочла, чтобы ты вынес о нем собственное мнение. Ведь, возможно, мне придется с тобой посоветоваться.

– А разве мое мнение может повлиять на принятое тобой решение, царица? – с горечью поинтересовался евнух.

Клеопатра вздохнула и погладила старого друга по руке.

– Нет, мой милый. Я все равно сделаю все, что буду считать благом для государства.


Антоний во все глаза смотрел на невысокую стройную женщину, спускающуюся по трапу. Владычицу вот этого великолепия. Последнюю любовь Цезаря. Мать его сына.

Он вызвал ее сюда?! Нет, приплыла сама, сделала одолжение. Одета просто, но на фоне нескольких дюжин девиц, разряженных в дорогущие ткани и обвешанных украшениями, сразу ясно, кто здесь царица.

Ослепительная красавица? Ерунда! Римляне ценят высокий рост – она мелкая, чуть выше плеча ему будет, пожалуй. Фигура – не в его вкусе: ему нравятся пышные женщины с крутыми бедрами и увесистой грудью, она же больше напоминает молоденькую девушку, чьи формы еще не до конца развились. Не блондинка, но и не жгучая брюнетка: волосы скорее каштановые.

Крупный нос. Хорошей формы, правда, таким носом гордился бы римлянин. Римлянин-мужчина, но никак не женщина. Подбородок для женщины тоже резковатый – Марку Антонию нравились покладистые женщины. Особенно после почти девяти лет брака с Фульвией, которой скорее следовало бы родиться мужчиной…

От воспоминания о жене Антония передернуло. Вестей от жены не было уже больше месяца. С одной стороны – к счастью: меньше знаешь, как говорится, крепче спишь. С другой стороны, ее молчание могло означать, что она затевает что-то еще. Ради него, Антония, – и при этом не посоветовавшись с ним. Фульвия! Она всегда думает, что знает, что для кого будет лучше. Он не любил жену и не любил двоих сыновей, рожденных ею. И в каждой женщине, хоть мало-мальски напоминающей Фульвию, готов был видеть врага.

Но эта египетская царица, во-первых, далеко не так хороша, как Фульвия, а во-вторых, наверняка глупее. Он ведь уже решил: была бы умной, не стала бы демонстрировать свое богатство. Только почему при виде Клеопатры у него бегут мурашки по спине и становится тепло внизу живота?

Первое свидетельствует о том, что этой женщины все же следует опасаться. Второе – что как любовница она великолепна: уж его-то опыт позволял это определять практически с одного взгляда.

Все-таки он дурак. Надо было сидеть в своей резиденции и ждать. Если бы она пришла сама, то… это бы сразу поставило ее на вполне конкретное место. А то, что он, как мальчишка, прибежал смотреть на роскошный корабль, расставляло акценты совсем по-другому. Не она спешит на встречу с вызвавшим его триумвиром, а он прибежал встречать великую царицу великой державы.

От досады он чуть не плюнул прямо на доски набережной, но сдержался. Дядя Юлий не одобрил бы, а этот слизняк Октавий уж точно себе такого не позволяет.

А Клеопатра ждала. Ее придворные плавно и медленно двигались вокруг нее, словно выполняли какой-то сложный ритуал, и, наверное, если Антоний будет продолжать стоять на месте, то по-идиотски будет выглядеть именно он.

Он медленно подошел, ловя себя на том, что пытается чеканить шаг, как если бы шел с докладом к самому Цезарю.

– От лица всего римского государства и от себя лично приветствую тебя, царица Клеопатра.

Она протянула смуглую руку, унизанную браслетами. По египетской моде? По греческой? По ее собственной? Ей браслеты шли, подчеркивая и гладкость кожи, и ровный ее цвет, и тонкие изящные запястья. Коснулась его руки – кончиками пальцев, осторожно, словно цветка.

– Приветствую тебя, Марк Антоний.

И – никаких титулов. Просто имя – и все.

А золотистые глаза – какой странный цвет! – не отрываясь глядят на него.

Впервые Марк Антоний почувствовал, что не знает, что сказать.

– Я буду ждать тебя и твоих друзей у себя на корабле с наступлением сумерек, Марк Антоний.

Она повернулась и пошла прочь. Она двигалась так плавно, словно не шла, а плыла. Корабль! Она напоминает свой корабль. Такая же величественная. Он не будет Марком Антонием, если в течение нескольких дней не завоюет эту крепость. Пусть он не адмирал, а сухопутный полководец – ха, он справится!

– Ты положил глаз на царицу, Марк? – тихо поинтересовался Публий Кален. – Возможно, тебе следовало бы поостеречься. О ней разное говорят… Например, что у нее было несколько сотен любовников…

Марк Антоний усмехнулся.

– Говорят? Если бы о ней не говорили, она меня бы не заинтересовала, Публий. Согласись, красавицей ее назвать трудно. Но что-то в ней цепляет. Несколько сотен, говоришь? Тем более!

– Хочешь доказать всем, что ты круче остальных? – хохотнул Кален. – А если не получится?

– Получится! – Антоний наигранно хохотнул в ответ. – Ты же меня знаешь: нет такой бабы, которой я не добился бы.

– Или она тебя!

Разговор, состоящий почти целиком из скабрезностей, шел как бы сам собой, а Антоний лихорадочно соображал: что это со мной такое?! Взрослый мужик, сорок уже минуло, баб перепользовано – не перечесть! Он добился гордячки Фульвии – и не просто добился: она полюбила его по-настоящему и, даже зная, что муж в походах ведет отнюдь не целомудренную жизнь, готова была драть за него глотку любому. И драла… демоны бы ее подрали.

Фульвия начала в Риме настоящую гражданскую войну. А он еще так радовался, когда она проткнула язык мертвого Цицерона золотой шпилькой – дескать, какой поступок! Ни один мужчина не осмелился, а Фульвия сумела!

Вообще при воспоминании о Фульвии ему хотелось кого-нибудь ударить – все равно кого за неимением рядом самой Фульвии.

Ну, да боги с ней, с Фульвией. Если она выкинет что-то еще, он с ней просто разведется. Но это – потом. А сегодня вечером – Клеопатра. Скорее бы они наступили, эти сумерки, что ли.


«Я буду ждать тебя и твоих друзей»… «тебя и твоих друзей»… Что в ее фразе было главным – «и друзей», или – «ждать»? Антоний испытывал странное волнение. Которое можно было бы объяснить длительным воздержанием, если бы у него вчера вечером не было женщины.

Почему эта женщина, эта царица так взволновала его? Потому что царица? Нет, у него уже были интрижки с царицами: тут, на Востоке, куда ни ступи – какое-нибудь царство. Потому что красавица? Она не так-то и хороша собой, обаятельна – да, этого не отнимешь, но он обычно выбирал женщин покрасивее.

Возможно, все дело было в Цезаре. Он с детства стремился стать таким, как дядя Юлий. Нет, стремился – не то слово: правильнее будет сказать – мечтал. Потому что когда человек к чему-то стремится – он предпринимает какие-то шаги. Марк Антоний же в молодости ожидал, что все случится как-то само собой.

А ведь он видел Клеопатру раньше!

Эта мысль пришла в голову спонтанно и почему-то развеселила его. Он видел ее в тот день, когда его конница ворвалась в Александрию, чтобы вернуть власть законному царю. Этот самый Авлет, отец Клеопатры, между прочим, был достаточно неприятным типом. Антоний общался с ним всего несколько раз, и у него возникало ничем не обоснованное желание вмазать царю между глаз. Слабак, трус и задавака. Сбежал из страны, спасая собственную задницу, а детишек в городе оставил. Всех, сколько их там у него было. Кажется, старшая дочь Авлета, та самая, которую потом казнили, издевалась над остальными: он и Клеопатру-то запомнил только потому, что удивился, когда ему объяснили: эта тощая замарашка – дочь царя.

Да, тогда она выглядела не слишком-то привлекательно. Волосы торчали космами, это он помнил хорошо. Да еще тощая была, как доска!

Сейчас-то она ничего выглядит. Округлая, хоть и худощава.

Решено. За ужином он напомнит ей о том, что уже видел ее – хорошо бы смутить царицу. Ни одна женщина спокойно не отреагирует, если ей рассказать, как плохо она выглядела когда-то. Она растеряется, и тогда он потребует у нее объяснить, как это так могло получиться, что она, женщина, на которой божественный Юлий хотел жениться, помогла деньгами его врагам.

Да, решено. Натиск, перед которым она не сможет устоять. Главное – получить от нее денежные средства. А потом… потом он переспит с ней.


Чем ближе было к вечеру, тем сильнее волновался Антоний. Он не понимал причин своего волнения, и это выводило его из себя еще сильнее.

Неожиданно ему захотелось унизить эту женщину.

Она сказала – «тебя и твоих друзей». Что же, надо захватить с собой побольше народу. У нее не хватит мест за столом… или еды на всех…

Он страстно мечтал, чтобы она допустила какой-то промах.

Но все было безупречно.

Мест хватило бы десятков на шесть человек (Антоний привел с собой восемнадцать), и встретившая его Клеопатра с невинной улыбкой поинтересовалась:

– У тебя так мало друзей, о Антоний?

Антоний побагровел. Зараза такая! Нет, пожалуй, она еще похлеще Фульвии будет!

А еще через несколько минут он снова переменил свое мнение. Да как он мог вообще так подумать о такой милой женщине?

Конечно, об отправленных Кассию средствах он даже не заикнулся.

Она помогла деньгами мятежникам? Боги, какая глупость! Она, последняя любимая женщина дяди Цезаря! Да она, попадись ей Брут или кто другой из заговорщиков, лицо ему расцарапает!

Наверное, этот Серапион – боги, ну и имена у них, у этих египтян! – отправил средства по своей инициативе. Не зря же царица его наказала! Правда, наказание было не слишком существенным, но оно и понятно: Серапион, видимо, предан ей, как пес, а что средства отправил – так это он хотел как лучше…