Елена Богатырева - Ночная княгиня

Арсений сначала чуть не взвыл от условия князя — в столице отправить мальчика в полк. Налимов, хитро сощурившись, предложил выспросить у Саши, что он думает по этому поводу, и, не дав Арсению опомниться, тут же позвал его. Новость привела Сашу в неописуемый восторг. Тогда нареченный отец смягчился, хотя и загрустил сильно.

На следующий день князь переписал завещание, выделив в нем Саше третью часть всех своих капиталов и небольшую деревеньку, выигранную им как-то в карты, — далековато от его владений, в Воронежской области. Деревня называлась Лавровкой, поэтому фамилию Саша получал вполне благозвучную — Лавров. Арсений, сраженный щедростью своего друга и благодетеля, принялся укладывать вещи и исправно ублажать князя по ночам.

Арсению и невдомек было, что, как только дверь за ним закрылась, Налимов разорвал бумаги, приказав нотариусу переписать все, вычеркнув завещанные деньги, и, поразмыслив, оставил все-таки Саше деревню, которая была ему без надобности…

В Санкт-Петербург въезжали ранним утром. Алисе казалось, что она вовсе не спала в эту торжественную ночь. Предстоящая встреча с бабушкой делала ее почти больной. Она не знала названия нахлынувшим чувствам, потому что никогда раньше не испытывала ничего подобного. Ей чудилось, что сердце в груди у нее раздулось до немыслимых размеров, и если она сделает еще хоть один только вдох, оно непременно лопнет. Ей было необыкновенно весело, но в глазах почему-то стояли слезы, мешавшие лучше разглядеть убогие хижины, мимо которых они проезжали.

Дети, воспитанные в обычных семьях, где есть и мать, и отец, и еще куча сестренок и братишек, могли бы сообразить, что такое обычно называют счастьем. Для этого нужно было прожить десять лет подкидышем в монастыре, с пеленок готовиться к ненавистной участи монашенки, а потом получить вдруг сразу все: родных, родину, дом, и это самое, когда больно дышать…

Карета, подпрыгивая, покатила по улице, выложенной булыжником, а по обе стороны от нее выросли как из-под земли удивительно красивые дома. Екатерина Васильевна проснулась, сладко зевнула и перекрестила рот.

— Ну вот, Лисонька, приехали, — сказала она с легкой грустью, которой девочка совсем не придала значения.

Она забросала няню вопросами обо всем, что ей удалось увидеть из окна, и та, полупроснувшись, отвечала вяло и неуверенно. Теперь они ехали по какой-то уж совсем невообразимо широкой улице, и Екатерина Васильевна, поглядывая на девочку опять-таки с непонятной грустью, принялась рассказывать о слоне, которого привезли в холодный Санкт-Петербург и специально для его прогулок построили этот проспект таким широким.

— Он, собственно, так и называется — Слоновый проспект.

— А слон, слон, — заволновалась Алиса, — мы увидим слона? Его выведут на прогулку? Какой он? С дом?

— Слона давно уже нет, — отрезала Екатерина Васильевна. — Давай-ка выйдем.

Они выехали на площадь, Алиса увидела огромную прекрасную церковь и по привычке перекрестилась. Что-то больно щелкнуло у нее в груди. Она снова посмотрела на церковь и более пристально — на няню. Но та упорно отводила глаза.

Карета теперь медленно ехала мимо цветущих акаций, приближаясь к красивому дому. Алиса так и ахнула. Должно быть, бабушка ее очень состоятельная и важная дама, коли живет в такой роскоши. Восемь ионических колонн, подпирающих фронтон… Дом был широким. Два его крыла раскинулись вправо и влево, образуя полукруг, подобно рукам, готовящимся к крепким объятиям.

— Не спеши, — приказала няня.

Но Алиса вприпрыжку уже неслась к парадному подъезду, заливаясь звонким смехом. Никто не вышел им навстречу, но ведь никто и не знал точно времени их прибытия. Наверно, бабушка почивает еще, время раннее. Каково же будет ее удивление и какова радость…

Алиса подняла голову вверх и в одном из окон отчетливо увидела лицо молоденькой девушки. На ней было белое, платье с зеленым передником. Девушка смотрела на Алису без всякого интереса. Кто она? Служанка? Родственница? Гувернантка?

Екатерина Васильевна догнала Алису и потянула к северному крылу. Дубовые двери распахнулись, и строгая, прямая как палка дама вышла им навстречу. Няня протянула ей конверт и подтолкнула Алису вперед. Дама приняла письмо, внимательно осмотрела с ног до головы сначала Екатерину Васильевну, затем Алису и, сузив глаза до крошечных щелочек, изрекла механическим голосом:

— В любом случае ваше опоздание непростительно!

Алиса быстренько взглянула на няню, ничего не понимая. Выходит — их ждали? Выходит — они задержались в пути? Ей хотелось спросить няню, кем служит в доме строгая дама, но от волнения она потеряла дар речи. Наступал самый невероятный в ее жизни момент. Сейчас она увидит бабушку.

Дама провела их по коридорчику и молча указала на стулья у двери, за которую она проворно юркнула. Затем дама появилась и пригласила Екатерину Васильевну пройти в кабинет.

Алиса никак не могла взять в толк: что происходит? Неужели бабушка боится предстать перед ней сразу же с постели и приводит себя в порядок, тогда как она предпочла бы броситься ей на шею незамедлительно, пусть она выйдет к ней хоть в одной ночной сорочке и папильотках? У Алисы на глазах выступили слезы. Дама, стоя рядом, разглядывала ее, и поэтому Алиса, прошедшая хорошую школу лицемерия, постаралась взять себя в руки и ни под каким видом не показывать этой пренеприятнейшей особе, что творится в ее душе.

Екатерина Васильевна вышла из кабинета и, наклонившись к Алисе, тихо прошептала:

— Бог тебе в помощь, девочка моя. Прощай.

Ее поцелуй пришелся Алисе куда-то в переносицу, потому что в этот момент она слегка покачнулась. Няня уходила не оглядываясь, и Алиса, скорее по инерции, чем сознательно, двинулась за ней следом. Дама проворно схватила ее за руку. Алиса подняла голову, женщина улыбалась одними губами.

— Где моя бабушка? — спросила Алиса, чувствуя, как у нее отнимаются ноги.

— Понятия не имею. — Похоже, дама понимала, какое отталкивающее впечатление производит на девочку, но это ее только забавляло. — Теперь ты будешь жить здесь…

Навстречу им по коридору парами, как заведенные солдатики, бесшумно ступая, вышагивали маленькие девочки. У Алисы на секунду все поплыло перед глазами. «Няня!» — завизжала она и рванула руку. Екатерина Васильевна вжала голову в плечи и без оглядки побежала к выходу. Алиса, не соображая, попыталась вцепиться зубами в державшую ее руку, но рука метнулась ей навстречу, и губы Алисы обожгло, а крик застрял в горле.

— Ты не в лесу, — не утратив и капли самообладания, сказала прямая дама, протягивая казенный суконный платок. — Здесь такие выходки немедленно пресекаются.

Алиса не взяла платок, и крохотная капелька крови из треснувшей губы покатилась по подбородку. Она посмотрела на женщину с такой ненавистью, что та слегка отстранилась и напряглась, приготовившись к очередному сюрпризу. Однако Алиса стояла теперь спокойно, только глаза стали мутными и сухими. Вот этому чувству девочка хорошо знала название. Это была ненависть. Отныне она ненавидела и этот дом, и всех его обитателей, и няню. Но сильнее всего на свете Алиса сейчас ненавидела свою бабушку, которая так подло распорядилась ее судьбой.

— Сейчас я представлю тебя ее превосходительству. Войдя к ней, ты должна поклониться, склонить голову и выслушать те мудрые слова, которыми она тебя удостоит.

Дама распахнула перед Алисой дверь. Двигаясь словно в тумане, Алиса переступила порог, поклонилась, как учили в монастыре, и перекрестилась. Ей казалось, она движется навстречу порыву ветра, который срывает с нее и уносит безвозвратно все ее мечты, счастливые денечки, надежды. «Милая, добрая бабушка…» — шепнула глупая надежда и упорхнула вслед за остальными. Алиса подняла голову. Перед ней за столом сидела отвратительная старуха с рыбьими глазами, взгляд которых был устремлен мимо нее. На секунду ей показалось, что изо рта у той выглянуло змеиное жало… Но это уже после того, как она упала посреди кабинета начальницы института и погрузилась в глубокий обморок.

Елена Карловна ликовала. Сбылась ее мечта пристроить внучку поближе, в России, и в приличное учебное заведение. Екатерина Васильевна не посмела рассказать ей ни о том, как Алиса рвалась к бабушке, ни о том, как закричала напоследок ей вслед. Елена Карловна щедро расплатилась со своей помощницей, распечатав кубышку — деревянный ларец, к которому она дала себе слово не притрагиваться, если только речь не шла о внучке. Ценные бумаги и ассигнации выстилали дно ящичка, а поверх них переливались бриллиантовые серьги и кольца с сапфирами. Все это предназначалось внучке. Елена Карловна, доставая деньги для Екатерины Васильевны, залюбовалась сережками. Таких бриллиантов ни у кого на свете не будет, кроме ее внученьки. Ишь, как искрятся, словно лучик света в капельке воды пойман. Кажется, тронь — и пропадет видение. Но вот она смотрит, трогает, а красота не исчезает. Недаром у сибирского купца сторговала втридорога. Это она ему говорила — втридорога, за сердце хваталась. А он хитро ус вертел, бороду оглаживал расчесанную — цену набивал. В результате оба остались довольны. Елена Карловна купила бесценную вещь за ветхие ассигнации, а купец продал вещь ему вовсе не нужную, дядькой-калекой смастеренную, дуре-старухе за огромные деньжищи.

Ее Алиса непременно станет лучшей ученицей. Она прилежна и умна, быстро все схватывает, она сможет. Чтобы шифр бриллиантовый от императрицы получить после экзаменов, и приданое, и пожизненное содержание. Вот выйдет она после выпуска из дверей — скромная, тихая, а у порога карета с шестеркой лошадей ее дожидается, и кучер, и лакей на запятках — пожалуйте, барышня. «Что такое? Куда?» — удивится красавица. «Домой, — скажет лакей с поклоном. — Бабушка ваша, Елена Карловна, велели кланяться и ждут вас с нетерпением». Представляя себе эту сцену, Елена Карловна каждый раз испытывала необыкновенное удовольствие и великое чувство благодарности, той самой благодарности, что должна будет испытывать к ней родная внучка.

Только вот дома пока не было. Ну ничего, шесть лет учения впереди. За это время будет ей и дом, и капитал, и, что самое главное, — приличное положение в обществе. Разумеется, втайне Елена Карловна мечтала, чтобы красавица внучка приглянулась ну если и не императрице, то хотя бы императрице-матери или кому-нибудь из самых знатных дам. Стала ведь смолянка Левшина — фрейлиной Екатерины Второй. А в попечительском совете при институте благородных девиц и особы императорской крови, и принцы, и еще множество знатных и чудаковатых особ. Только бы проявила девочка ее прилежание и старательность, а там уж блестящую будущность бабушка ей как-нибудь подгадает…

В первые месяцы в институте Алиса остро чувствовала собственную неполноценность. Она совершенно не понимала, что творится вокруг, — и не только потому, что прибыла в институт с двухнедельным опозданием и не успела познакомиться со странными институтскими порядками, так отличавшимися от монастырских, но и потому, что на нее обрушился головокружительный поток неведомого мира, о существовании которого она не только не знала, но и не догадывалась.

В институте ее до глубины души поразила одежда, выданная ей кастеляншей (необычайно удивительное слово!). В отличие от монастырской рясы, она состояла из уймы мелких деталей. Коричневое платье, которое, нужно думать, предполагало уместить в себе двух таких малышек, как Алиса, дополнялось беленькими рукавчиками. И, что совсем невероятно, эти рукавчики нужно было исхитриться подвязать самой себе под рукавами платья. Кроме того, на шею повязывалась пелерина (еще одно удивительное слово!) из грубого холста, а поверх платья надевался такой же передник, который полагалось застегивать сзади булавками.

А еще необходимо запомнить фамилии классных дам, имена девочек и массу строжайших правил, которым необходимо следовать неукоснительно.

Как-то, через неделю пребывания в Смольном, Алиса, слегка покачиваясь от постоянного недосыпания, стояла в нише столовой с приколотым к правому плечу чулком. Она смотрела на девочек за столами, а они выражали ей свое презрение сощуренными глазками и поджатыми губками. Презрение их ее вовсе не волновало, не то что запах корюшки, без которой ее оставили в наказание за плохо заштопанный чулок.

Девочки сразу же показались ей ненастоящими. Многие из них еще хранили тепло материнского дома, привычки возиться с младшими и старшими братьями и сестрами, способность тихонечко, но весело смеяться в рекреации и с надеждой поглядывать в окно в приемные дни. От них веяло семейным прошлым. От Алисы же веяло монастырским холодом. Эта аура была незнакома и непонятна девочкам, она настораживала и отталкивала. Бесхитростные глупенькие создания, привыкшие получать кусок булки, еще не успев пожелать его, порядочно отстали в развитии от монастырской воспитанницы, не брезговавшей в изнурительно длинные посты кражей корочки черствого хлеба, приготовленного для коров.