– Значит, вы не из наших мест?

Мэтт Маккарти так пристально на нее смотрел, что Изабелла заволновалась, не измазала ли она нос сажей, с трудом подавив желание вытереть лицо.

– Нет, – улыбнулась она, чтобы скрыть смущение. – Мы переехали из Лондона. И не слишком-то приспособлены к здешней жизни. Не умеем, например, правильно разводить огонь. Вот мистер Гранджер и помогает нам разобраться, что к чему.

– Да чего там, я просто налаживаю эту старую плиту, – смутился мистер Гранджер. – Хозяйка хочет ее затопить. Я слыхал, послезавтра ударят морозы. А в доме сквозняки гуляют. Они тут вконец закоченеют.

– Плитой уже много лет никто не пользовался. – В голосе Мэтта Маккарти явно слышалась некая безапелляционность.

– Однако непохоже, чтобы с ней было что-то не так.

– А вы керосин туда не забыли залить?

– Керосин? – удивилась Изабелла.

– Керосин, – повторил Мэтт Маккарти. – Топливо.

– А разве нужен керосин?

– Надо же, да вы, оказывается, не заправили нашу старушку! – рассмеялся мистер Гранджер. – Ну вы даете! Интересно, а как, по-вашему, она работает? От Святого Духа?

– Не знаю. У меня никогда раньше такой не было. Может, ее надо топить дровами? Углем? Я как-то и не задумывалась, – призналась Изабелла.

Мистер Гранджер по-свойски похлопал Изабеллу по спине, заставив ее попятиться.

– Придется заказать немного керосину. Лучше всего в «Криттенденс». Скажете им, что это срочно. И через день-два они вас заправят. Остальные промурыжат целую неделю.

– А что именно я должна заправить? – поинтересовалась Изабелла, надеясь, что изъясняется достаточно ясно.

– Бак. – И тут Мэтт Маккарти впервые по-настоящему улыбнулся. Хотя открытой его улыбку можно было назвать только с большой натяжкой, что не ускользнуло от внимания Изабеллы. Затем он добавил, уже более дружелюбно: – Бак находится за амбаром. Вам не мешало бы попросить мужа проверить, нет ли там дыр, уж больно он ржавый.

– Спасибо, – сухо ответила она. – Но наша семья – это мы трое.

– Негоже женщине с детьми сидеть без горячей воды. Неправильно. Хорошо хоть камин затопили, и то ладно. – Мистер Гранджер вытер руки и надел шляпу, собираясь уходить.

– Я вам очень признательна. – Изабелла полезла в сумочку за кошельком.

– Бросьте, не думайте об этих глупостях. Увидимся в конце недели, когда вы малость пообвыкнете, – сказал мистер Гранджер. – Я буду в ваших краях, ну и загляну в пятницу утром. Проверю, как вы справляетесь. И привезу вам прицеп дров, если, конечно, сумею проехать с ним по вашему проселку. Чем сильнее вы протопите дом, тем лучше для вас. Его явно не мешает маленько просушить. – Он махнул рукой в сторону видневшихся из окна деревьев. – Сдается мне, в следующем году у вас все будет тип-топ, а? Мэтт. – Кивнув Мэтту, он в сопровождении Китти и Тьерри прошествовал вверх по ступенькам.

И не успел он уйти, как на кухне стало неестественно тихо. Изабелле вдруг сделалось стыдно за весь этот развал, за свой взъерошенный вид. В последнее время она вообще ощущала неловкость в обществе мужчин. Словно со смертью Лорана лишилась верхнего слоя кожи.

– Значит, мы соседи, – произнесла она, пытаясь взять себя в руки. – А вы, наверное, живете в том доме, мимо которого мы давеча проезжали. Может, чашечку чая? Я бы предложила вам чего-нибудь покрепче, но, боюсь, мы еще не успели ничем запастись. – (Мэтт покачал головой.) – У нас здесь настоящий бедлам. – Она говорила чересчур быстро, впрочем, как всегда в присутствии слишком самоуверенных людей. – Придется все налаживать мало-помалу. Как вы, наверное, успели заметить, наша семья не самая практичная… Не сомневаюсь, мне еще многому придется учиться. – Изабелла убрала с лица длинную прядь волос. Она явственно слышала нотки отчаяния в своем голосе.

Мэтт окинул ее тяжелым взглядом.

– Не сомневаюсь, у вас все будет хорошо, – сказал он.


Лора только-только закончила разбирать холодильник в гараже. Она вытерла руки о джинсы и подошла к минивэну мужа. Мэтт вылез из машины и с ходу поцеловал жену в губы, немало ее этим удивив.

– Привет, – сказала она. – Удачный день, да?

– Не совсем, – ответил он. – Но дела потихоньку налаживаются.

Боже, до чего же приятно было снова видеть его улыбку! Лора схватила мужа за ремень и притянула к себе:

– Может, мне удастся еще больше улучшить твое настроение. Бифштексом на ужин. С моим фирменным перечным соусом.

Он ответил довольным урчанием, буквально опалив ей шею горячим дыханием.

Затем он закрыл дверь минивэна, обнял жену за плечи и прошел вместе с ней к задней двери. Она прижала ладонью лежавшую на ее ключице руку мужа, чтобы продлить сладостное мгновение.

– Тебе пришло два чека за работы у Пинкертона. Я их обналичила. Кстати, а ты слышал эту странную музыку? Энтони решил, что лисица попала в капкан.

– Слышал. На самом деле я наведался к нашим новым соседям.

От неожиданности Лора наступила на хвост их старому псу, он обиженно заскулил.

– Ой, Берни… Неужели ты туда ходил?

– Решил, не будет особого вреда, если я скажу им привет. Как-никак мы все же соседи.

Она ждала привычной колкости, горького изгиба губ. Но, слава богу, обошлось. Даже упоминание о большом доме не вызвало привычного раздражения. Господи, пусть все образуется, мысленно взмолилась Лора. Пусть он примирится с тем, что случилось. Пусть к нему снова вернется его жизнерадостность.

– И очень правильно сделал. Попробую заскочить к ним на этой неделе. – Она улыбнулась с напускной безмятежностью. – Вот что я скажу тебе, Мэтт Маккарти. Как приятно видеть тебя снова улыбающимся. Правда приятно.

Мэтт остановился и поцеловал жену в кончик носа. Губы у него были холодные.

– Я много думал, – сказал он.

6

Немногие представительницы ее поколения могли похвастаться тем, что вышли замуж именно за того мужчину, которого впервые полюбили, но, как только Изабелла Хейден увидела Лорана Антуана Деланси, она поняла, что встретила своего суженого. Это открытие, посетившее ее во время исполнения «Романса для скрипки с оркестром» Бруха, стало для Изабеллы полной неожиданностью: она не испытывала особого сердечного влечения к бледным занудным юнцам, окружавшим ее в музыкальном колледже. Она даже решила, что, быть может, вообще не станет связывать себя брачными узами, поскольку замужество будет отвлекать от музыки. Но, продираясь через соло, она вдруг вспомнила о серьезном взъерошенном мужчине, с которым накануне вечером ужинала не в кафе, а в самом настоящем ресторане в Ле-Але. Он сказал ей, что его никогда так не трогала музыка, как та, что она исполняла для прохожих перед метро на улице Клинанкур, и она поняла: мифический Тот Единственный, о котором болтали подружки, возможно, действительно существует, и появиться он может нежданно-негаданно.

Естественно, на их пути стояли препятствия, ведь ни одна хорошая история любви без них не обходится: его бывшая жена, неврастеничная актриса, с которой он так до конца и не развелся; ее родители, категорически возражавшие против скоропалительного брака – ведь в свои двадцать лет она была слишком неопытной, слишком импульсивной, – так же как и учителя музыки, опасавшиеся, что домашняя рутина загубит ее талант. Даже викарий сказал, что двенадцатилетняя разница в возрасте и культурная пропасть между французами и англичанами – викарий явно намекал на потенциальных любовниц – может привести к крушению их брака.

Однако Лоран ответил на все наветы недоброжелателей типичным для французов пожатием плеч и еще более бурным приливом страсти к юной девушке с длинными спутанными волосами, при этом Изабелла, в отличие от многих своих сверстниц, обнаружила, что замужество совершенно необязательно ведет к разочарованию, циничному взгляду на вещи и непременным компромиссам. Лоран любил ее. Он любил ее и тогда, когда она засыпала во время завтрака, потому что накануне всю ночь отрабатывала заключительные такты какой-нибудь сонаты. Он любил ее и тогда, когда приготовленная ею еда в очередной раз оказывалась подгоревшей и безвкусной. Он любил ее и тогда, когда во время прогулок по Примроуз-Хилл она мучила его исполнением отрывков из музыкальных произведений. Он любил ее и тогда, когда она будила его в три утра, чтобы снова почувствовать вкус родных губ и тяжесть родного тела. Он купил ей Гварнери, положил скрипку на подушку в номере отеля, где они занимались любовью в один из уик-эндов; от потрясения у нее перехватило дыхание, а он смеялся. Он любил ее.

Обнаружив после медового месяца, что беременна, она испугалась, поскольку не была уверена в своей готовности позволить новому члену их семьи разрушить любовную идиллию. Однако Лоран признался, что всегда хотел иметь детей, даже в первом браке, и она в знак своей безграничной любви решила сделать ему этот подарок.

Беременность протекала легко, а после рождения Китти она почувствовала такую невероятную нежность, что твердо решила всецело посвятить себя материнству. Ведь материнская любовь – именно то, в чем нуждается ее ребенок. Но как мать она оказалась абсолютно беспомощной: ей не удавалось постичь суть загадочного «режима», о котором твердила патронажная сестра, она не справлялась с горой грязных распашонок и, в отличие от других матерей, не умела отвлечь ребенка погремушкой. Именно тогда они с Лораном впервые поссорились. Она пребывала в постоянном раздражении, считала себя мученицей, пожертвовавшей всем ради семьи, и винила в этом Лорана.

– Знаешь, а теперь я хочу получить обратно свою жену, – сказал он ей как-то вечером с типично парижским высокомерием, когда она предъявила ему претензии по поводу невымытой посуды, ну и вообще – того, что у нее связаны руки, что она устала и утратила интерес к сексу.

Она швырнула ему в голову радионяню. А на следующее утро, обнаружив отколотый кусок штукатурки, поняла: так больше продолжаться не может.

Лоран ее поддержал:

– Если тебе не прожить без этой твоей музыки, ну ладно, я не против. Ведь именно музыка нас в свое время свела.

И когда она окончательно убедилась, что он говорит серьезно и на нее не в претензии, они нашли Мэри. И, утешившись тем, что так будет лучше для всех, Изабелла передала Мэри с рук на руки свою красавицу-дочку.

А кроме того, Китти оказалась чудесным ребенком. Если бы Китти не любила Мэри, если бы скучала по мамочке, разве она была бы такой улыбчивой? Такой спокойной? Что ж, за все приходится платить. Это главный урок, который Изабелла извлекла из опыта материнства. И ей приходилось глотать обиду, что Китти, ударившись, бежит к Мэри, а не к матери, даже если та стоит рядом, и что Китти делится с отцом своими тайнами и именно с ним обсуждает школьные мероприятия, на которых она, Изабелла, как всегда, отсутствовала. Приходилось испытывать чувство вины, когда она уезжала за тридевять земель на гастроли, оставляя дома больного ребенка, или когда обнаруживала в чемодане жалобные записки: «Мамочка! Я люблю тебя. Я скучаю без тебя». Она тоже скучала по своей семье, и ее терзали муки совести. Но Лоран с Мэри безропотно предоставляли ей возможность быть собой и заниматься любимым делом. И чем старше она становилась, тем отчетливее понимала, что она одна из тех редких счастливиц, которых, в отличие от других женщин, замужество и материнство не лишили возможности творить, а самое главное, не лишили предмета их страстной любви.

Конечно, не всегда было просто. Лорану по-прежнему нравилась ее импульсивность, он прощал ее дикие выходки – когда она неожиданно забирала детей из школы, чтобы покататься с ними на воздушном шаре, или когда била тарелки, потому что ей не нравился цвет, но при этом забывала купить новые. Но у него непременно портилось настроение, если он чувствовал, что перестал полностью занимать ее мысли. И она научилась распознавать первые признаки опасности, как только он начинал говорить, что она слишком увлечена своей дурацкой музыкой, и раздраженно заявлял, что не прочь иногда видеть рядом свою жену. Он всегда догадывался, что она не слушает его, а мысленно репетирует, даже если она и притворялась, будто ей интересны рассказы о том, чем занималась сегодня Китти. Ей хватало ума не отказывать ему в том, в чем он нуждался, а также время от времени вставлять в разговор вопросы относительно его работы в инвестиционном банке, хотя она вообще в этом не разбиралась. Работа Лорана оставалась для нее тайной за семью печатями. Она определенно знала только одно: Лоран зарабатывает достаточно, чтобы оплачивать все ее прихоти и иногда вывозить их отдыхать, если ей удавалось на время забыть о своей скрипке и целиком посвятить себя семье.

Кризис грянул, когда она обнаружила, что снова беременна. Через шесть лет после рождения Китти она ошеломленно смотрела на синюю точку и не верила своим глазам, поскольку совершенно не ожидала ее увидеть и безумно испугалась того, что ждет ее впереди. Нет, она сейчас никак не могла позволить себе завести второго ребенка: она только что получила место первой скрипки в Лондонском симфоническом оркестре, а на весну были запланированы гастроли в Вене и во Флоренции. И вообще, она доказала свою полную неспособность ухаживать за детьми, даже за очень послушными вроде Китти.