— Гарри, послушай, это безумие, — промолвил я. — Хорошо, хорошо. Все это чепуха. Пойдем, ты вовсе не должна делать этого.

Гарриет молчала, не сводя глаз с железной дороги в ожидании поезда.

— Ну ладно, — продолжал я, — пойдем. Пойдем домой, и давай забудем обо всем. Это е-рун-да. Надо вернуться домой. Игра окончена.

И тут она разрыдалась в голос, а я обнял ее и огромную сумку, висевшую у нее на плече. Она просто захлебывалась рыданиями, а потом яростно закивала головой. Люди, стоявшие на платформе, смотрели на нас с тем выражением, с каким умеют смотреть только лондонцы — они явно были смущены, и им было интересно, в чем дело, но виду они не подавали. Я еще раз крепко обнял ее и повел прочь, сжимая в своей руке ее влажную руку. Мы поднялись вверх по ступенькам и вышли на главную улицу, на воздух, на свободу! Все было кончено. Гарриет едва передвигала ноги и с трудом поднималась по лестнице. Казалось, она больна или искалечена.

И я тут же начал думать о том, как мы правильно поступили. Все это было чертовски глупо и нелепо! Не понимаю даже, как мы могли докатиться до такого! Будто мы жили в фантастическом мире, ничего не зная о реальной жизни. Я испытывал невероятное облегчение, но, признаться, был немного удивлен. Четыре недели я мучился, не зная, какое принять решение, и вдруг все было кончено. Ничего не будет.

Тут мы услышали грохот приближающегося поезда. Словно огнедышащий дракон вынырнул он из туннеля и скользнул к платформе у нас под ногами. Двери с шумом открылись.

Вдруг, вырвав у меня свою руку, Гарриет бросилась вниз, перепрыгивая разом через две ступеньки.

— Нет, Гарриет, нет! — закричал я. А может, я закричал и не это, а что-то другое, столь же банальное.

Потом я бросился вслед за ней. Я бежал и что-то выкрикивал. Я видел, как Г. в последний миг успела запрыгнуть в вагон. Поезд почти тут же тронулся. Бежать дальше не имело смысла. Гарриет настояла на своем, и я был не в силах остановить ее. В оцепенении я смотрел на удаляющийся поезд. Какой-то пожилой джентльмен, оставшийся на платформе, сообщил мне, что поезд ушел раньше, чем написано в расписании.

Я подумал о том, что надо бы сесть на следующую электричку, которая прибывала через двадцать минут. Я мог бы разыскать ее в доме на Флиткрофт-Мьюз, поговорить с нею и привезти домой. Но мальчики были дома одни, а телефона Марианны у меня не было, как, собственно, не было и денег на билет. К тому же, если ей вздумается вернуться домой, она и без меня это сделает. Л потом я подумал; «Что за нелепые оправдания!» И еще мне пришло в голову, что она просто пообедает с этим парнем, и все. А нам до отчаяния нужны деньги.

Не очень-то я хороший человек.


Усевшись перед большим зеркалом в комнатенке на Флиткрофт-Мьюз, Гарриет минут десять красила глаза. Хорошо подведенные глаза и искусно наложенная на ресницы тушь сумеют много рассказать о ней. Ну и, конечно, ее потрясающие серьги. Хоть она и умылась ледяной водой, глаза ее после долгого плача все еще были красными и припухшими. Что ж, иногда женщина и с маленькими глазками выглядит неплохо. Когда у нее нормальный вид, ее глаза бывают слишком выразительными, а это ей как раз ни к чему.

Она едва успела успокоиться, пока поезд полз к станции. Вытащив из сумки утреннюю газету, Гарриет прикрыла ею лицо. Почти весь номер был посвящен описанию ужасного дорожного происшествия; прошлым вечером микроавтобус, путь которого лежал мимо Кентерберри, вез целую команду пловцов. Трое мальчиков погибли. Гарри подумала: ей-то, черт возьми, на что жаловаться? По сравнению с этим ее неприятности — просто пустяк. Бедные-бедные детишки. Их родители, друзья… Она представила своих хорошеньких, здоровых сынишек, которые сидят сейчас в своих уютных постельках. Можно не сомневаться, что их папаша как раз в этот момент читает им сказку на ночь.

И она… Сидит себе, а вечер чудесный — эти бедняги никогда не узнают, какой сегодня вечер… На ней ее лучшая одежда… Подумаешь — зарабатывать на жизнь! Ей-то еще везет. Она — удачливая попрошайка. Оцепенелая, уставшая, осторожная, удачливая попрошайка, которой так хочется все бросить.

Обреченная женщина приготовила себе кофе. Накрасив лицо, Гарриет сняла футболку и джинсы, бережно повесила одежду на металлические «плечики» и задвинула сумку под раскладушку. Дрожащим пальцам было так приятно согреваться о горячую кружку. Она размышляла о том, через какую грязь ей придется пройти, прежде чем она снова наденет на себя свои джинсы. Стоит ли говорить, что она дала себе вдвое больше времени, чем надо для того, чтобы ко всему подготовиться?

Ей стало очень одиноко. Гарриет хотела было позвонить Питеру, но подумала, что, услышав его голос, она вновь потеряет решимость. Он скажет, чтобы она ехала домой, и она так и сделает. Испугается и струсит. Л потом никогда в жизни не простит себе этого.

Кроме ее комнатки, в доме номер двенадцать на Флиткрофт-Мьюз был целый лабиринт маленьких контор, которые уже опустели. Архитекторы, чертежники, театральные агенты — словом, все, чьи конторы находились в этом доме, отправились домой, а может, веселились в пабах или ресторанах. Лишь ей надо было начинать свое дело в этот вечерний час. Она одна оставалась в этом подвальчике с побеленными стенами. Она да паренек-уборщик. Гарриет слышала, как он ходил по комнатам, собирая стаканчики из-под кофе, вытирая столы и вытряхивая мусорные корзины. Маленький приемничек Гарриет монотонно рассказывал о новостях, развлекал ее музыкой и заботливо сообщал об уличных пробках. Радио помогало ей заглушить гнетущую пустоту опустевшего здания.

Все происходящее казалось ей бредовым сном наркомана, у нее было ощущение, будто она собирается ступить на поверхность Луны. Правда, руки Гарриет перестали дрожать, и она уже накрасила губы, но желудок ее все еще предательски подводило. И, возможно, лишь единственный раз, а может, в первый раз из множества она аккуратно сняла с пальца обручальное кольцо и спрятала его в кошелек.

Мужской голос по телефону был грубоватым, но выдавал в нем уроженца севера, что было ей в общем-то по нраву. Он называл ее «дорогая» таким тоном, каким обычно говорят жители Манчестера. Все будет хорошо. Она может всего лишь составить ему компанию за ужином, поболтать с ним, сообщить ему, что он — потрясающий мужчина, и уйти. Ей не нужно делать ничего больше, если она не захочет. Она и не будет. Решено.

Когда они выходили из дома с Питером, он — в который уже раз — напомнил ей, чтобы она не делала ничего такого, что ей не нравится. Когда она убегала от него на электричку, он кричал ей вслед, что она дура. В этом не было ничего удивительного, но он поступил жестоко. Ведь он-то не собирался быть рядом и подсказывать ей, как себя вести. И ему никогда в жизни не приходилось бывать в таких ситуациях. Даже когда она рожала, он, конечно, все организовал, но не больше.

Забавно, но сейчас она чувствовала себя ближе к Питеру, хотя ответственность за то, что должно произойти, Гарриет полностью брала на себя. Они не были так близки даже в то время, когда родился Тимми. И сближало их знание того, что ей придется спать с другими мужчинами. Оба знали, что Гарриет ступает на скользкий, опасный путь, и Питер просто с ума сходил оттого, что не сможет быть рядом. Да, возможно, ему даже хуже: это он будет сидеть дома, не зная, чем себя занять. Впрочем, не исключено, что дело обстоит совсем иначе.

Она была почти готова. Гарриет надела длинное розовое платье из бархата, которое на удивление ладно сидело на ее фигурке. Носить такую вещь — настоящее удовольствие. И еще у нее была подходящая к платью шаль. Очень красиво.

Позвонив в фирму «Тэкси-Э-Гоу-Гоу», она вызвала такси и бросила на себя последний взгляд в зеркало. Много лет она не могла носить розовый цвет, а теперь платье облегало ее стройные бедра, как перчатка. Гарриет была довольна: на ней было мало нижнего белья, и полоски от него не просвечивали на бархате. Ей стало чуть лучше. Интересно, если она наткнется на кого-то знакомого, узнают ли ее? Впрочем, если и узнают, то не поймут, чем она занимается. А скорее всего, они не признают в этой особе свою знакомую Гарриет добропорядочную мамашу и жену. Ее же всегда и везде видели только с Питером. Как бы там ни было, не придет же никому в голову, что она занялась «древнейшей» профессией, лишь потому, что вышла из дома без сопровождения мужа!

Правда, потом ей подумалось, что куда древнее профессия акушерки. Или знахаря.

Итак, Гарриет была готова. И дважды громко произнесла, обращаясь к своему отражению в зеркале:

— Привет, как поживаете? Я Наташа, а вы, должно быть, мистер Канлифф?

Проверив в сотый раз содержимое сумочки, Гарриет перекрестилась, постучала по дереву, вышла из своего убежища и заперла за собой дверь.

Увидев ее, паренек, приводивший в порядок кухню под лестницей, восхищенно присвистнул и спросил:

— Идете в город?

Гарриет рассмеялась — смехом Наташи. Она в первый раз сделала это при постороннем человеке. Звук собственного голоса немного успокоил ее. Этот вечер открывал сезон. Она могла сделать это!

Таксист оказался огромным негром с усами, в большой плоской кепке. Наташиным голосом Гарриет спросила, как его зовут. Он удивился, но тогда она напомнила ему, что у мисс Ивановой есть счет в его фирме. Пробираясь сквозь затор, образовавшийся перед театром на Шефтсбери-Эвенью, водитель сообщил, что его имя Мелвин. Ему хотелось поболтать о грядущем карнавале. У Гарриет не было желания разговаривать.

Современное здание отеля «Квоглино» больше всего походило на ангар. Молодые мужчины и женщины в черных костюмах, приветливо улыбаясь, указали Гарриет на бар, нависающий над рестораном, как гигантское гнездо. Ей подумалось, что не стоило надевать такого платья, впрочем, было еще только начало вечера, а это рановато для дам в вечерних туалетах. Хорошо хоть официанты и официантки были разодеты в пух и прах. В воздухе стоял гул голосов ~ здесь были какие-то типы с женщинами, седовласые подтянутые американцы, которые только и говорили, что о своих замечательных, выдающихся внуках. Негр, игравший на огромном белом рояле, исполнял «Лунную реку».

В баре тоже было много народу. И перед двумя мужчинами на столе лежала «Файнэншл Таймс». Этого для Гарриет было достаточно.

Одну газету читал привлекательный молодой человек. Сердце Гарриет подпрыгнуло — уж больно красив был этот юноша. Любая женщина захотела бы лечь с таким.

А потом взгляд Гарриет упал на другую газету. Явно не прочитанная, она лежала свернутой в трубочку перед другим мужчиной. Казалось, этот розовый сверток служит ему талисманом. Мужчина, ухмыляясь, смотрел на Гарриет. Она широко улыбнулась и направилась прямо к его столику. Когда он встал, чтобы пожать ей руку, сердце женщины подпрыгнуло у нее в груди. Перед нею стоял коротенький, толстый и мордастый мужичок, которому, пожалуй, уже перевалило за пятьдесят. У темных глазок этого типа было странноватое выражение, а на лацканах черного пиджака засохли ошметки пищи. Усевшись за столик, Гарриет взяла в руки стакан с минеральной водой и завела беседу. Перед нею стояла невеселая перспектива. Он напоминал ей жабу — огромную толстую жабу с налитыми кровью глазами. Когда он говорил, с его мясистых губ то и дело срывались брызги слюны. У него был северный выговор, а звали его Грэхем.

Грэхем торопливо опорожнил свой бокал с виски, а затем они спустились по роскошной лестнице в ресторан. Гарриет была чуть не на голову выше его. Придерживая ее за локоть, Грэхем повел Гарриет к столику; посетители ресторана недоуменно оборачивались на странную парочку. Интересно, спросила себя женщина, не превратится ли он в прекрасного принца, если она поцелует его? При одной мысли об этом Гарриет затошнило. Они уселись, и она сразу же подметила, каким удовольствием засияла его физиономия — от его внимания не укрылось, что мужчины провожали похотливыми взглядами его спутницу. Может, с нее уже довольно?

Она будет целых три часа разговаривать с ним и восторгаться его умом, внешностью и поведением, а затем пойдет домой. Ей даже подумать страшно, что можно пойти на что-то большее.

Впрочем, похоже, ни на что большее он и не рассчитывал. В этом Грэхеме не было ничего такого, что выдавало бы его похотливые мысли. Что и говорить, на вид он весьма непривлекательный, но у него приятная улыбка и говорит он дружеским тоном. Жена его умерла (разумеется). Живет он в Смити-Бридже, это недалеко от Рочдейла, держит типографию, где изготавливают упаковку для продуктов питания и «тому подобное». Дважды в год он приезжает в Лондон на какое-то шоу в «Олимпии» — можно не сомневаться, что оно касается этих его упаковок.

С Гарриет у него не было ничего общего. Они смотрели разные телепрограммы, читали разные журналы, интересовались разными видами спорта и культуры. Гарриет пришло в голову, что если бы она увлекалась политикой, то уж во всяком случае не той, которая бы привлекла ее спутника. Эти люди были настолько разными, что вполне могли бы считаться представителями разных галактик. Гарриет возблагодарила Бога за то, что так тщательно приготовилась к работе. Собственно, она сидела за спиной у Наташи и слушала, как та хрипловатым таинственным голосом болтает с Грэхемом Канлиффом и развлекает его.