Селеста Брэдли - Ночной гость

Иззи задумалась.

— Джулиан, милый, ты должен съездить домой. Не стоит оставлять все так, как есть, я имею в виду твоего отца.

Джулиан нахмурился:

— Нет.

— Я думаю, ты должен, любовь моя. — Нет.

— Да.

— Ни за что на свете.

Иззи вздыхала, упаковывая вещи из городского дома Джулиана. Было бы гораздо легче, если бы он сам был здесь, чтобы сказать, что хочет взять. А так она зависела от суждений Грили и Симмса, которые постоянно уговаривали ее включить предметы роскоши, совершенно непрактичные для начала новой жизни на новых землях Америки.

Вытащив очередной золотой канделябр из сундука, который упаковывала, она ворчливо погрозила им Симмсу, который то и дело сокрушался, выражая недовольство тем, что его изысканный хозяин будет прозябать в этих Богом забытых колониях, не ведающих, что такое вкус, мода или великосветское общество.

Когда Грили подошел к двери кабинета, который она освобождала, Иззи поднялась на ноги, радуясь возможности прерваться.

— К вам леди Спенсер, миледи.

Заморгав и стряхнув пыль с рук, Иззи попыталась вспомнить, где она слышала это имя. Ах да, Спенсер — родовое имя графа Хардвика. Леди Спенсер. Милли?

— Иззи!

Это была Милли. Милли, которую Иззи не знала. Она выглядела поправившейся, когда-то впалые щеки округлились и порозовели, волосы, когда она сняла простую, но симпатичную шляпку, отливали здоровьем. Словом, Милли теперь стала той красавицей, которой всегда хотела быть.

Когда она шагнула вперед, чтобы взять Иззи за руки и прижаться быстрым поцелуем к ее щеке, казалось, что она даже двигается по-другому. Более уверенно. Иззи была очень рада такому преображению. Судя по всему, Милли по-настоящему довольна своей новой жизнью. Она так и сказала Иззи, когда та ее об этом спросила.

— Наш маленький домик просто прелесть. А мой Теренс сделал меня по-настоящему счастливой. Мы мало бываем в обществе, и это хорошо. Нам нравится оставаться дома и беседовать у камина. Видишь ли, мой Теренс такой умный. Представляешь, он знает буквально все об электричестве!

— Я рада видеть тебя такой счастливой, Милли. Ты поддерживаешь связь со своей матерью? Она очень зла на тебя за то, что ты сбежала?

— Глупышка Иззи! Мама сама упаковывала мои сундуки. Она была вне себя от радости. Она почему-то думала, что у моего Теренса довольно приличный доход. Я знала, что это не так, но он сразу похитил мое сердце. Ходили слухи, будто Теренс богат. Но они были ложными. Мы бедны как церковные мыши, но на седьмом небе от счастья!

Иззи поджала губы.

— Думаю, что тебе известно, откуда пошли эти слухи.

— Помилуй, Иззи! Ну, где бы я научилась такой хитрой тактике?

Театрально приложив ладонь к груди, невинно хлопая ресницами, Милли бросила на нее такой наигранно оскорбленный взгляд, что Иззи не удержалась от смеха. Когда они сравнили истории своих ухаживаний, маленький кабинет наполнился веселым смехом двух женщин, влюбленных в своих мужей.

Если бы Джулиан так не любил Иззи, он бы ни за что не приехал. Ничто другое не могло заставить его сделать это. Можно было бы послать кого-то забрать его лошадей и практичную деревенскую одежду, которую он всегда держал в Дарингеме.

Джулиан сидел верхом на Тристане, похлопывая стеком по сапогу, пока в его душе шла борьба. Почти все в нем побуждало его ускакать прочь. Но ему все еще хотелось убить человека, которого он называл отцом. Но почему?

Почему его никогда не любили так, как отец Эрика любит свою плоть и кровь? Почему даже Мэнни оказался недостаточно хорош, если был почти идеальным сыном?

Мэнни был таким, каким был, и Джулиан решил, что ему решительно наплевать на то, что общество считает это неправильным и дурным. Это извращенная, зависимая любовь его отца к Мэнни была неправильной. И полное отсутствие любви к нему, Джулиану, было неправильным. Это трудно принять, но это факты, которым он должен смело посмотреть в лицо, прежде чем встретится с мужчиной внутри этого огромного, чудовищного дома.

Джулиан прищурился на каменную громаду, серую и угрожающую, словно тучи, на фоне красноватых известковых холмов. Он не пережил в этом доме ни одного радостного мгновения. Лишь холодное болезненное одиночество и скорбь приходили на ум. Нетрудно будет оставить все это.

Так почему же он медлит?

Он пустил Тристана дальше по подъездной аллее и въехал через кованые ворота. До самого дома было еще больше мили, но длинные ноги Тристана быстро сокращали расстояние, и вскоре он подъехал к мраморным ступенькам и спешился.

Обменявшись несколькими словами с грумом насчет приготовления остальных его лошадей для путешествия, Джулиан чертыхнулся про себя и взбежал вверх по ступенькам к внушительной парадной двери. Бесстрастный дворецкий герцога открыл ему прежде, чем он успел постучать, и его стек со шляпой были молча приняты.

Возможно, потому что он еще совсем недавно ощущал тепло объятий Иззи, дом показался ему еще холоднее, чем прежде. Казалось, среди этого величия нет места ничему живому. Его шаги эхом отдавались по безупречно чистому полу, а его фигура отражалась во множестве зеркал, мимо которых он проходил, но больше не было заметно никаких признаков тепла или жизни.

Наконец он остановился перед блестящими эбеновыми дверьми кабинета герцога. Он знал, что герцог там, холодно господствуя в царстве, которого он ожидал так долго. Толкнув двери прежде, чем передумал, Джулиан вошел.

Седеющая голова склонилась над единственным листком писчей бумаги на полированной поверхности стола — не для герцога хаос незаконченных дел. Он не отвлекался до тех пор, пока Джулиан не прочистил горло. Взгляд герцога поднялся, затем заострился с неприязнью, когда остановился на своем блудном сыне.

— Итак, ты вернулся. Должно быть, потерял тот первый намек на стержень, который я когда-либо наблюдал в тебе. Почему меня это не удивляет? — Пренебрежительным кивком герцог отпустил его и вернулся к работе. — Ты всегда был разочарованием.

Джулиан чуть не улыбнулся привычности этой презрительной фразы. Так долго носил он в душе этот камень. Столько лет он ждал его, переживал из-за него, страшился его. Теперь же это были просто слова, произносимые одиноким, холодным человеком, чье мнение его больше не волнует.

Осознание, что он наконец-то по-настоящему освободился от горького отцовского влияния, ослабило, отпустило что-то в душе Джулиана. Иззи была права. Он вернулся сюда, чтобы уехать по-человечески, и это освобождало его так же, как завоевание ее любви. Внезапно ему захотелось поскорее покончить со всем этим, чтобы вернуться к жене.

— Я вернулся, чтобы попрощаться. Глаза герцога сузились.

— Значит, решил прятаться в городе. Что ж, прекрасно, давай. В любом случае здесь от тебя мало проку. Я пришлю за мальчиком через несколько лет.

— Не пришлешь. Я увожу Иззи в Америку. Вернее, это она увозит меня. — Он улыбнулся.

Герцог побледнел. Перо выпало из его дрожащих пальцев.

— Ты не можешь увезти моего наследника. Имение является неотчуждаемым. Теперь уже слишком поздно это менять.

Это была и в самом деле месть, возможно, идеальная. Он мог уйти прямо сейчас, и потеря герцога будет мучить его до конца дней. Дьявол, сидевший в Джулиане, говорил, что ему следует продлить эту власть, использовать ее.

Но Джулиан больше не испытывал потребности в мщении и оставил без внимания этот голос, который был подозрительно похож на отцовский.

— Я не возражаю против того, чтобы мой сын унаследовал Дарингем. Я просто не позволю тебе растить его. — Повернувшись, чтобы уйти, Джулиан задался вопросом, есть ли что-нибудь, хоть что-нибудь, что он может сказать или сделать, чтобы этот момент больше никогда не тревожил его воспоминания. Приостановившись, он осознал, что есть.

Оглянувшись на мужчину за массивным письменным столом, он попытался последний раз достучаться до отца внутри его:

— А знаешь, мы любили тебя. И Мэнни, и я любили тебя. Мы готовы были на все, чтобы сделать тебя счастливым. — Угрюмое выражение лица герцога не изменилось. — Интересно, может ли что-то в этом мире сделать тебя счастливым?

— Счастье — это сентиментальный лозунг для простого народа. Оно не для таких, как мы. У нас есть ответственность. Долг. Традиции.

— О, но я вполне счастлив, — заявил Джулиан, сожалея, что отцу этого не понять. — Иззи делает меня счастливым. То, что я навсегда покидаю Дарингем, делает меня счастливым. Перспектива увидеть новые земли делает меня счастливым. Видишь, это не такое уж трудное понятие. Неужели ничто не вызывает у тебя такого чувства?

— Не думаю, что у нас с тобой одинаковое определение удовлетворения, да, Дарингем приносит мне удовлетворение.

— Удовлетворение — слабая замена счастья, ваша светлость, но если это так, то я желаю вам его в избытке. — Поклонившись, Джулиан направился к двери.

— Постой! Мальчик. Ты пришлешь мальчика? Не оборачиваясь, Джулиан кивнул.

— Но не раньше, чем это будет необходимо.

— Ты научишь его долгу?

— Безусловно. Но не думаю, что мы с вами имеем одинаковое понятие о долге. — Сказав это, Джулиан вышел и прошел через пустой гулкий холл, навсегда покидая холод Дарингема.

Иззи ждала, когда муж нагонит ее. Она не часто выигрывала эти маленькие скачки, поэтому ей доставило удовольствие, удрученное выражение его лица, когда он поравнялся с ней на своем скакуне. Она бросила на него слегка торжествующий взгляд, затем запрокинула голову, подставив лицо солнцу.

Лето на территории Колорадо было коротким, но долгожданным. Она полюбила эту грубоватую землю с ее зелеными, покрытыми травой долинами и суровыми, неукротимыми зимами.

Опустив взгляд, она стала праздно рассматривать свои пальцы, державшие поводья. Если ее возраст в основном выдавали руки, это было как завоеванные ценой больших усилий победы — над жизнью, над рождением и смертью и над этой величественной землей.

Они оставили все — положение, общество, своих друзей и помощников — и взошли на борт корабля лишь с немногими пожитками и своими лошадьми. Джулиан и Изадора Роули.

Тимоти и Бетти были немедленно подхвачены леди Гринли, и Тимоти быстро поднялся до главного конюха, после чего сразу женился на своей возлюбленной, а Бетти доказала свою ценность, сооружая одну модную прическу за другой среди хаоса шести юных леди, готовившихся к балу.

Эрик Колуэлл женился на леди Боттомли вскоре после окончания ее траура. Затем стал отцом одного крепкого, рослого сына, пяти утонченных дочерей и, о да, одной очаровательной озорницы, которая никак не могла решить, кем хочет быть.

Сразу по приезде из Англии они с Джулианом занялись разведением лошадей из того небольшого числа, что взяли с собой из Дарингема. Тщательно добавляя к этому числу из прекрасных местных особей, они вывели великолепную породу, основанную на силе и скорости Тристана и арабской сообразительности и изяществе Лиззи.

Иззи вновь подняла глаза, вдыхая бодрящий, сухой воздух.

Здесь они выращивали своих лошадей для нового начинания. Здесь она дарила свою любовь пятерым сыновьям и дочери, и все они скакали по этим горам и вели свое хозяйство.

Столько лет и столько смеха и печали. Джулиан ехал рядом с ней в седле, которое когда-то назвал нелепым, прямой и высокий, как и в тот день, когда она встретилась с ним в Желтой гостиной Маршвеллов.

Его волнистые волосы посеребрила седина, волосы Иззи — тоже, но тело оставалось крепким, а страсть неиссякаемой. Да, она очень счастлива в своем случайном браке.

Приближавшийся стук копыт вернул ее от воспоминаний к радости утра, и они натянули поводья, поджидая всадника. Вскинув бровь, Иззи попробовала угадать:

— Эрик? Нет, Йен.

— Мэтью, — предсказал Джулиан и оказался прав. Когда их старший сын подъехал ближе, Иззи в который раз была поражена его сходством с мужчиной, которого полюбила много лет назад. Мэтью был точной копией Джулиана и скакал на точной копии Тристана. Это изумляло Иззи.

— Отец, тут письмо из Англии. Оно адресовано герцогу Дарингему, — крикнул молодой человек, приближаясь.

«А, — подумала она, — вот оно, пришло». Она вгляделась в лицо Джулиана, но не увидела ничего, кроме насмешливого удивления.

— Еще не слишком поздно. — Он взглянул на нее искоса. — Ты уверена, что не хочешь быть герцогиней?

Он знал, каков будет ее ответ, точно так же, как знал, как она вздыхает во сне, как улыбается и плачет, когда берет на руки их детей.