– Анна, на мне гражданская одежда. Думаю, те, кто из них служат в этом городе, не знают, что я солдат. А если они спросят, я предъявлю свои документы.

– Знаешь, – тихо сказала она, – ты не похож на других. Ты почему-то не похож на них.

Он чуть наклонил голову, их губы почти касались.

– Анна, ты тоже не такая. Послезавтра вечером мы пойдем в кино. Я хочу еще раз посмеяться вместе с тобой, как это было сегодня. Договорились?

Она едва заметно кивнула в знак согласия. Ганс резко отпустил ее, повернулся и пошел прочь. Анна стояла некоторое время, несмотря на комендантский час, и глядела Гансу вслед, пока тот не растворился в ледяной ночи.

В восемь часов следующего вечера в лабораторию пришли Шукальский и отец Вайда, доктор Душиньская уже приступила к работе. Она принесла настой телятины из своего холодильника и поставила его на бунзеновскую горелку, чтобы согреть и довести до кипения. По указанию доктора священник достал из кладовой стеклянную посуду и поместил ее в дезинфекционную установку. После этого Ян тщательно отмерил ингредиенты, предназначенные для превращения настоя телятины в желатинообразный студень, на котором будет взращена бактерия протеуса. Тогда будет легче собрать ее урожай.

Пептон, десять граммов; хлористый натрий, пять граммов; порошок студня из водорослей, восемнадцать граммов. Шукальский отмерял и засыпал эти ингредиенты в двухлитровую колбу. Мария продолжала помешивать настой, который начинал закипать.

– Ему надо кипеть сорок пять минут, – говорил доктор, – затем бульон можно вылить в колбу с химикатами и все перемешать.

Это он объяснял отцу Вайде, который наблюдал за происходившим.

– Ян, как вы думаете, что сделал бы с нами Дитер Шмидт, если бы обнаружил, чем мы занимаемся? – спросил священник.

– Мы бы первым делом рассказали ему, что готовим вакцину от брюшного тифа. Однако через несколько часов было бы труднее объяснить, для чего нам понадобились бактерии протеуса. А что он сделал бы с нами…

Мария спросила через плечо:

– Инкубатор работает?

– Да, мы подготовили его вчера вечером. И холодильник тоже. – Шукальский невольно улыбнулся. – Мария, вы придете в восторг от новой лаборатории.

Когда зазвонил таймер, сигнализируя, что сорок пять минут истекли, Мария выключила горелку. Доктор накрыл большую воронку слоем салфеток, вставил ее в колбу с химикатами и держал, пока Мария выливала в нее горячую жидкость.

– Колбы Колле готовы, – сообщил отец Вайда, которому поручили следить за стерилизацией.

– Хорошо. Расставьте их в четыре ряда, и мы разольем по ним бульон. Не забудьте, что нам сегодня вечером еще раз придется провести стерилизацию, прежде чем засеять бактерии.

Наблюдая, как прозрачная жидкость выливается в колбы, отец Вайда сказал:

– Вы думаете, нас ждет казнь, если обнаружится, что мы их дурачим?

Шукальский не отрывал глаз от жидкости.

– Отец, мы должны молиться, чтобы все закончилось только этим. Всего несколько недель назад к нам для лечения привезли женщину, она страдала от недоедания и воздействия перемен погоды. И ей, как и тому бедняге цыгану, было о чем рассказать. И вот что она поведала. С месяц назад в ее деревню пришли нацисты. Пиотр, это недалеко отсюда. Как ты догадываешься, они собрали всех евреев на городской площади. Нацисты загнали всех здоровых мужчин в грузовик и уехали. Куда – одному богу известно. Когда грузовик, сопровождаемый криками и плачем женщин, моливших о пощаде, скрылся из виду, нацисты забрали их всех и сбросили в городской колодец, всего двадцать семь человек. Затем они начали засыпать колодец гравием, пока те, которые держались над водой, не были погребены живыми под землей. Мой друг, думаю, нет сомнений в том, как с нами поступят нацисты, если обнаружат что-нибудь. Можно лишь гадать о виде казни, какой они предпочтут.

Мария оторвалась от своей работы, и Ян заметил, как побелело ее лицо. Он подумал: «Теперь мы тоже участвуем в войне».

– Через час мы должны засеять среду, – сказала Мария, – и завтра в это же время вакцина будет готова.

Шукальский задумчиво посмотрел на свою ассистентку. Когда дело касалось лабораторной работы и подготовки, которую она получила в Государственном институте гигиены в Варшаве, он признавал компетентность своей сотрудницы.

Ян взял из инкубатора накрытую чашку Петри и взглянул на нее.

– Я раньше слышал о бактериологической войне, но должен признаться, что мне как-то не по себе, если подумать, будто наши жизни и в самом деле зависят от микробов в этом сосуде. Если эксперимент на Кеплере не удастся…

Мария убавила температуру и выпустила пар. Колбы Колле убрали из дезинфекционной установки и поставили на стол, чтобы дать студню охладиться и затвердеть. Затем Мария взяла стерильную пипетку и, пока Шукальский подносил пламя к верху каждой колбы, она опустила один кубик эмульсии протеуса в желатинообразную среду, и та расплылась по поверхности. Когда все колбы были закупорены, отец Вайда поместил их в картонную коробку, чтобы перенести в инкубатор, стоявший в подземном склепе костела.

– Обязательно проследите, чтобы температура была установлена на тридцать семь с половиной градусов, – предупредила Мария, – и храните колбы при этой температуре всю ночь и завтрашний день. Завтра вечером вам снова придется доставить их сюда.

– Это страшно рискованное дело, – заключил священник, прижимая к себе коробку, будто в ней лежала драгоценная священная реликвия.

– Иного пути нет, – ответил Ян. – К сожалению, нам в той лаборатории понадобится оборудование. До завтра, Пиотр.

Когда он ушел, врачи остались, чтобы прибрать лабораторию. Они бросили все оставшиеся бактерии протеуса в чашку Петри, а первоначальную бульонную культуру – в большую глиняную банку для отбросов, стоявшую под одной из раковин. Затем оба вышли из больницы.

С того места на лестничной площадке, откуда открывался вид на дверь в лабораторию, Леман Брюкнер, присев в тени, наблюдал, как три заговорщика покидают больницу.


Любопытство привело Лемана Брюкнера в лабораторию спустя пять минут после того, как врачи и священник ушли. Леман Брюкнер запер лабораторию и, спускаясь по лестнице к выходу из больницы, вдруг услышал голоса. Он затаился и начал подслушивать. К сожалению, голоса звучали приглушенно и слов нельзя было разобрать. Хотя в том, что врачи трудились в лаборатории после окончания рабочего дня, не было ничего необычного, однако присутствие священника показалось странным и особенно то обстоятельство, что тот покинул больницу, унося с собой какую-то коробку.

Брюкнер осторожно вошел в лабораторию и подождал немного, прежде чем включить свет. Он внимательно оглядел помещение.

Все было чисто и в полном порядке. Не осталось никаких следов, по которым можно было бы догадаться о том, чем они тут занимались. Подняв крышку большой глиняной банки, он заметил выброшенное блюдце Петри и пробирку. Блюдце было закрыто и невредимое лежало поверх разбитого стекла. Он осторожно достал блюдце и при свете начал наклонять его то туда, то сюда, изучая рыхлую поверхность студня и удивляясь тому, что к нему не прикреплена этикетка.

Брюкнер знал простой способ, как выявить, что это. Он зажег бунзеновскую горелку, поднес пламя к палочке для размазывания материала и, найдя остатки бактерии протеуса на студне, засеял ее на свежую питательную пластинку. Затем он пометил крышку: «Л.Б. 29 декабря 1941 г.» и задвинул пластинку в глубь инкубатора.

Он выключил свет, убедился, что хорошо запер дверь, и решил через день-два взглянуть на эту пластинку.

Глава 11

Давид ехал впереди на лошади, а Брунек следовал сразу за ним на немецком мотоцикле. Далеко позади них пешком шли вдоль реки восемнадцать мужчин и женщин, все были вооружены. Один из шедших – Антек Возняк – нес химикаты, которые у моста предстояло смешать, чтобы получить взрывчатую смесь.

Стоял пронизывающе холодный день, пятый после Рождества, над замерзшей рекой со свистом проносился жестокий ветер. Все они шли добровольно, полные убеждения, что единственный выход – это действовать.

Давид повернулся лицом к суровому ветру. Он был полон решимости бороться. Когда удастся заполучить оружие из этого поезда, группа сможет многое. Накануне вечером они даже завели разговор о том, как уничтожить важный для нацистов склад. Без него Зофия для немцев теряла всякое значение.

Однако для осуществления такого плана необходима артиллерия и люди, так как склад занимал большую площадь и усиленно охранялся. Давид еще раз предложил остановить один из жутких поездов, идущих в Аушвиц, и набрать бойцов из заключенных. И снова Брунек и Мойше отговори вал и Давида от столь безрассудной идеи:

– Где мы скроем столько людей? Как их прокормить и позаботиться обо всех?

Но Давид оставался непреклонен. Он знал, что настанет время и им придется заняться этими поездами, чтобы набрать бойцов. А они с Авраамом будут готовы.

Наконец отряд подошел к мосту, соединявшему обе стороны реки. Кругом стояли припорошенные снегом сосны с повисшими низко над землей ветвями. Партизаны разместились по заранее обозначенным местам. Давид, Брунек и Антек расставили всех перед началом операции, подбодрили их, и вскоре над Вислой снова воцарилась тишина. Двадцать вооруженных людей, стоявших наготове в лесу, были незаметны.

Пять повозок и лошадей также были скрыты и замаскированы на берегу реки. Эдмунд Долата снова выполнил их просьбы. Восьми мужчинам, которым удалось незаметно выскользнуть из Зофии, надо было перевезти груз поезда в заранее подготовленный тайник недалеко от пещеры. Это были надежные, заслуживающие доверия люди, решительно принявшиеся за порученное дело.

Чуть ранее Давид Риш добрался на лошади до города Дуброва и наблюдал за погрузкой поезда. Затем он быстро прискакал к пещере и сообщил, что видел два товарных вагона, груженных винтовками, пулеметами и боеприпасами, и еще один вагон, забитый гранатометами и минометами. Все это, а также вагоны-платформы с танками предназначались для русского фронта. Около пятидесяти солдат охраняли поезд. Затем Давид известил Долату, тот раздобыл повозки и сумел незаметно для Дитера Шмидта доставить их к реке.

Сейчас эта горстка бойцов Сопротивления с надеждой и опасением всматривалась в падающий снег.

Леокадия Чеховска, убрав перехваченные густые волосы под вязаную шапку, держала палец на спусковом крючке винтовки и терпеливо ждала на своей позиции у подъема к рельсам. В двадцати метрах она видела Авраама Фогеля, молодого скрипача, рассеянно державшего винтовку у ноги. Леокадия невольно улыбнулась. Этот парень не солдат, всегда мечтает, говорит, как поэт, будто витает где-то на грани действительности. Однако он был храбр, и это вызывало восхищение. Все же он не освоился со своим положением, но то же самое можно было сказать и об остальных членах группы. Они показались бы смешными, если бы их не подстерегала смертельная опасность.

Именно по этой причине боец движения Сопротивления Леокадия Чеховска безгранично гордилась своими товарищами. Вот Эстер Бромберг в мужской шинели до пят застыла в сугробе и поеживалась. Казалось, что стоит только этой крохотной женщине поднять винтовку, как она опрокинется. Старик Бен Якоби играл солдата и подчинялся приказам Брунека, отдавая честь, а теперь стоял среди сосен с трясущимися коленками. Леокадия уважала, жалела и любила их всех, восхищалась тем, что они с такими небольшими силами рвались в бой.

С тех пор, как ее мужа забрали в вермахт, молодая женщина из Торуни принимала активное участие в подполье, подвергаясь такому же риску, как и ее соотечественники, и был полна решимости не дать нацистам совсем поработить страну. Она никогда не теряла надежду, что муж еще жив, хранила в своем сердце, словно знамя, память о нем и его любви, черпая в этом силы. Леокадия сражалась в польском Сопротивлении уже почти два года. Она перемещалась из одного края в другой, участвовала в боях. В некоторых местах она присоединялась к организованным группам польской армии – летчикам, морякам, пехотинцам и кавалеристам, сохранившим подвижность, боеспособность и наносившим противнику ощутимые удары. В других местах она встречала группы вроде этой, состоявшие из разных гражданских лиц, старых и молодых, не подготовленных к боевым условиям, но движимым той же самой горячей любовью к родине и ненавистью к нацистам.

Поднялся ветер, вдали раздался вой одинокого волка и эхом пронесся среди деревьев. Видно, температура падала, и все признаки говорили о том, что близится снежная буря. А вдоль железнодорожной линии тем не менее царил тот же безмятежный покой.

Леокадия взглянула на ту сторону железной дороги и увидела метрах в тридцати от себя Давида Риша. Его темные пылавшие глаза, как это часто бывало, следили за ней, и сердитая гримаса исказила его красивое лицо. Давид смотрел на нее пристально и загадочно, вынуждая Леокадию снова думать о нем. За пять дней ее пребывания в пещере они мало говорили друг с другом, но она часто ловила на себе его взгляд. Леокадия догадывалась о буре, бушевавшей в его душе; про себя она могла сказать то же самое. Молодая женщина думала, что понимает Давида, быть может, лучше, чем кто-либо другой, и она также чувствовала, что он знает это. Но Давид Риш был сердитым молодым человеком, не доверявшим неевреям. Возможно, в другое время при других обстоятельствах она могла бы полюбить такого человека…