Барбара Вуд - Ночной поезд

Отец Вайда с застывшим в полной решимости лицом взял бритву, доктор Душиньская загораживала дверь спиной. Ян спокойно произнес:

– Кеплер, мы втроем уже все обсудили. Лучше пожертвовать одной жизнью, чем тысячами. Мы пришли к единому решению и выполним его. Ради безопасности нашего плана, Кеплер, вам придется умереть…

Давид сидел, обхватив лицо руками. Стоявшие вокруг костра услышали, что он пробормотал:

– Я убью этого мерзкого палача!

Мойше посмотрел на юношу озабоченным взглядом, затем тихо сказал:

– Давид, тебе не следовало ходить в Зофию, и уж ни в коем случае днем.

Давид вскинул голову, его глаза сверкали, по щекам текли слезы.

– А почему нет?! – воскликнул он. – Вы ожидали, что я пойду туда после того, как вы мне разрешите?

– Это было опасно…

– Мойше, это всегда опасно! Мне надоело сидеть и ничего не делать в то время, как каждый день убивают все больше и больше людей! – Голос Давида стал пронзительным и эхом отдавался среди стен пещеры. – Мойше, это были невинные люди! Они совершили такой мелкий проступок. Украли еду, боже милостивый! Было видно, что их пытали. Скорее всего, этим занимался Шмидт, стараясь выбить из них информацию о нас. Разве тебе непонятно? Разве вам всем непонятно?

– Мне понятно, – раздался спокойный голос.

Давид посмотрел на нежное лицо Авраама и едва сдержался, чтобы не заплакать. «Да, – угрюмо подумал он, – мой друг, ты понимаешь. И Леокадия тоже. Но все остальные…» Давид сердито и с упреком посмотрел на окружавших его людей.

– Как вы можете вот так сидеть и допускать, чтобы такое происходило?

Матушек тяжело вздохнул.

– Давид прав. Нам надо действовать.

Но Антек, польский солдат, который редко говорил, возразил:

– Брунек, я не согласен. Думаю, нам надо рассредоточиться и на время затаиться в горах.

Капитан посмотрел на него, затем повернулся к Мойше.

– А вы как думаете? Мясник устало пожал плечами.

– Когда мы с Эстер впервые обнаружили эту пещеру, то думали лишь о том, как спрятаться. Мы хотели спастись. Мы не были бойцами. Но… – он покачал головой, – возможно, Давид прав. Пока мы на что-то способны, нам следует наносить нацистам чувствительные и быстрые удары. Беспокоить нацистов от случая к случаю – значит оказывать пассивное сопротивление, и это не выход из положения.

Давид фыркнул.

– Нет никакого пассивного сопротивления!

Брунек взглянул на Антека.

– Если мы и рассредоточимся, – сказал капитан, – то только после того, как сделаем Зофию неуютным для нацистов местом. Мы взорвем важный для них склад.

Антек посмотрел на своего командира, и в его глазах на секунду мелькнуло сомнение, затем он согласно кивнул:

– Будем сражаться.

– Но у нас так мало народу… – начал Мойше.

– Либо мы будем сражаться таким составом, – сказал Брунек, – либо наберем подкрепление.

– Откуда? – спросил кто-то. Немного подумав, капитан ответил:

– Мойше, а как насчет Зофии? Кто там может нам помочь?

– Это бесполезно, Брунек. Связующим звеном между нами и городом был Эдмунд Долата. Он там пользовался влиянием, но теперь за ним постоянно следят люди Дитера Шмидта. Он не сумеет нам помочь.

– Но найдется ведь еще кто-то? Разве нет человека, кого люди уважают и послушаются? Может быть, какой-нибудь священник?

Теперь заговорил Бен Якоби.

– Я знаком с отцом Вайдой уже много лет. Брунек, он пацифист. Я его знаю. Он заботится лишь о том, чтобы его люди пережили эту войну. Он точно посоветует нам отказаться от сопротивления.

– Разве нет известных юристов или врачей? Горожане часто следуют советам…

– Ян Шукальский, – сказал Мойше, – тоже не будет сражаться. Он очень занят спасением жизней и, думаю, забыл, что значит сражаться. Этот врач ничем не отличается от священника. Он будет соглашаться с нацистами так долго, как это необходимо для спасения жителей города.

– Разве не осталось никого, кто готов сражаться? Вы говорите о городе трусов!

– Нет, Брунек. Обитатели города не трусы, они просто считают, что лучше вести себя тихо и жить, нежели поднимать шум и оказаться на виселице. Мой друг, иногда я думаю, что мы с Эстер, если бы нам позволили остаться в Зофии, согласились бы со священником и врачом. Я иногда думаю… – Мойше взглянул на худое, усталое лицо жены, которое казалось неестественно бледным при свете костра. – Я иногда думаю, как бы мы поступили, если бы все еще жили в Зофии. Брунек, мы, возможно, не стали бы сражаться. Ведь кажется, что так легко соглашаться с нацистами, лишь бы не попасть в беду.

– Беду! – вскрикнул Давид. – Сегодня повесили неповинных людей, и вы это называете бедой?

– Не надо! – сказал Брунек, подняв руки. – Давайте не будем ссориться! Хорошо, мы остались одни. Зофия нам не поможет.

Он поерзал на своем табурете и пристально оглядел обитателей пещеры. Те сидели на холодном полу пещеры, прижавшись друг к другу, пили напиток из цикория, чтобы согреться, и пытались найти утешение в тепле от костра. Все, кроме одного бойца. Леокадия Чеховска расположилась на обнаженной породе и с отстраненным, холодным выражением лица чистила свою винтовку.

– Очень хорошо, – сказал Антек. – Если хотите уничтожить склад боеприпасов нацистов, то нам помогут другие группы Сопротивления.

Брунек согласился с этим. Остальным он объяснил:

– По пути сюда мы на севере встречали небольшие группы таких же изолированных бойцов Сопротивления, как мы. Одна группа действует недалеко отсюда, к востоку от Сандомежа и к югу от Люблина. Нам следует связаться с ними и узнать, как они могут нам помочь.

– А что потом? – спросил Мойше. – Как мы с этим справимся? Склад боеприпасов по величине равен небольшому городу и усиленно охраняется. Мы даже не сможем приблизиться к нему. Конечно, понадобится большая изобретательность, чем при взрыве моста.

– Мой друг, вы совершенно правы. Для такого боевого задания, боюсь, нам понадобится остроумный план…

– Итак, сегодня мы сделали инъекции вакцины всего десяти пациентам, – сказал доктор Шукальский Марии, пока оба шли из амбулатории по тускло освещенному коридору к кабинету.

– Да. Я старалась делать их только тому, кто жаловался на вероятные симптомы тифа.

– Я поступил так же. – Ян оглянулся через плечо, убедился, что в коридоре никого нет, и продолжал: – Сначала нам надо действовать осторожно и дать эпидемии разрастись точно так же, как если бы она была настоящей. Несколько больных тут, несколько больных там, причем их количество будет расти с каждым месяцем до самой весны. Летом и осенью количество больных начнет уменьшаться, затем, к зиме, станет снова расти.

– Знаете, Ян, – тихо сказала Мария, – до сегодняшнего дня я не понимала, что мы взялись за дело, которое придется продолжать до самого конца войны.

– Если она когда-нибудь закончится.

– Или до тех пор, пока нашу хитрость не раскроют.

– Думаю, мы будем в достаточной безопасности до тех пор, пока сможем сохранить ее в тайне. Если мы сообщим пациентам, что они заболели тифом и инъекция представляет собой лишь протеиновую терапию, то у них не будет информации, которая сможет пригодиться тем, кто что-то заподозрит. Например, Дитер Шмидт. Все его пытки не заставят этих пациентов сказать что-либо, кроме того, что они однажды болели тифом и им помогла инъекция протеина. К тому же с какой стати Дитер начнет спрашивать? Ведь кругом будет достаточное количество настоящих больных тифом, так что наша вакцина плавно впишется в ситуацию.

Оба подошли к двери кабинета и остановились. Мария огляделась и тихо сказала:

– Завтра, когда начнем обход, надо будет сделать инъекцию вакцины любому, кто неизлечимо болен. В больнице пять человек умирают от рака, а еще три лежат дома и умрут в течение месяца.

Шукальский кивнул.

– Согласен. Хорошо бы получить при этом положительный результат анализа Вейля-Феликса. Я хочу, чтобы все выглядело так, будто причина большинства смертных исходов – тиф. Чем больше людей мы «заразим», тем быстрее немцы объявят этот район зоной эпидемии.

По иронии судьбы, одну стену кабинета Дитера Шмидта украшала роспись побед Польши с портретом маршала Пилсудского, героя Польши, воевавшего с большевиками. Огромный красный нацистский флаг со свастикой выше человеческого роста закрывал большую часть портрета, но по краям все еще можно было разглядеть описание прежних успехов Польши.

Гауптштурмфюрер сидел за столом, держа в руке чашку с остывающим кофе, и дочитывал последний из утренних рапортов. Он не смог добыть ничего нового о тайном Сопротивлении. Совсем ничего. Даже его секретные агенты, многих из которых он внедрил в разные учреждения Зофии, не могли напасть на след Сопротивления.

«Эти люди хитры, – с презрением подумал он. – Но я хитрее. Их дни сочтены». Он издал короткий, самодовольный смешок, который походил на лай.

Досаду Дитера вызывала еще одна неприятность – каждый день поступали доклады о вероятных заболеваниях тифом. Но число заболеваний пока не достигло такого количества, чтобы вызвать беспокойство. Но все же от тифа умер хозяин фермы Вилков, затем молодой эсэсовец из ваффен-СС, приехавший сюда в увольнение. Дитер Шмидт решил предупредить Шукальского, что если болезнь примет угрожающие размеры, то его призовут к ответственности. Затем он положил рапорты в нижний ящик стола и убрал чашку и блюдце.

Вот так ему нравилось – когда стол чист, на нем стоит лишь лампа, телефон, экземпляр «Майн Кампф» и «Люгер Р.08». Именно таким он однажды увидел стол Гиммлера и считал, что так этот предмет мебели смотрится здорово. Как-никак человек, кому нечего скрывать, оставляет все на столе, его дела у всех на виду. Но когда стол чист, его дела скрыты, он хранит тайны и поэтому обладает властью.

Шмидт также задумал приподнять этот стол, всего на дюйм-два, и стул тоже, так что хотя посетитель не замечал, что комендант смотрит сверху вниз из-за стола, как высоко восседающий судья, психологический эффект получался тот же. А Дитер Шмидт любил пользоваться тонкими психологическими хитростями, чтобы придать больше веса своей персоне, например, с помощью пятен крови на паркете перед столом.

В дверь осторожно постучали, и вошел адъютант в униформе, щелкнул каблуками и выбросил руку в партийном салюте. Он сообщил своему шефу, что в этот час ему велено напомнить гаупт-штурмфюреру о посетителе, ожидавшем в передней. Шмидт посмотрел на часы и кивнул в знак одобрения. Адъютант был феноменально пунктуален. И у него была безупречная память. Шмидт отметил про себя, что того следует наградить. Посетителем был пожилой мужчина, который пришел в нацистский штаб три часа назад с каким-то прошением. Адъютанту велели заставить ждать посетителя три часа и время от времени сообщать тому, что комендант примет его в любую минуту.

Шмидт был твердо уверен, что время является его самым ценным оружием. В штабе гестапо в Берлине он узнал, что самый коварный и эффективный инструмент, который можно применить в отношении упрямого заключенного, – заставить того ждать мучительно долго.

Шмидт никогда не приглашал сразу в кабинет тех, кого вызывали на допрос. Он заставлял людей сидеть в прихожей, ждать и гадать, причем им твердили, что их вот-вот примут. Он обнаружил, что если мариновать тех некоторое время и дать им помучиться сомнениями и тревогами, то они доходят до нужной кондиции.

– Я приму его сейчас, спасибо.

Высохший старик с прядью седых волос вошел шаркающей походкой вместе с адъютантом и робко приблизился к столу. Когда он опустил глаза и заметил пятна крови на полу, у него округлились глаза.

Сначала Шмидт не смотрел на посетителя и, казалось, тщательно изучал свои хорошо ухоженные ногти.

Затем он оглядел манжеты своей униформы; если бы те хоть чуть потрепались, он заказал бы новую униформу. Когда прошло достаточно времени, он поднял глаза на поляка.

– Что вы хотите? – спокойно спросил он на немецком. Шмидт удивился и оказался недоволен тем, что ответ последовал на столь же естественном и четком немецком. Он старался прибегать к еще одному тактическому приему – заставлять жертву спотыкаться и заикаться на языке, с которым тот был не очень знаком. Но этот хитрый старый поляк говорил на немецком, как на родном.

– Я пришел просить разрешения, герр гауптман, на поездку…

– Герр гауптштурмфюрер, – поправил Дитер таившим угрозу тоном.

– Да, герр гауптштурмфюрер. Я пришел просить разрешение на поездку в Варшаву в следующем месяце.

– С какой целью?

Фетровая шляпа в руках старика, которая три часа назад выглядела прилично, сейчас превратилась в берет. Шишковатые пальцы с коричневыми пятнами мяли фетр, словно это было тесто.

– Мне предстоит получить награду…

– За научную работу!