Ну словно в дурацкой мелодраме сороковых годов! Ничего не поделаешь, приходится соответствовать!

— Я тоже рада нашему знакомству, — ответила Слоан, пожимая пальцы этой совершенно чужой женщины, считавшейся отчего-то ее сестрой.

Но Эдит Рейнолдс уже устала от светской утонченности. Ей явно было не до этикета.

— Слоан и мистер Ричардсон, конечно, хотят освежиться с дороги и немного отдохнуть перед ужином. Парис покажет вам ваши комнаты. Мы садимся за стол в семь. Постарайтесь не опаздывать. И ни в коем случае не надевайте брюки, девочка.

Слоан, одолеваемая дурными предчувствиями, так боялась долгой изнурительной беседы с отцом и сестрой, что с невероятным облегчением восприняла двухчасовую передышку, отпущенную ей старой ведьмой. Хотя… хотя, знай Эдит, как терзается правнучка, вероятно, настояла бы на том, чтобы немедленно и подробно ее допросить.

— Парис позаботится, чтобы вы устроились как следует, — вмешался Рейнолдс, ободряюще улыбаясь. — Увидимся за ужином.

Слоан послушно последовала за сестрой. Пол на ходу фамильярно взял ее под руку, как, вероятно, и подобало приятелю. Девушка была настолько ошеломлена, что едва замечала окружающую роскошь. Ей даже в голову не пришло полюбоваться редкостными безделушками и подлинниками старых мастеров.

Наконец они прошли через холл и поднялись по длинной, изящно изгибавшейся лестнице с толстыми медными перилами и решеткой из кованого железа. Слоан подумала, что как ни удивительно, но именно Картер Рейнолдс кажется пока самым человечным из всех обитателей этого дома.

Добравшись до верхней площадки, Парис повернула направо и, не останавливаясь, дошла почти до конца коридора.

— Это ваша спальня, мистер Ричардсон, — сообщила она, открывая дверь в просторную комнату, декорированную в нефритово-зеленых тонах, с массивной итальянской мебелью. Открытые чемоданы Пола лежали на постели. — Если понадобится что-то, нажмите кнопку переговорного устройства на телефоне, — объяснила она, чуть поднимая уголки губ в светски-учтивой улыбке.

Пол предупреждал, что ее считают чересчур холодной и сдержанной, но ошибался: в Парис попросту нет жизни.

Бесчувственная кукла, робот какой-то!

Слоан сама не ожидала, что испытает столь острое разочарование. Парис даже двигалась так, словно делала па из поставленного придворным танцмейстером менуэта. Никакого покачивания бедрами, размахивания руками; плечи расправлены, голова поднята, взгляд устремлен вдаль.

— До ужина, Слоан, — тихо окликнул Пол. Испуганно встрепенувшись и мгновенно вспомнив, что совершенно вышла из роли, Слоан повернулась и сказала первое, что пришло в голову:

— Приятных снов.

— И тебе тоже.

В торце коридора оказалась еще одна дверь. Парис остановилась, распахнула ее и произнесла те же слова, только на этот раз обращаясь к Слоан. Даже интонации и искусственная улыбка были абсолютно одинаковыми. Но на этот раз Парис задержалась на пороге, словно чего-то выжидая — вероятно, комментариев по поводу обстановки. Слоан послушно оглядела стены, обтянутые бледно-розовым с кремовым шелком и элегантную французскую мебель, отделанную золочеными листочками. Ноги утопали в толстом восточном ковре.

— Как мило, — пробормотала она, оборачиваясь к сестре.

Парис плавным жестом тонкой руки показала на огромное, до пола, окно.

— С балкона открывается вид на океан. Зрелище потрясающее, особенно на восходе солнца.

— Спасибо, — неловко буркнула Слоан.

— Нордстром принес ваши чемоданы, — оповестила Парис, величественно кивнув на кровать под балдахином. — Послать кого-нибудь, чтобы помогли вам разложить вещи?

— Нет, благодарю вас.

Слоан со все возраставшим нетерпением дожидалась ее ухода. Да что же она торчит на одном месте?

Но Парис продолжала переминаться в дверях, и Слоан запоздало сообразила, что правила приличия требуют завести ни к чему не обязывающую беседу.

— Вы художница? — осведомилась она, не зная, что еще спросить, Парис уставилась на нее с таким видом, будто она заговорила на диалекте африканских бушменов.

— Нет. С чего вы взяли?

— Мне показалось, что это альбом для рисования.

— О, я совсем забыла! Да, но я не художница. Почему она отделывается короткими безразличными репликами?

Слоан раздраженно оглядела стройную брюнетку, картинно застывшую в дверной раме, словно модель «Bora», и сама испугалась крамольной мысли, неожиданно пришедшей в голову. А что, если Парис попросту застенчива? И до слез стесняется новоявленной сестры? Но так или иначе, толковать с ней — все равно что камни ворочать!

Слоан, тяжело вздохнув, сделала вторую попытку:

— Если вы не рисуете, для чего вам альбом? Парис немного замялась, но все же шагнула вперед и протянула Слоан толстую тетрадь с видом королевы, вручавшей скипетр служанке.

— Я моделирую новую линию женской одежды.

Слоан едва не застонала. И Сара, и Кимберли обожали болтать о тряпках, но она… нет, это просто невыносимо!

Однако Слоан послушно приняла альбом, и сестры уселись на кровать.

Даже на неопытный взгляд Слоан, сразу стало ясно, что творения Парис не предназначены для обыкновенных, средних женщин. Ничего не скажешь, высокая мода! Платья для коктейлей, официальных приемов, балов и вечеринок, каждое из которых должно стоить не меньше подержанного автомобиля в хорошем состоянии и последней модели. Отчаянно пытаясь найти подходящие слова для выражения восторга, Слоан продолжала переворачивать страницы, пока не наткнулась на платье прямого покроя, и сразу вспомнила, как Сара описывала свой любимый наряд из красного полотна.

— О, вот это мне ужасно нравится, — с энтузиазмом выпалила она. — Кокетливое, но не… не вызывающее!

Парис потянулась к альбому, желая узнать, что именно привлекло внимание сестры, но тут же разочарованно поморщилась:

— По-моему, это довольно банально.

Слоан так и не поняла, намеренное ли это оскорбление или Парис искренне недовольна своим созданием, но все же захлопнула альбом и решила расставить все точки над i.

— По правде говоря, судья из меня неважный. Вот мама и моя подруга Сара обожают шмотки, но я обычно слишком занята, чтобы бегать по магазинам, а когда иду за покупками, никак не могу решить, что мне идет, а что нет, поэтому в конце концов выбираю веши в том же стиле, что уже носила сто лет, и таскаю, пока они не превращаются в лохмотья. Сара утверждает, что она способна отличить мои старые джинсы и рубашки от новых исключительно по цвету.

Парис слушала сестру с явным интересом, но Слоан так и не сумела понять, что привлекло ее внимание, пока та не спросила:

— Она любит одеваться? Ваша мать, разумеется.

«Ваша мать». Наша мама.

Жестокая ирония ситуации с новой силой потрясла Слоан, но всякое сочувствие к Парис, проснувшееся было в ней, смело как ураганом, стоило лишь вспомнить о том, что эта утонченная особа могла позволить себе любую роскошь, а мама вынуждена пахать с утра до вечера в магазине одежды и продавать все, что ей самой нравится, капризным покупателям.

— Да, — сухо бросила она. — Очень.

Слоан поднялась и, обойдя вокруг кровати, взялась за ручку чемодана, делая вид, что решила заняться багажом. Почувствовав ее внезапное отчуждение, Парис тоже встала.

— Встретимся внизу в семь, — так же бесстрастно сообщила она.

Терзаясь непрошеной виной за свою жестокость, Слоан расстегнула молнию на большом чемодане Сары. Парис тем временем успела выйти и тихо прикрыть за собой дверь. Занятая невеселыми мыслями, Слоан открыла чемодан, вынула черное платье для коктейлей и рассеянно поискала глазами шкаф, прежде чем учуяла что-то неладное. Она не просила у Сары никаких чемоданов. У нее свои есть… может, не такие роскошные, но все же…

И в жизни не видела черного платья, вышитого бисером, с шифоновой юбкой.

Девушка метнулась к постели и принялась рыться в чемодане. Откуда-то показался край лазурно-голубой шелковой юбки. У Слоан никогда не было такой, не говоря уже о блузке в тон или алом сарафанчике…

— О, ма, только не это! — простонала она, рухнув на кровать. Дальше и смотреть не стоит: здесь все новенькое, с иголочки, и можно только гадать, как умудрилась мать заплатить за все это.

— За ремешок желтой туфельки был заткнут белый конверт, и девушка потянулась к записке, вооружившись решимостью во что бы то ни стало сдать все в магазин, как только доберется домой. Она ни разу ничего не наденет, так что владельцы просто не смогут отказаться принять обратно эти модные тряпки'.

Но она, оказывается, плохо знала собственную мать.

«Дорогая, ты, конечно, расстроишься, когда все поймешь, но я не пользовалась кредитной карточкой, так что можешь не беспокоиться, что влезу в долги и придется целый год выплачивать проценты, которые все растут, сколько бы взносов ты ни делал. Я просто потратила те деньги, что откладывала на круиз».

Слоан застонала и снова напомнила себе, что вещи следует вернуть.

«Ты хотела, чтобы у меня был волшебный отпуск, но в эту минуту исполняется моя самая заветная мечта, так что теперь можно спокойно умереть! После всех этих лет твой отец позвал тебя, и я хочу, чтобы каждый видел: моя девочка прекрасна не только душой, но и лицом, Это в самом деле моя единственная неосуществленная мечта.

Постарайся хорошо провести время, повеселиться, забыть о бедах и заботах и носи все те прекрасные платья, что я для тебя купила.

Твоя мама.

P.S. На тот случай, если поддашься соблазну надеть всего один-два костюма, предупреждаю, что срезала все этикетки, так что ни один магазин не примет остальное. Желаю счастья!»

Слоан засмеялась сквозь слезы и долго смотрела на расплывающиеся перед глазами строки письма. Бедная мама! Знала бы она, что дочери не до веселья и беззаботной ее никак нельзя назвать. Шпионить за отцом — что может быть противнее! Но тряпки так или иначе носить придется. Мама с типичной для нее щедростью и бескорыстием не оставила ей иного выхода.

Слоан вытерла соленые капли со тек и старательно развесила подарки матери в шкафу. Однако еще один большой чемодан Сары ждал своей очереди!

Слоан с трудом взвалила его на кровать и открыла. И первое, что увидела, — знаменитое красное платье-рубашку. Под ним обнаружился второй конверт с коротким посланием от подруги.

«Ты всегда печешься о других, но на этот раз мы с мамочкой решили позаботиться о тебе. Так что не расстраивайся, когда увидишь мои платья. И не грусти, обнаружив, что твои собственные остались в Белл-Харборс.

Любящая тебя Сара.

P.S. Мы сфотографировали все ансамбли и положили снимки в твою косметичку так, чтобы тебе не пришлось гадать, что к чему подходит».

Слоан, осатанев от неожиданного сюрприза, злобно уставилась на записку. Невероятно! Чтобы два самых любимых человека осмелились на такое и ни словом, ни взглядом не дали понять, что затевают!

Постепенно ярость уступила место беспомощной улыбке, а потом и смеху.

Опустошив чемоданы, Слоан открыла стеклянные двери и вышла на балкон. Комната находилась в северо-восточном крыле дома и выходила на зеленый плюш газона, постепенно перетекавшего в песчаный пляж приблизительно в трехстах ярдах от особняка. Высокая, аккуратно подстриженная живая изгородь, скрывавшая крепкий железный забор, обозначала границы поместья и спускалась почти к самому берегу. По траве были разбросаны небольшие пальмовые рощицы, ползучие мирты и гигантские гибискусы; слева, рядом с плавательным бассейном и раздевалкой, располагался теннисный корт. В центре газона на коротком флагштоке трепетал флаг, а каждая травинка выглядела так, словно подстригалась маникюрными ножницами.

Немало позабавившись столь экстравагантной картиной, Слоан перегнулась через перила и оглядела дом, гадая, есть ли балкон и у Пола. Может, и он решил проветриться. Она увидела несколько затейливых чугунных решеток, но балконы были утоплены в стену. Совершенно не понятно, хочет ли еще кто-то полюбоваться пейзажем. Обескураженная тем, что даже не может махнуть рукой своему боссу, девушка отвернулась. Кроме пары шезлонгов с мягкими подушками, на балконе оказались также круглый железный столик и пара стульев, но стояла такая удушливая сырость, что Слоан поспешила в комнату.

Жаль, конечно, что она так и не узнала, какое впечатление на Ричардсона произвела ее семья. Слоан уныло побрела к кровати. Этот дом огромен, как отель, и судя по аппарату с дюжиной кнопок неизвестного назначения, здесь шесть телефонных каналов, а если даже она и сообразит, как позвонить Полу, вряд ли они смогут поговорить свободно из опасения, что кто-нибудь может поднять трубку параллельного аппарата и подслушать их.

Слоан могла, конечно, отправиться к нему сама, но не хотела рисковать встречей с каким-нибудь запуганным до потери сознания слугой, который сочтет своей прямой обязанностью доложить о нарушении правил домашнего устава старой ведьме, требующей называть ее прабабкой.