Генрих, утомленный долгой поездкой верхом, сел на стул с неудобной прямой спинкой (Маргарита покосилась на него недовольно: к чему держать такую мебель, когда есть кресла с мягкими сиденьями или на худой конец табуреты, обтянутые парчой?) и кивнул слуге. Тот, встав на колени, принялся ловко расстегивать цепочки, с помощью коих подтягивались к икрам на удивление длинные, в два раза длиннее, чем подошвы, носки модных государевых башмаков. Когда наконец на ногах короля оказались удобные домашние туфли, он вздохнул с облегчением, отослал лакеев и пажей прочь и с легким упреком в голосе обратился к жене:

– Не надо впредь обсуждать прилюдно наши семейные дела, дорогая! Что же до моего отца, то вы знаете, надеюсь, сколь неожиданно он покинул этот мир. Это произошло вскоре после битвы при Азенкуре, в которой Англия одержала блистательную победу… ну-ну, не хмурьтесь, ведь вы теперь англичанка и не должны сожалеть о разгроме французов… Итак, батюшка скончался в Венсене, и тогда поговаривали о том, что его отравили. Я, правда, надеялся, что эти прискорбные слухи навсегда ушли в прошлое, но, как видите, народ ничего не желает забывать.

– Но я же не виновна в гибели вашего отца, Генрих! – проговорила Маргарита, глотая слезы обиды. – А этот человек сегодня… тот, что призывал к мести… смотрел на меня, как на убийцу!

– Не преувеличивайте, – улыбнулся король, но улыбка у него вышла печальная.


Маркиз Суффолк, которому Маргарита пожаловалась на недостаточно теплый прием, оказанный ей лондонцами, утешил государыню и, кипя от возмущения, отправился к кардиналу Винчестерскому.

– Нрав толпы изменчив, – ответил старик, выслушав сетования маркиза. – И нам надо пользоваться этим… в подражание Глочестеру.

– Значит, милорд, – уточнил дотошный Суффолк, – вы полагаете, что это дело рук вашего племянника?

– Вне всяких сомнений, – кивнул герцог. – К сожалению, государыня обошлась с Глочестером слишком сурово, а он не забывает оскорблений.

– Она же королева! Если она так разговаривала с герцогом, значит, он это заслужил, и у него нет никакого права обижаться! – сказал Суффолк убежденно.

Кардинал внимательно поглядел на влюбленного вельможу и покачал головой.

– Вот что, милорд, – мягко проговорил он, – я давно уже собирался предупредить вас. Нужно быть осторожнее. Служить королеве верой и правдой – это наш долг, но вы выполняете его слишком рьяно. Остерегитесь!

Суффолк не посмел оспорить слова кардинала. Он сказал только, что его жена, маркиза Суффолк, приближенная королевы, так что, мол, вполне естественно, что он тоже часто бывает в обществе Ее Величества.

– Ваша жена, и это всем известно, не знает, что такое ревность, – возразил кардинал. – Но я не могу ручаться за Его Величество. И помните, что королеву и так не слишком жалуют на ее новой родине. Желая помочь ей, вы можете невольно подтолкнуть ее к пропасти.


Через два дня Маргарита была коронована в Вестминстере. Горделиво выпрямившись, облаченная в пурпурную мантию с горностаевой оторочкой, она села на трон, дабы принять поздравления и заверения в преданности. Первые лорды государства по очереди подходили к ней и, опустившись на одно колено, протягивали в знак вассальной верности свой меч – рукояткой вперед. Для каждого из них нашлись у королевы слова благодарности – даже для ненавистного герцога Глочестера. И только маркиз Суффолк не удостоился ласкового слова монархини. Но зато она одарила его таким взглядом, что он почувствовал себя счастливейшим из смертных.

К сожалению, взгляд этот заметили многие, и придворные понимающе хмыкали и смотрели на молодого короля с состраданием.

…Лондонцы так и не полюбили свою повелительницу. Она оставалась для них француженкой, хищной и алчной обольстительницей, сумевшей вкрасться в доверие к простодушному доброму Генриху. Герцог Глочестер мог торжествовать победу: его агенты действовали столь успешно, что не было в Лондоне ни одного трактира, ни одной лавки, где бы не бранили королеву Маргариту.

– Она разорила нашу страну, – говорил простой народ. – Ее платья стоят столько, что на эти деньги можно было бы накормить целую армию.

– Она жадна до удовольствий и похотлива, – вторили простолюдинам некоторые аристократы. – Она обманывает нашего короля. Если француженка понесет, то не будет никакой уверенности, что ребенок этот – законный отпрыск, а не бастард.

А уж когда не слишком искусный дипломат Карл VII отправил в Лондон кардинала де Бурбона, наказав ему во исполнение брачного контракта потребовать для Франции графство Мэн, в Лондоне начался настоящий бунт, искусно разжигаемый коварным Глочестером.

– Нужно держать слово, – в один голос твердили королю герцог Бофор и Суффолк. – Мы не можем ссориться с Францией.

– Но графство Мэн стоило нам в свое время множества убитых, – слабо сопротивлялся Генрих, которого испугало недовольство лондонцев. – Мне жалко отдавать его.

– Если Ваше Величество поддастся на уговоры Глочестера, – заявил кардинал, – новая война с Францией неизбежна!

– Нет-нет, только не война! – вскинул в ужасе руки миролюбивый Генрих. – Хорошо, я согласен. Графство Мэн переходит к французам.


Но Глочестер не унимался. Он надеялся завоевать для Англии славу на поле битвы и, заслужив всеобщее восхищение и благодарность, сместить слабовольного племянника и занять трон. Вот почему Суффолк, ратовавший за мир и пользовавшийся расположением королевы, стал его заклятым врагом.

Однажды на маркиза было совершено покушение. К счастью, этот закаленный в боях воин был ловок и силен, так что убийцы просчитались. Их оказалось слишком мало, и четверо из пяти остались лежать на грязной лондонской мостовой.

– Мой господин, – простонал пятый, с трудом добравшись до дворца Глочестера, – это не человек, а сам черт, явившийся из преисподней. Джонни ударил его кинжалом, так что через камзол у него проступила кровь, но он только слегка поморщился и тут же воткнул в бедолагу меч. А еще двоим он свернул шеи – как кухарка цыплятам… А…

– Замолчи! – приказал герцог. – Возьми деньги и убирайся отсюда. Впрочем… – Глочестер внимательно взглянул на незадачливого убийцу. – Где вы напали на этого дворянина?

– На набережной, – был ответ. – Мы долго ждали его и замерзли. Хорошо, что с ним были факельщики, а то в темноте мы, пожалуй, и не признали бы этого проклятого Суффолка.

– Вот как? – протянул герцог. – Значит, вы видели его, а он – вас?

– Ну да, – кивнул простак. – Я же говорю – факелы горели…

– Ладно, ступай, – велел герцог и прошептал вслед уходящему: – Экий глупец! Ведь мог соврать, и я бы тогда сохранил ему жизнь… чтобы потом оправдываться в Тауэре и уверять, что меня оболгали и что я и не думал насылать убийц на Суффолка.

Герцог был прав. Маргарита, возмущенная случившимся, потребовала-таки от короля позволения заключить Глочестера в Тауэр.

– Маркиз разглядел тех, кто напал на него, – сказала она мужу. – Это были люди Глочестера.

– И милорд Суффолк мог бы узнать их? – поинтересовался Генрих.

– Конечно! – отозвалась королева.

– Что ж, пускай преступников ищут и допросят с пристрастием, – пожал плечами государь, с недавних пор не слишком приветливый с маркизом. – Если они обвинят моего дядю, я накажу его.

Но злоумышленников, разумеется, не нашли – Глочестер позаботился об этом. Суффолк же не особенно настаивал на разбирательстве, ибо ему не хотелось, чтобы арестованные еще раз – но теперь в присутствии судей и палачей – повторили то, что выкрикивали в ночь покушения на него:

– Любимчик королевы! Бей французского прихвостня! Позор предателю Англии!


Маргарита все больше сближалась с Суффолком – не ссорясь при этом ни с его женой, ни со своим супругом, к которому она относилась с материнской нежностью.

– Мне стало трудно беседовать с королем, – поверяла она возлюбленному свои беды. – Он часто замолкает и глядит в одну точку… или уходит молиться в часовню и не появляется даже к обеду… А потом я слышу осуждающие разговоры: мол, почему королева, а не ее венценосный супруг принимает иноземных посланников. Да что же я могу поделать, коли он запирает за собой двери часовни и не отзывается на мой стук?

– Его дед, покойный король Франции Карл VI, был безумен, – объяснил маркиз. – Будьте осторожнее, моя повелительница! Некоторые сумасшедшие впадают в буйство.

– Тсс! – прошептала Маргарита. – Никто не должен знать о приступах, мучающих иногда короля. А то Глочестер объявит его недееспособным, а меня сошлет в далекий монастырь, где я обязательно умру.

Суффолк в испуге принялся покрывать поцелуями руки Маргариты, твердя одно только слово:

– Любимая! Любимая!

Но, к огромному сожалению королевы и маркиза, странное поведение Генриха не осталось незамеченным. Нет, пока никто не называл государя сумасшедшим и уж тем более не предлагал лишить его власти, но враги Маргариты чувствовали себя все увереннее. Герцог Глочестер стал чаще, чем прежде, видеться с Ричардом Йорком. Этот лорд тоже имел права на корону Англии, ибо и по отцу, и по матери происходил от Эдуарда III; дед же его, герцог Кларенс, был старшим братом Джона Гонта, пращура нынешнего короля. Немудрено, что оба герцога – Йоркский и Глочестер – не выносили друг друга. Однако же ненависть к Маргарите – этой выскочке («Дочь короля Рене! Да кем он правит, этот король?!») и интриганке – заставила лордов, забыв о взаимной неприязни, объединить усилия по расшатыванию трона Генриха.


Нежная дружба Йорка и Глочестера внушала маркизу самые серьезные опасения. Он видел, что король, успевший уже оправиться от болезни, но по обыкновению пребывавший в меланхолии, относится к нему не так, как раньше. Не то чтобы Генрих верил сплетням о своей жене и маркизе (поверить для него значило бы – разлюбить, а он и дня не мог прожить без своей милой Маргариты), но придворные шептались о безмерных богатствах маркиза – и это при том, что государственная казна была пуста, о трех его новых домах, о драгоценностях, блиставших на руках и шее Алисы… Королю это не нравилось. Он знал, что супруги Суффолки находятся в большой милости у Маргариты, и потому пока молчал, однако маркиз боялся худшего: того, что Генрих все же склонит слух к наветам Йорка или Глочестера, давно уже мечтавшим об его опале. К тому же Суффолк был безмерно предан королеве. Что с ней станется, если его посадят в темницу или казнят? Ведь кардинал Винчестерский, ее неизменный заступник, очень стар.

И маркиз решился действовать. Он явился к королю и взволнованно сообщил, что составлен заговор и что герцог Глочестер хочет обвинить Ее Величество в супружеской неверности и лишить всех прав на трон.

– И я думаю, государь, – добавил маркиз, понизив голос, – что он может прибегнуть к чародейству. Вспомните о его жене.

Король вздрогнул. Если бы Суффолк обвинил Глочестера в покушении на жизнь его, Генриха, то он бы потерпел неудачу. Король попросту не стал бы его слушать. Но Маргарита – это дело другое. А уж упоминание о миледи Глочестер, прекрасной злодейке Элеоноре, которая находилась в тюрьме за то, что занималась магией, пытаясь извести короля с помощью восковой фигурки, заставило Генриха побледнеть от ужаса.

– Господи, – прошептал он, крестясь, – неужто вы, маркиз, полагаете, будто дядюшка способен на такое? Неужто у него поднимется рука на мою Маргариту?

Суффолк вздохнул с облегчением, твердо сказал, что Глочестер – как, кстати, и Йорк – способен на все, ибо у него нет совести, и предложил выдвинуть против королевского дядюшки официальное обвинение в государственной измене.

Поколебавшись, Генрих согласился. Одна лишь мысль о том, что его могут заставить развестись с Маргаритой, сделала короля уступчивым. И, приняв наконец решение, государь очень обрадовался. У него точно гора упала с плеч.

– Теперь герцог не сможет выступить против меня и моей королевы, – усмехнулся он, возбужденно шагая по комнате. – Ох дядя, дядя! Мне даже не верится, что я все-таки освобожусь от него! Как же он мне надоел! Сколько себя помню, он всегда был мне врагом!

Маргарита пришла в восторг, когда услышала от мужа, что Глочестер предстанет перед судом. Она понимала, конечно, что народ будет недоволен арестом герцога, но считала, что все быстро успокоятся. Королева отправилась к кардиналу Бофору, который давно уже хворал и не покидал покоев. Ей не терпелось поделиться со стариком своей радостью.

– И вы думаете, что суд признает герцога виновным? – спросил кардинал, выслушав рассказ Маргариты. – Где он сейчас, между прочим?

– В Тауэре. Он там уже третий день, но никаких волнений в городе нет, – с гордостью ответила Маргарита. – Так что суд будет коротким и справедливым. Опасаться бунта нечего.

– Что ж, может, и так… – пробормотал Бофор.

А спустя еще два дня герцог умер. Тюремщик, войдя поутру к нему в камеру, нашел уже остывший труп. Народ забурлил, по Лондону поползли слухи об отравлении и о том, что Глочестера убили по повелению кардинала Винчестерского и королевы.