Однако обстоятельства сложились так, что Петр стал свидетелем смерти Кенигсека. В 1702 году при осаде Шлиссельбурга саксонец, сопровождая государя, оступился и упал с узенького мостика. Петр незамедлительно велел Меншикову:

– Глянь-ка, что там с посланником. Прикажи поднять его и, коли памяти он лишился, загляни в его карманы. Есть у меня подозрение, что сей господин вел тайную переписку с королем Августом.

– Он шею свернул, Петр Алексеич! – бойко доложил фаворит, спрыгнув в канаву. – А вот и письма. Целая связка. Подождите-ка, я сейчас факел принесу.

И государь увидел знакомый почерк Аннушки и прочитал ласковые слова и признания, которыми осыпала вероломная красавица Кенигсека.

Разумеется, Петр был вне себя от гнева. Анна Ивановна и ее сестра Модеста, несомненная сообщница в этой интриге, оказались под домашним арестом, и им было даже запрещено посещать церковь.

Анна Монс, женщина в высшей степени суеверная, так хотела вернуть себе любовь царя, что даже принялась колдовать. Но ворожба не помогла. О ней прознали, и было начато следственное дело.

Впрочем, царь оказался милостив. По его повелению процесс прекратили. У семейства Монсов отобрали все пожалованные прежде деревни и огромный каменный дворец, а вот драгоценности оставили – за исключением некоего портрета, украшенного бриллиантами.

Опала была снята только в 1706 году, когда Анна и Модеста получили высочайшее разрешение ездить на церковные службы. Ходатайствовал за бывшую царскую фаворитку прусский посланник Кейзерлинг, который впоследствии – правда, очень ненадолго – сделался ее мужем. А вот противником того, чтобы Анна была прощена, выступил Меншиков.

С годами «Алексашка» из резвого миловидного юноши превратился в статного мужчину. Он был все так же предан государю и, пожалуй, с легкостью бы умер за него, но вот обворовывать своего господина он грехом не считал. С одинаковой ловкостью он рубил головы стрельцам и плел придворные интриги. Именно он в 1705 году свел царя с будущей государыней Катериной Алексеевной – тогда еще Мартой Скавронской – и надеялся на нее как на свою ревностную защитницу. Вот почему он встревожился, когда узнал о хлопотах Кейзерлинга, и возликовал, поняв, что Петр не питает больше к Анне Монс любви. (Однако же потом государь опять вспомнит о Монсах. Он приблизит к себе брата Анны – Виллима, и этот человек разобьет его семейное счастье и отравит последние дни жизни.)


В сердце Петра и впрямь не оставалось больше места для бывшей «жемчужины Немецкой слободы».

В июле 1702 года, когда в разгаре была длительная война, в которой схватились Петр и шведский король Карл XII, прозванный северным Александром Великим, на севере нынешней Польши, неподалеку от Данцигского залива, русские войска под командованием фельдмаршала Шереметева взяли большой город Мариенбург.

Шведский комендант старинной крепости, возведенной тевтонскими рыцарями, решился подорвать цитадель вместе со всем гарнизоном и потому предложил жителям покинуть город. Опасаясь погибнуть под обломками, мариенбуржцы поспешили воспользоваться великодушным предложением. Среди беглецов был и известный в городе пастор по фамилии Глюк; этого достойного человека сопровождали жена, дети и молоденькая служанка. Очутились они все в расположении калмыков, которые плохо владели даже русской речью, не говоря уж об иноземных языках. Пастор, не растерявшись, тут же предложил свои услуги в качестве толмача, и услуги эти были приняты. Вскоре нового толмача заметил фельдмаршал и, сжалившись над пожилым человеком, которому было явно не по себе среди солдат и обозов, отправил его с семейством в Москву, на жительство в Немецкую слободу.

Но служанка пастора с ним не поехала, а осталась в шатре Шереметева. Марте Скавронской было двадцать лет, и она давно уже научилась угождать окружающим, ибо жизнь не баловала ее, заставив скитаться из дома в дом. Эта добрая и красивая женщина замечательно стирала, гладила, вытирала носы чужим ребятишкам, кухарничала и шила. Пастор Глюк – у него последнего была она в услужении – даже сделал ее экономкой и выдал замуж за некоего шведа Крузе, военного трубача. Но трубач утонул в озере, когда русские начали атаку крепости, и Марта стала вдовой – о чем она и сообщила улыбчивому фельдмаршалу. Шереметев приказал сытно накормить ее, приодеть и пообещал быть с ней ласковым и щедрым.

Но в тот же вечер в шатер фельдмаршала зашел Меншиков.

– Повар, дурак, ужин мой испортил, – с порога заявил он. – Позволь, я у тебя потрапезничаю.

Фельдмаршал, который в другое время рад был бы принять у себя царева любимца, засуетился и стал взволнованно уверять, что есть пока нечего.

– Зайдите попозже, Александр Данилович, – быстро говорил Шереметев, поглядывая в тот угол, где за занавеской хоронилась отправленная им туда Марта. Это было весьма предусмотрительно, ибо о любовных подвигах Меншикова ходили легенды. Однако же предусмотрительность не помогла. Фаворит заметил красавицу, вывел ее из угла и сказал укоризненно:

– Эх, господин фельдмаршал, ну к чему тебе такая молоденькая? О душе бы подумал, а не о плотских утехах!

Шереметев насупился, но ссориться с Александром Даниловичем не стал – знал, что себе дороже выйдет. А Марта улыбалась: молодой рослый Меншиков понравился ей куда больше тучного старика.

Довольно долго она была фавориткой Александра Даниловича, жила у него в доме, вела хозяйство, присутствовала на всех ассамблеях – и была привечена царем.

В 1705 году двадцатитрехлетнюю красавицу перевезли во дворец Петра. Марта приняла православие, ее нарекли Катериной Алексеевной Михайловой. А уже через год новая связь государя была закреплена рождением дочери, тоже Катерины, которая, к сожалению, умерла совсем малюткой.

Очень скоро царь понял, что не мыслит себе без «Катеринушки» жизни. Он часто отлучался и едва ли не ежедневно писал ей «цидулки». Вначале, в первые годы их совместной жизни, государь обращался к ней попросту – «матка», но позже, после 1711 года, когда наконец Петр объявил Катерину своей законной женой, он стал называть ее куда более ласково. Отныне в начале царских посланий написано: «Катеринушка, друг мой, здравствуй». А на пакете надпись «Катерине Алексеевне» заменяется другой: «Государыне царице Екатерине Алексеевне».

Петр, отличавшийся немалой скупостью, не жалел денег на подарки любимой женщине. Он посылал ей штуки материй, и редкостные часы, и кольца с печатками, и устриц – «сколько мог сыскать». А когда ей становилось грустно, то царь торопился прислать бутылку токайского с пожеланием: «Дай бог на здоровье вам пить; а мы про ваше здоровье пили».

Царь постоянно заботился о Катерине. Забывая первенца-сына, решительно изгладив из памяти образ злополучной первой супруги, а за ней и Анны Монс, он как зеницу ока хранил и оберегал новую и более счастливую фаворитку. Он тщательно расписывал ей маршрут, если она отправлялась без него в какую-нибудь поездку, он справлялся о ее здоровье, когда она бывала в тягости, едва ли не каждый день и постоянно подчеркивал, что волнуется именно за нее, а не за ребенка, хотя она должна была родить ему наследника престола, потому что на Алексея царь с некоторых пор надежды возлагать перестал.

Чем же так пленила сурового и грозного царя эта женщина из простонародья? Как удалось ей управлять этим столь прежде непостоянным человеком?

Она отнюдь не была красавицей. Черты ее лица даже, пожалуй, могли изумить своей неправильностью, но в полных щеках Катерины Алексеевны, во вздернутом носике, в бархатных – то горящих огнем страсти, то томных – глазах, в ее алых губах и круглом подбородке заключалось столько неизъяснимой прелести, а высокая пышная грудь была столь маняща, что привязанность Петра к фаворитке, к «сердешненькому другу», казалась естественной.

Царевич Алексей, который по вполне понятным причинам не слишком жаловал новоявленную государыню, не раз говаривал с раздражением своим близким людям:

– А главное, что мне обидно, так это батюшкины слова о ней. Мол, она, мачеха-то моя, умна! С ней можно о политике толковать, потому что присоветовать дельное умеет. – И добавлял с горечью: – Матушка-то, царица Авдотья, у него в глупых ходила.

От Катерины Алексеевны не требовалось особой образованности (да и о какой вообще образованности могла идти речь, если она была неграмотна?), но ей от природы дано было искусство сочувствия. Если же учесть, что Петр, как и любая незаурядная личность, всегда чувствовал себя одиноким (даже в окружении множества людей), то ясно, как должен он был ценить ту, что могла выслушать его, ни о чем не прося, утереть слезы, поплакать, сострадая, и по-матерински прижать к груди, когда одолевала хворь.

Катерина Алексеевна родила мужу вне брака двух дочерей – Анну и Елизавету и (уже после свадьбы) двоих сыновей – Петра и Павла. Наследником же все еще официально считался Алексей Петрович, сын Евдокии, и сердце нежной матери восстало против этого. Катерина не любила пасынка и упорно (хотя зачастую, возможно, бессознательно) настраивала против него мужа.

…После пострижения матери маленький царевич Алексей остался на попечении сестер отца в старом подмосковном, а потом московском дворце. Кто занимался его воспитанием, неизвестно. Петру некогда было обращать внимание на сына; иногда, впрочем, он вдруг спохватывался и принимался рассуждать о необходимости отправить Алексея на учебу за границу, но дела за словами не следовали. Так что в основном царевич рос под влиянием не воспитания, но – среды. Волей-неволей его фигура притягивала к себе всех противников нового, того, что внесено было в жизнь России Петром.

Алексей был благочестив, но благочестив показно; он обожал то, что терпеть не мог его энергичный отец, а именно: созерцательное бездействие. И вдобавок царевич, человек вообще-то неглупый и незлой, был достаточно слаб духом и потому пристрастился к вину.

– Не люблю бывать с батюшкой, – жаловался он. – Мне это хуже каторги. Все теребит, все чего-то от меня добивается. А я его боюсь и не понимаю.

Петр же с годами действительно все чаще пытался приобщить сына к государственным делам. Он повсюду возил его с собой и несколько раз давал важные поручения, с которыми царевич не справлялся. Петр приходил от этого в такое неистовство, что жестоко бил сына, но это, разумеется, не помогало и не могло помочь. Царевич еще больше замыкался в себе, и в его голосе при разговоре с отцом начинала звучать та самая покорность судьбе, что граничила с гордыней и очень раздражала Петра в Евдокии Лопухиной.

Царь никак не желал смириться с тем, что наследнику престола не под силу стать опорой стареющему отцу. И в 1710 году Петр решил женить сына – конечно же, на иноземке. Выбор пал на Шарлотту, дочь герцога Вольфенбютельского и воспитанницу польского короля Августа.

Когда царевич находился на водах в Карлсбаде, ему устроили встречу с невестой. Первое свидание не произвело на Алексея приятного впечатления, ибо у него были несколько иные представления о женской красоте. Он предпочитал особ шумных и ярких, а Шарлотта была слишком уж изящна, слишком грациозна… короче говоря, она показалась ему европейкой до мозга костей и потому не понравилась. Однако же против воли отца он не пошел и женился на этой девушке, которая искренне привязалась к нему… что, впрочем, было немудрено, потому что Алексей отличался привлекательной внешностью и умел, когда хотел, быть любезным и обходительным.

Свадьбу сыграли четырнадцатого октября 1711 года в Торгау, где русский священник в присутствии царя, польской королевы, канцлера Головкина и семейства Вольфенбютельского герцога обвенчал царевича с принцессой Шарлоттой.

К сожалению, через два дня после свадьбы произошел случай, который огорчил Алексея и убедил его в том, что жена навсегда останется ему чужой. Петр сказал, обращаясь к сыну и указывая на Шарлотту:

– Я теперь возлагаю всю свою надежду на влияние умной жены твоей; если ты не исправишься и не откажешься от старых обычаев, то навсегда останешься негодным.

Царевич настороженно взглянул на Шарлотту. Отныне он видел в ней доносчицу и предполагал, что она часто жалуется на него царю.

Однако же Алексей исправно выполнял свой супружеский долг, и у него родился сын, маленький Петр.


Итак, в России теперь были два возможных претендента на престол, два тезки – сын царя Петр Петрович и сын Алексея Петр Алексеевич. И государь решил навсегда удалить старшего сына от трона. В 1715 году, после смерти царевны Шарлотты, Петр передал Алексею большое письмо, в котором указывал на его полную и вопиющую неспособность к делам и требовал либо исправиться, либо отказаться от надежды когда-нибудь сделаться царем.

Получив послание отца, Алексей пришел в отчаяние. Он поспешно собрал своих постоянных советников: Лопухиных, Вяземского и офицера Кикина (последний был поистине злым гением Алексея, потому что давал ему самые что ни на есть дурные советы).