Жюльетта Бенцони - Ночные тайны королев

Императрице Екатерине Алексеевне суждено было царствовать всего два года. В 1727 году она скончалась от горячки.

Евдокия же, первая жена Петра Великого, была в то время еще жива. Она влачила дни в одном из московских монастырей, куда позволила ей перебраться великодушная вдова российского самодержца…

Дядюшка Оттон-Вильгельм любил, устроившись перед камином с бокалом вина, рассказывать маленьким племянникам историю их рода.

– Мы, Кенигсмарки, – говорил он медленно, глядя в огонь, – много славы принесли Швеции, хотя и сражались за нее в чужих краях, а то и под чужими штандартами. Мы никогда врагам спину не показывали, ядрам не кланялись, шпагу в крови омочить не боялись. За то любили нас и награждали разноплеменные государи, а трусы и придворные льстецы ненавидели и всякие каверзы подстроить норовили. Вот, помню…

– Дядюшка, ну же, дядюшка! – перебила его вдруг, капризно надув губки, хорошенькая одиннадцатилетняя Аврора. – Вы в прошлый раз обмолвились, что наши предки не только смелостью прославились, но и красотой. Мне об этом послушать интересно. Пожалуйста, расскажите!

Мальчики – Карл-Иоанн и Кристоф-Филипп – возмущенно переглянулись. «Девчонка! – говорили их глаза. – Ну что с нее взять?!»

Оттон-Вильгельм растерянно поправил шелковистый, в крупных локонах, рыжий парик (он надел его нынче по необходимости, повинуясь моде, но накладные волосы мешали, жарко грели спину, доходя почти до поясницы). Старый Кенигсмарк любил воевать, и победы он одерживал не только на поле брани, но и в альковах, однако же вольготнее всего ему было на коне во главе армии – и уж там-то он обходился без парика.

– Какой у вас парик замечательный, – сказала серьезно Аврора. – Я знаю, это самый модный цвет. Называется «незабвенный закат».

Дядюшка удивленно посмотрел на племянницу и улыбнулся. Хороша, ах, как хороша! Темноволосая, темноглазая… худенькая, правда, но ведь совсем еще дитя.

– Ты, девочка моя, про красоту меня спрашиваешь, – сказал Оттон-Вильгельм, – а чего тут спрашивать, если тебе… да и братьям твоим… стоит только к зеркалу подойти. Все мы, Кенигсмарки, такие, что и нас любят, и мы любить умеем… – И смешался, закашлялся, заметив, с каким вниманием слушают его племянники – даже рты пооткрывали. Ну, об амурных подвигах он им повествовать не намерен. Без него охотники найдутся объяснить детям, что к чему.

И храбрец кинул своим маленьким слушателям по апельсину.

– Дядюшка, а как вы в турецкую крепость из пушки-то выстрелили! Мы с Карлом все спорим – одного ядра для победы хватило или пушку несколько раз заряжали? – расправляясь с подарком, спросил Кристоф-Филипп.

– Ну уж и одного! – рассмеялся дядя. – Нет, дорогие мои, там дело вот как было. Служил я тогда венецианскому дожу…

И он пустился в подробное описание того памятного боя. Мальчики внимали ему, затаив дыхание, а Аврора скучающе глядела на пламя и размышляла, пойдет ли ей платье такого вот огненного модного цвета.

Прошло пятнадцать лет. XVII век подходил к концу. В 1690 году Оттон-Вильгельм умер от чумы. Перед смертью он впал в забытье и все повторял и повторял пересохшими губами:

– Не сдамся, не сдамся! Ступай прочь! Я Кенигсмарк, я тебя не боюсь…

…Аврора узнала о кончине дядюшки, вернувшись домой с очередного бала. Она горько расплакалась и проплакала бы, пожалуй, всю ночь напролет, если бы не камеристка, которая осмелилась напомнить госпоже о том, что назавтра ей предстоит обедать у государя. Пришлось успокоиться и утереть слезы со словами:

– Сделай-ка мне травяные компрессы на глаза. Не дай бог покраснеют.

Девушка расцвела и превратилась в истинную красавицу. Она не испытывала недостатка в поклонниках, и самым именитым из них был, без сомнения, Август II, король польский и курфюрст саксонский. Первейший кавалер Европы – красивый, любезный, смелый, неутомимый в страстях и развлечениях – влюбился в Аврору сразу и надолго. Но мадемуазель де Кенигсмарк лишь после многодневных колебаний подарила свое сердце этому венценосному обольстителю.

– Говорят, – смеялась красавица, – что у вас, Ваше Величество, детей столько, сколько дней в году.

– Кто говорит? – прикидывался изумленным король. – Кому понадобилось пересчитывать моих отпрысков?

– При всех европейских дворах сплетничают о ваших фаворитках! – решительно отвечала Аврора, перестав смеяться и пристально глядя на великолепного гиганта.

– А что если нам, – предложил ничуть не смущенный король, – сделать тот год, о котором вы говорили, високосным? Давайте прибавим ему один день.

…Ребенок, который родился у Авроры и Августа, принес славу Франции. Его звали Морис Саксонский; в 1745 году он одержал под Фонтенуа блестящую победу над англо-голландскими войсками и стал маршалом.

Старший из двух братьев, Карл-Иоанн, отличался любовью к авантюрам. Уже в восемнадцать лет он, воюя на Средиземном море, самостоятельно захватил турецкую галеру. Его за это щедро наградили – сделали мальтийским рыцарем, хотя Карл-Иоанн был не католиком, а протестантом.

А какие замечательные, какие захватывающие истории про него рассказывали! Например, о его верном паже, который повсюду следовал за своим господином и часто ночевал с ним в одной кровати – якобы потому, что бесстрашный Кенигсмарк боялся крыс, а паж – нет.

– Они шуршат, и пищат, и норовят взобраться на постель, – с притворным ужасом повествовал как-то Карл-Иоанн приятелям. – А однажды мерзкая серая тварь свалилась на меня с балдахина.

– Ну а мальчик-то вам зачем? – спросили у него. – Отпугивать крыс, что ли?

– Вот именно, – кивнул молодой рыцарь, пряча улыбку. – Иоахим кричит на них и колотит по прикроватному столбику шпагой.

– Крысы-то, может, после этого и уходят, – возразили ему собеседники с сомнением. – Но как вам удается заснуть при таком шуме?

– А мне и не удается, – вздохнул Карл-Иоанн. – Однако же я все равно благодарен моему пажу.

Еще бы он не был благодарен! Ведь паж-то на поверку оказался юной графиней Саутгемптон, которая, влюбившись в Кенигсмарка, забыла свой супружеский долг и сбежала от мужа – человека, кстати, незлого и вполне достойного уважения.

Она так и не вернулась к семейному очагу. Когда ее разоблачили и опознали, вышел большой скандал. Влюбленные метались по Европе в поисках уютного и тихого местечка, а по их следам мчались кареты с родственниками графини. Не исключено, что молодую женщину все же заставили бы расстаться с Карлом-Иоанном, но судьба распорядилась по-своему: блистательный мальтийский рыцарь и дама его сердца заболели «зловредной лихорадкой» и умерли едва ли не в один день.

Что же до младшего из братьев, Кристофа-Филиппа, то он тоже стал заправским воякой. При виде его стройной, затянутой в яркий камзол кавалериста фигуры женщины всех возрастов теряли голову. Он был черноволосым, белозубым, синеглазым и загорелым – и прекрасно умел говорить комплименты. Но это умение пригождалось ему редко, потому что красавицы попросту не давали графу Кенигсмарку довести цветистую фразу до конца, а сразу бросались ему на шею, шепча:

– Ты – герой моих снов. Так обними же меня покрепче и унеси в мир грез!

…Наконец Филиппу надоело сражаться с турками, и он перебрался к сестре в Дрезден. Город оказался чудесным, а красавиц там было столько, что у бедного экс-кавалериста глаза разбежались.

Примерно через полгода Аврора, наблюдавшая за тем, как брату, в очередной раз дравшемуся на дуэли с очередным оскорбленным супругом, врачуют руку, предложила:

– Послушайте, а не хотите ли вы наняться в полковники к ганноверскому курфюрсту? Ведь еще несколько подобных стычек – и перед вами закроются двери всех приличных домов.

– Не преувеличивайте, сестрица, – морщась от боли, сказал красавец. – Убить меня из-за угла могут, а вот не принимать – вряд ли. И я не хочу отправляться в Ганновер. Про Эрнеста-Августа я только плохое слышал. И вообще – после Дрездена ганноверский двор наверняка покажется мне глухой провинцией. А впрочем… я подумаю.

И раненый закрыл глаза – в знак того, что до крайности нуждается в отдыхе.

Аврора понимала, что столь блестящему кавалеру, как ее Филипп, поездка в Ганновер должна казаться ссылкой. В Европе про это курфюршество шла дурная слава – и все благодаря нраву его владетеля Эрнеста-Августа. Этот жадный, подозрительный и занудливый старик с упоением предавался всевозможному разврату. Когда он был помоложе, отцы спешно загоняли своих дочерей в дома, едва вдали показывалась кавалькада всадников во главе с курфюрстом.

– Всех девиц перепортил, – ворчали подданные. – И добро бы еще денег давал или как иначе убыток возмещал – так нет же: потреплет по щечке и дальше скачет, по сторонам оглядывается, новую красотку ищет. Скупердяй!

Но теперь силы у него уже были не те, и ему приходилось довольствоваться одной-единственной любовницей – Кларой-Елизаветой Мейзенбургской, ставшей благодаря ему графиней фон Платен. Эта женщина имела очень неприятный характер, но была красива и знала все секреты и уловки обольщения. Эрнест-Август был доволен и счастлив.

Однако же сама Платен – необычайно тщеславная и любвеобильная особа – постоянно пребывала в плохом расположении духа, потому что считала курфюрста слишком уж старым и слишком скучным. Ее постель согрели едва не все дворцовые офицеры, а иногда она даже затаскивала к себе солдат, стоявших на часах у ее покоев.

– Пойдем, голубчик, – говорила она сурово, – посторожишь меня нынче с другой стороны двери.

Разумеется, об этих проделках графини знала вся Европа, и именно из-за них ганноверский двор приобрел свою сомнительную известность. Но курфюрст, надо ли говорить, ни о чем не догадывался и всецело доверял графине, прислушиваясь к ее советам и делясь с ней всеми своими горестями.

Аврора, конечно же, вовсе не желала, чтобы ее любимый брат навсегда похоронил себя в таком неприятном месте, как Ганновер, но она просто не видела для него иного выхода. Обманутые мужья одолевали, и саксонский курфюрст Фридрих-Август I (он же король Польши Август II), несмотря на все свое расположение к ближайшему родственнику прекрасной Авроры, мог вот-вот выслать того за пределы страны. Филипп, безусловно, знал о грозившей ему опасности, но отправляться в этакую глушь… «Нет, он не согласится, не согласится, – печально размышляла Аврора. – С другой стороны, у него совсем нет денег. Господи, что же делать? Что еще можно придумать?»

Аврора совсем пала духом.

Но каково же было ее удивление, когда брат сообщил ей о своем согласии наняться на службу к старому ганноверцу.

– Видите ли, – сказал Филипп, поправляя черную шелковую перевязь, на которой покоилась его заживающая рука, – мне обещано неплохое жалованье. Год-полтора я там выдержу, а потом опять вернусь сюда. Ей-богу, лучше Дрездена города нет.

Аврора очень обрадовалась, хотя ей и показалась несколько подозрительной сговорчивость брата.

Она и не догадывалась, как счастлив был Филипп, когда услышал об открывшейся вакансии при ганноверском дворе. Объяснялось это тем, что неотразимый Кенигсмарк вот уже много лет горячо любил жену наследника тамошнего престола Софию-Доротею. То есть полюбил он ее тогда, когда она еще не была замужем, а жила при дворе своего отца герцога Брауншвейг-Люнебургского. А семнадцатилетний Кенигсмарк служил у герцога пажом. Юноша сопровождал дочь своего господина на охоту, читал ей вслух сочинения Расина и нередко бывал ее кавалером на придворных балах… Немудрено, что хрупкая блондинка София-Доротея и высокий черноволосый паж влюбились друг в друга.

А потом им пришлось расстаться. В Филиппе заговорила кровь Кенигсмарков, и он отправился на поле боя… а после еще на одно… и еще… София-Доротея же была шестнадцати лет отдана за Георга-Людвига Ганноверского, юношу довольно вялого, узколицего и неумного. В свои двадцать два года он вечно бывал хмелен и сердит на весь свет. В пассиях у кронпринца ходила некая Герменгарда Шуленбург, дама весьма необразованная и заносчивая.

Впрочем, вначале Георг-Людвиг относился к своей красавице жене весьма неплохо и даже придумал ей ласкательное имя – Физетта. У молодых супругов родились двое детей – Георг и София-Доротея. И вот сразу после того, как на свет появился второй младенец, кронпринц утратил к жене всякий интерес и стал проводить целые дни и ночи в обществе госпожи Шуленбург.

София-Доротея чуть не лишилась сознания, когда услышала о том, что ко двору вот-вот прибудет Филипп Кенигсмарк. Она прекрасно помнила часы, проведенные наедине с влюбленным пажом, и готова была опять отвечать ему взаимностью. Бродя по усыпанным белым речным песком дорожкам роскошного большого парка – гордости Ганновера, ибо лучшего не сыскать было в целой Европе, – она воскрешала в памяти давние годы и мечтала о сладости новых встреч.

Наконец Филипп приехал – и принцессу охватила страсть, коей она никогда не знала.