Ирина Степановская - Ноев ковчег доктора Толмачёвой

– Не надо по Москве! Я дам тебе адрес его квартиры. У него же есть квартира. Наверняка он пойдет туда. Больше ему некуда деваться...

– Я не поеду!

– Аркадий...

– Я не поеду! И пошли вы все ко всем чертям!

Барашков вышел и хлопнул дверью. От этого звука Тина зажмурилась и закрыла уши ладонями. И стояла так, раскачиваясь и сжимая голову, пока не стемнело.

Очнулась она от поскуливания Сени. Как во сне, собралась, вывела собаку. Постояли, потом сенбернар сам повернул к дому. Как слепой с собакой-поводырем, она шла за ним, смотря по сторонам невидящими глазами. Дома накрошила Ризкину крошек, механически почистила клетку. Мышонок взобрался по ее руке на плечо и обнюхивал щеку. Она не ответила на его ласку. Сняла с плеча, посадила обратно. Он, недовольно фыркая, стал чистить лапками мордочку.

Настала ночь. Ложиться? Зачем? Тина взяла с постели подушку – прижалась лицом. Запах. Его запах. Ощущать его было сладко и невыносимо. Тина бросила подушку. Выключила свет, снова включила. Она ходила по комнате, не думая, не осознавая себя. В горле першило, хотелось пить, но она не понимала, что нужно для этого сделать. Пойти на кухню? Включить чайник? Она прошла. Увидела стол, на нем чашки. Бутылка вина. Два бокала. Взяла один бокал в руки, посмотрела на свет. На краю – отпечаток розовой помады. Тина постояла, потом механически выбросила бокал в мусорное ведро. Второй бокал заполнила вином, отпила. Стало еще хуже. В голове – ни одной мысли, только ощущение космической дыры, бездны, катастрофы и лучом прожектора единственное желание: вернуть. Любой ценой – унижением, угрозой, обманом – все равно как, только бы видеть опять перед собой, только бы ощущать по ночам – пусть не в себе, пусть только рядом.

Тина взглянула на часы. Половина двенадцатого. Последние недели Азарцев иногда приходил домой поздно. Как раз примерно в такое время. Она прошла в коридор, прислушалась. Неужели на свете никогда не случается волшебство? Вдруг она сейчас откроет дверь – а на площадке стоит Азарцев.

Открыла. Никого. Она опять закрыла дверь. Скорей бы рассвет. А если она сама попросит его прийти? В конце концов, что она сделала ему плохого?

Она не хотела звонить ему сейчас. Почему-то она думала, что сегодня он ей не ответит. Надо ждать до завтра. Или до послезавтра. Но послезавтра представлялось ей таким долгим, что она не знала, сможет ли до него дожить. Лучше завтра. Она опять взглянула на часы. До утра осталось семь часов. Семь часов – это не так уж много. Когда в Москве три часа дня, в Петропавловске-Камчатском полночь. Девять часов разницы. Как быстро они пробегают, например, в новогоднюю ночь!

Она вспомнила, как Азарцев завалился к ней в Новый год в куртке, надетой на майку. Какое это было счастье! Только бы он вернулся! Какая разница, где он бывает, какие у него друзья, работает он или нет, откуда возвращается? Лишь бы возвращался! Лишь бы сидел на табуретке на этой маленькой кухоньке...

Тина еще раз взглянула на часы. Прошло десять минут. Она решила, что позвонит ему в восемь. Надо дожить до восьми.

Лечь в постель она не могла. Бросила на пол какое-то одеяло, которое отыскала в шкафу, села. Спиной к стене, лицом к часам. Сенбернар Сеня подошел к ней и осторожно лег на пол. Она механически положила руку ему на спину, сжала пальцами теплую шерсть.

– Если б ты знал, как мне плохо, – сказала она, глядя перед собой. Сенбернар вздохнул и положил морду ей на колени. – Володя, если б ты знал, как мне плохо!

Следующее утро выдалось на редкость солнечным. Веселый ветер выдувал последний грязный снег с газонов. Шумели ветви деревьев, и хотя почки еще не думали набухать, концы ветвей серебрились на солнце – то ли от выступивших микроскопических капелек сока, то ли от пыли.

«Надо же, и в Москве скоро весна, – подумал Филипп, подходя в семь утра к своему престижному дому. – Маша, наверное, уже собирается на работу».

Во дворе уже стоял наготове его черный «Мерседес». Водитель вышел из машины, поздоровался.

Филипп Иванович прошел через линии охраны, поднялся в квартиру. Маша одевалась и одновременно откусывала от бутерброда, отпивала из чашки.

– Привет, дочурка.

– Привет.

Маша взглянула на отца, но больше ничего не сказала, стала причесываться.

– На работу собираешься?

– Собираюсь.

Он подошел, поцеловал Машу в макушку.

– Трудовой ты у меня народ.

– Не то что некоторые.

Маша освободилась, опять стала водить по волосам щеткой.

– Ты кого-нибудь конкретно имеешь в виду?

Маша бросила щетку, повернулась к отцу.

– Ой, пап, ну чего ты притворяешься? Эти все твои девахи, они что, великие труженицы?

Отец хмыкнул, прошел в кухню, отрезал хлеб, намазал кусок маслом и стал есть.

Маша посмотрела:

– Вон одна из тружениц тыла даже завтраком тебя не удосужилась накормить!

– «Труженицы тыла»... – расхохотался отец. – А ты, дочурка, стала злая у меня.

– Будешь тут добренькой...

Маша вытащила из коробки одну помаду, другую, потом обе швырнула назад. Подошла к отцу. Привстала на цыпочки.

– Ну вот ответь мне, зачем тебе жениться на этой Татьяне? Ну зачем?

Отец приподнял ее, как маленькую, покружил по комнате и усадил на диван.

– Да кто тебе сказал, что я собираюсь жениться?

Маша встала, опять подошла к зеркалу, стала рыться в косметичке.

– А об этом и говорить не надо. И так все ясно. Ты на себя посмотри.

Филипп Иванович тоже подошел к зеркалу, посмотрел на себя поверх дочкиной головы, потрогал за подбородок.

– И что такого?

Маша резко обернулась к нему.

– Да ты же в нее влюблен, папочка! Как мальчишка! Как в пятнадцать лет. Тебя еще на работе не спрашивают, что это с тобой случилось? Ты же прямо помолодел лет на двадцать!

– Правда? – Филипп Иванович покрутил головой из стороны в сторону, показал зеркалу язык. – Так это же хорошо, дочка.

– Было бы хорошо, если б влюбился ты не в Татьяну.

– А это почему? – насторожился он.

– Темная она лошадка, папочка. Два года мы с ней вместе работали, а никто ее в отделении не понимал. И я не понимала.

– Ну, абсолютно понятны бывают только дураки.

– Вот откуда ты знаешь, что она тебя любит?

Филипп Иванович налил себе кофе, отхлебнул.

– А ей меня еще пока не за что любить.

Маша остановилась.

– Как это?

Он пожал плечами:

– А так. Очень просто. Она молода и красива. Без мужа и без детей. Не столько умна, сколько сообразительна. Энергична. Эгоистична. Но в то же время, – он задумался, – хотелось бы верить, что честна. А я, – он опять покрутился у зеркала, – опытен, богат, умею вести себя с женщинами, но уже не молод, не так красив, как раньше, – он втянул живот и опять выдохнул. – И живот мешает. Я тоже эгоистичен и у меня есть взрослая дочь, которая меня ужа-а-асно ревнует. Мы с Татьяной уравновешиваем друг друга. Ты не находишь?

– Не нахожу. – Маша прошла в коридор и стала натягивать старое пальто. – Любовь Петровна сегодня придет попозднее. Она отпросилась на час. Ты вечером придешь ужинать? Что ей сказать, чтобы она приготовила?

Он задумался:

– Не знаю.

Маша уже двинулась к выходу.

– Эдак ты похудеешь – без завтрака и ужина.

Отец вдруг удивился.

– Эй! А где твое новое пальто? Сегодня погода как раз для него.

Маша уже была у лифта.

– Мне в старом удобнее. Не люблю быть второй.

Одинцов выскочил за ней, взял сильными руками за плечи:

– Нельзя так ревновать, слышишь? Ты – моя дочь. И всегда ею будешь. И у меня есть к тебе предложение: давай сначала выдадим замуж тебя, и тогда ты, занятая своей семьей, будешь меньше вмешиваться в мою личную жизнь.

Лифт пришел, но Маша стояла перед открывшимися дверями и не двигалась.

– Что ты на это скажешь? – спросил Филипп Иванович. – Как я понял, ты ведь не особенно счастлива на работе? Найдем тебе богатого жениха...

Лифт закрылся и по чьему-то вызову уехал на другой этаж.

– Ты не понимаешь, папа. – Маша повернулась к нему, и Филипп Иванович увидел, что из одного глаза у нее выкатилась круглая слезинка. – Я не хочу богатого жениха, много денег, путешествий в экзотические страны и кучу бриллиантов. Я человек домашний, домоседка, как бабушка. Даже за границу мало ездила. Одной неинтересно, ты меня не берешь. Для меня главное – семья. Чтобы меня любили. Чтобы были дети. Чтобы я о них заботилась. Работала по дому. Учила с ними уроки. Читала книжки. Возила бы их на каток и к вам с мамой в гости. И больше мне от жизни ничего не надо... – Маша помолчала. – Но я себя обманывать не хочу. Не хочу, чтобы и другие меня обманывали. Ты погляди на меня!

Отец уже затащил ее обратно в квартиру, прислонил к себе, стал гладить по волосам.

– Ты думаешь, ты некрасивая? – горячо заговорил он, зажимая ей рот, чтобы она замолчала, не растравляла себя. – Ты ошибаешься! Мужчины не гонятся в женах за внешней красотой!

– Да, – всхлипнула она. – Поэтому ты и выбрал Татьяну. Дурнушку!

– Поверь, я выбрал ее не за красоту.

– Ой, не говори. – Маша отстранилась, посмотрела на часы. – Я уже опаздываю. – Она вытащила из сумки носовой платок. – Знаешь, я столько всего насмотрелась в больнице! Всех этих служебных романов, любовей, измен, интриг...

– Маша! – поразился отец. – Тебе надо что-то срочно менять в жизни! Нельзя быть такой занудой в двадцать семь лет!

– А что мне менять? – Маша шумно высморкалась. – От себя не убежишь, ноги другие не пришьешь, лицо не исправишь. Я не некрасивая, на самом деле, просто мои стандарты не вписываются в рамки современной моды. А моду изменить я не в силах.

– Может, тебе похудеть? Походить в бассейн, в тренажерный зал?

– Да я и не такая уж толстая! – сказала Маша. – Просто маленького роста. Раньше была маленькая и худенькая. А теперь не худая, но все равно кажусь толстой. Ты предлагаешь мне отказаться от пирожных? А что это изменит? Рост у меня все равно не прибавится, ноги не вырастут.

– Послушай, да ведь, похоже, ты тоже влюбилась в кого-то? – Отец поднял ее голову за подбородок и заглянул в глаза. – Ну-ка, признавайся.

Маша вздохнула.

– Влюбилась ли? Не знаю. Но замуж бы пошла.

– Хороший человек?

Она кивнула.

– Хороший. Иногда, правда, кажется каким-то... не таким. Но на самом деле хороший. Я только недавно его поняла.

– Надо мне прийти посмотреть на него, – засмеялся отец. – Похоже, крепко он тебя зацепил.

– Не надо. Я его сама собираюсь как-нибудь пригласить к нам в гости.

– Ну и прекрасно. Я в твой выбор вмешиваться не буду.

– Мне кажется, я знаю почему.

Маша встряхнула головой, как бы отгоняя от себя этот разговор.

– Иди, а то опоздаешь. – Отец посмотрел, как она вошла в лифт, и закрыл дверь.

* * *

В отделении все оставалось по-прежнему. На работу явилась Раиса, и Маша отметила, что ее живот стал казаться не таким большим. «Опустился, наверное, – вспомнила Маша практику по акушерству. – Значит, идут последние недели. Ой, надо эту подругу пристраивать куда-то, а то разродится прямо в отделении». Барашков ходил злой, как черт, а когда Маша спросила, что с ним, невнятно огрызнулся. Валентина Николаевна из палаты куда-то исчезла. Но поскольку отвечал за нее Аркадий, Маша не стала беспокоиться. Пристроил, наверное, для очередного осмотра. Владик Дорн засел в ординаторской и не выходил. Больные лежали по палатам. Маша обошла всех и нашла, что дела идут не так уж плохо. Она вернулась в кабинет и перевернула листок настенного календаря.

«Надо же, март. Действительно первый весенний день, если судить по погоде». Марье Филипповне пришло в голову, что по этому случаю она может купить торт и устроить у себя в кабинете чаепитие для сплочения коллектива. Заодно будет предлог выманить Дорна. Она соскучилась по нему. Он избегал ее уже почти пять дней. Хоть и куцые были объятия на кожаном диване, а все придавали остроту ее жизни. А теперь... Как бы узнать, что Владик думает по этому поводу?

Маша прошла в коридор и дождалась, когда приедет лифтерша Генриетта Львовна.

– Если пойдете в обед в магазин, купите нам в отделение тортик! – Она протянула рыжей Генриетте деньги.

– Какой вам, шоколадный, вафельный или с орехами?

– Лучше фруктовый, он полегче.

– Понимаю. Выберу самый свежий!

Рыжеволосая восьмидесятилетняя ведьма бодренько умчалась вниз, и Маша с удовлетворением отметила, что подлечили они ее на славу. И настроение, и физическая форма у Генриетты Львовны до сих пор не подкачали.

Не подкачал и торт. К обеду он возвышался на столе у Маши воздушной нежной персиковой горой.

– Подведем итоги месяца. – Маша разрезала торт на куски и посматривала на Дорна и Барашкова. – Итоги все-таки неплохие, – она сделала паузу, – хотя могли бы быть и лучше...