— Мало того, что душа у неё отморожена, так ещё и в психушку, что же это за время было, что за люди в нём жили.

— Всё в прошлом Лиза. Это их жизни и только они могут судить своё время. Не наше это дело со своим бы правильно разобраться. Похоже, наше поколение ещё хуже зло может принести своей стране и народу.

— Хуже не бывает, — вскинулась Лиза.

— Страну профукать можем. Это ещё страшнее грех, чем войну с собственным народом вести, — вздохнул он.

— Почему ты так решил про страну? — поднялась на локти она.

— Смотри внимательно за тем, что происходит вокруг, и ты к этому же придёшь. В ближайшие годы никого не будет волновать государственная гордость и мы граждане некогда могучей страны тоже никого не будем волновать. Так что светлого будущего нам не видать ни своего, ни государственного.

— Мне казалось, он так правильно всё говорил.

Мужу это не понравилось и он буркнул:

— С малолетства правильных боялся.

Лиза, проведя пальчиком по его вспыхнувшей возмущением щеке, подтрунивая спросила:

— Чем же правильные перед тобой провинились?

— Всех и всё продадут, чтоб только самим правильными выглядеть. А он ещё и болтун. Страшное дело для такой огромной многонациональной державы, как наша.

— Илюша, страна пережила столько генсеков. Только крепче стала, — посмеивалась она.

— Понимаешь, каждый раз в этой кучке находился хоть один сильный стержень, который удерживал эту махину на нужной орбите, а сейчас одни, блин, болтуны. Заболтают всё.

— Ты говоришь страшные вещи, такого безумия просто не может быть, потому, что не может. С чего нам разваливаться и не любить друг друга. Да в голове такого ни у кого нет.

— Поживём, увидим, уже не долго осталось ждать. Нельзя же бесконечно болтать, не отвечая за свои слова. Совсем ничего не делая созидательного, а только разрушая и плюя в сторону всех. Народ опять же от сытой, спокойной жизни поглупел. Казалось бы, за что боролись. Ан нет, всё выкрутилось наоборот. Видишь ли, Лизок, страна-это чашка. А власть-это то, что туда мы нальём: молоко, сок, воду… Если скисло молоко или испортился сок не обязательно разбивать чашку. Достаточно вылить содержание в раковину, а её помыть.

Вернувшись вечером домой, Илья Семёнович обрадовался подмоге детей.

— Лизонька, как я тебя ждал девочка. Завтра купишь маме всё необходимое, чтоб можно было вывезти её к докторам. Чужие глаза и руки это не то чего бы мне для неё сейчас хотелось. Да и побыть с ней в этот период неотлучно кому-то надо. Теплом, заботой одарить необходимо. Напугала меня сегодня Танюшка не рассказать как. Собралась уходить. Подумай только, что может быть с ней, если она это осуществит.

— Пап, должна же быть причина. Ты точно не обидел её, мог же и не заметить?

— Лизонька, я говорил сегодня с врачами. Мы можем вернуть её к жизни только лаской, теплом и терпением. Про любовь, я просто не говорю. Она должна знать, что мы все её очень любим и нам её присутствие просто необходимо.

— Папуля, по-другому просто не может быть.

— Не волнуйтесь вы так, Илья Семёнович, если Лизе надо уйти, с ней останусь я. — Обещал Илья.

— Очки ей надо, глаза ослабли, — сообщил Дубов.

— Было бы странно, если б всё было в норме от такой жизни. Там где она прожила жизнь, это почти тюрьма, — опустил свою руку на плечо тестя Седлер.

Получивший поддержку Дубов продолжал:

— К мастеру женской стрижки свози её, причёску ей сделай, чтоб уютнее она себя чувствовала. Научи пользоваться косметикой. Может быть, она расстроилась, увидев своё отражение в зеркале.

— А как она догадалась к нему подойти?

— Я не подумавши, сам показал ей. Ну, не смотри, Лиза, на меня так. Не додумал, виноват.

— Илья Семёнович не торопите вы время. Ей подняться на ноги надо и духом окрепнуть, а потом уже всё остальное крутить будем.

— Не скажи, Илюша, у женщин всё по-другому устроено, мне, кажется, она именно из-за внешности и завелась.

— Папка, не переживай, всё успеем, ты ничего не перепутал, это точно она. Мало ли?! Хотелось чуда, а кому его не хочется.

— Лизонька не ерунди. Она первая меня узнала. Столько лет одной только этой надеждой и жила. Я уже позже по глазам и ямочкам на щеках догадался о том, кто передо мной. Глаза те же остались, две ясные звёздочки, ничего их свет не потушило. А так ни за что не признать.

— Всякое случается.

— Потом здесь, когда мыл, смотрю родинка на шеи. У тебя тоже такая есть, я заметил. Мне так нравилось её целовать когда-то, — отвернулся он к окну.

— Папка…

Муж закрыл ей рот рукой, показывая газами на отца и шепча на ухо, чтоб прекратила говорить глупости.

— Да и разговаривали мы уже с ней, фотографии смотрели. Она Илюшу твоего за Тимофея приняла. Я говорил, что ты парень на отца молодого похож очень. Всю жизнь лагерную вспомнила.

— А про меня спрашивала?

— Нет. Она роды не помнит совсем. В горячке была.

— Ты сказал?

— Рассказал, удивилась, обрадовалась.

— Какие первые слова она произнесла, когда увидела тебя?

— «Илья, ты пришёл, как я устала ждать тебя».

— Как устроен свет не понятно, два человека ждут только друг друга, безумно желают друг друга, но каждый в своём углу и концы их судеб никак не сходятся в один рисунок.

— Иди, посмотри, она проснуться уже должна.

Подождав ухода жены, Седлер подошёл к Дубову:

— Илья Семёнович, вы не обижайтесь на Лизу, она страшно рада матери, просто последнее время, случившееся с нами слишком не вероятно. Бывает, выигрывают люди раз за жизнь, но не столько же. Судьба подкладывает нам сюрприз за сюрпризом.

Лиза вернулась взволнованная, с горящими глазами. Принеслась она прямиком к отцу.

— Папка, она лежит, смотрит просто так, давайте быстрее.

Найдя среди вошедших людей, тут же поцеловавшего её в висок Дубова, Таня успокоилась.

— Ты поспала, сразу хорошо выглядишь. Посмотри, кого я к тебе привёл, — подтолкнул он к матери растерявшуюся Лизу. — Узнаёшь?

Она непонимающе смотрела на него, словно ожидая подсказки.

— Мы фотографии смотрели, вспоминай, кого ты ждала сегодня? — погладил он её лицо. — Ну, вспомнила?

Переведя взгляд с Дубова на ребят, задержалась на каждом в отдельности. Улыбнулась Илье, видимо вспомнив и обрадовавшись: «Сын Мозгового!» Протянув худую белую руку к Лизе, тут же отдёрнула, словно обжёгшись: «Вдруг противна и нежеланна». «Лиза, возьми сама», — показал, глазами отец. Та, схватив руку матери, прижала к губам, потом к сердцу. По щекам неслись горькие слёзы, которым, не смотря на предупреждение мужа и отца, она не смогла поставить заслоны.

— Мама, родненькая, я так рада. Нам так тебя не хватало. Теперь всё будет иначе, у нас получится счастливая семья. Это мой муж, Илья.

— На Тимошу похож. — Опять улыбнулась она, посмотрев на Дубова.

— Папуля, может, её в «Кремлёвку» положить? — метнулась к отцу Лиза.

Но Илья Семёнович постарался успокоить вспыхнувшие испугом Танины глаза.

— Нет, Лиза. Я уже привозил кого нужно сегодня. В больнице она через верх належалась. Ей дом и любовь нужны. Мы не торопимся, да Танюшка, потихоньку отойдём. Неси доченька поднос с едой. Мы её сейчас покормим.

— Я быстро.

— Сок не забудь. И апельсин, Илья, почисть, ей понравился тот витамин.

Она смотрела на него широко открытыми глазами, а он собирал губами бегущие из её глаз горячими ручьями слёзы.

— Чего ты плачешь, птаха, тебе не понравилась дочка?

— Она красавица.

— Вот! Повода для слёз нет. Надо поправляться и жить.

— Бедная, бедная… Она выросла сиротой, пока я гнила там.

— Ей Богородица, должно быть, сжалившись над нами, дала любящих родителей. Приёмный отец умер, а мать вышла замуж. Так, что она только наша теперь.

— Как же они с сыном Тимофея нашли друг друга?

— Мы сами с Мозговым были поражены такому сбегу обстоятельств. Судьба кудесница намудрила. Умом не понять такого хода и не просчитать.

— Конечно, Мозговой его фамилия. На проверках выкликали. Читает список Штык, кажется, такая его кличка была и комментирует каждую фамилию, помнишь. А потом много нагнали и уже перекличку делали только по номерам. Я до сих пор свой помню. Куда-то потом перевели этого деятеля. Помню холодный барак, в три яруса нары. И мы по двое валетом на них. Слезть нельзя даже по нужде. Только с разрешения.

— Что он комментировал по поводу Тимофея, помнишь?

Она наморщила лобик.

— Фамилия Мозговой, а мозгов в голове отсутствие полное, раз в лагерь попал.

— Точно, а ему в пару «дубина» пустоголовая досталась, это про меня. Так и есть. А мы про это совсем забыли с Тимофеем. Интересно бы посмотреть на этого умника сейчас.

— Бог с ними, Илюша. Вспомнила, как ты пальцы на ноге обморозил в рваной кирзе. И тебе два кусачками откусили. Как ты бедный выдержал. И на железо, облитое в мороз водой, босого ставили. Коркой ступня покроется, а «Волк» тебя опять пытает. Думала без ног останешься.

— Обошлось. Ступни только все в шрамах и рытвинах. Бывает ночью, гудят.

Заслышав шаги она встрепенулась:

— Ой, дети идут. Ты не корми меня много. Организму тяжело.

— Понемногу, всего пробуй. Пусть желудок привыкает.

— Мы долго да? — влетела с подносом Лиза.

— Ничего, мы без вас поговорили, Таня вспомнила, как в лагере охрана комментировала фамилию Илья твоего отца и мою тоже.

— И как?

— «Дубина безмозглая».

— Поэты. Вот вам апельсин и мандарин, Татьяна Ивановна. Поломать на дольки?

Таня, посмотрев на Дубова, покачала головой.

— Илюша, оставь, она сама, ей понравилось их отделять друг от друга. В наше время никто не слышал о таких диковинках. Огурцы, морковь, лук, свекла. Вишни и яблоки и то не у всех были. Привыкнет, банан её пока не впечатлил, завтра ананас попробуем.

— Лиза, не куксись, — обнял жену Седлер. — Она быстро догонит. Татьяна Ивановна, попробуйте, вот то мясо с луком под сыром и майонезом, очень вкусно. Вам понравится.

— Идите, ребятки, отдыхайте пока с дороги. Я тут сам. Мы поужинаем, телевизор посмотрим.

— Пап, я могу покормить маму сама.

— Лиза, завтра, а сейчас, Илья, веди, её в ваши апартаменты. И спокойной ночи.

Дождавшись их ухода, он подсел к ней на кровать. Подложив подушку за её спину, поставил поднос на колени.

— Давай потихоньку, не торопись, мясо я тебе порежу на кусочки, смотри, как я это делаю. А теперь берёшь и накалываешь каждый кусочек на зубчик вилочки. Пробуй. Ничего страшного в том, что соскочил, сразу и у меня не получалось. Привык в лагере, всё ложкой есть, не легко было переучиваться. Видишь, получилось, — поцеловал он её в уголок губ, слизнув испачкавший их соус.

— Илюша, ты сам поешь, ты же с работы, голодный.

— Пожалуй, помогу тебе, съем кусочек, а ну, положи мне в рот. Илья прав вкусно. Давай делиться будем один тебе, один мне. Накалывай. Неси. Отлично. Ой, не поймал, ускакал, — смеялся он неудаче, обнимая её.

Лиза, подслушивающая за дверью, терялась в догадках, что там происходит такого, над чем они смеются.

— Кончай шпионскую деятельность и пошли отдыхать, — пробовал вразумить её муж.

— Смеются.

— Прикольно. Смеются, не плачут. Он знает, что делает. Лучше его эту женщину не знает никто.

— Илюша, она моя мать.

— Она его женщина и жена. Пошли добровольно или я применю силу.

— Примени, может мне тоже хочется, чтоб ты со мной так же, как отец с мамой нянчился.

— Чего проще, — поднял он её на руки, посмеиваясь. — Надо было давно прикинуться несчастной. Мужик, пока гром не грянет, лоб не догадается перекрестить. Малышка, любовь моей матери, льющаяся у неё аж из ушей и твой отец, щебечущий с Татьяной Ивановной, вдохнули в твою головку романтические нотки. Пошли разбираться.

Живым живое

С утра, покормив мать и раздав наставления мужу и домработнице, Лиза унеслась по магазинам, выполнять поручения отца. Купила всё, что пожелал он и, что посчитала нужным сама. Взяла парочку костюмов, примерив на себя, но взяв на размер меньше. Плащ, ночные сорочки, халатики, домашний костюмчик, кофточки и нижнее бельё тоже заняли своё место в её объёмных пакетах. Туфли и босоножки брала по себе, нога одного размера оказалась. Разложив покупки перед матерью на кровати, демонстрировала, на что убила сегодня день. Таня, что б не обидеть дочь, щупала, дивный материал, вертела необычной формы туфли и улыбалась. Лиза так старается. Но неужели я всё это на себя одену. А нижнее бельё вообще не такое, что шили в молодости они себе сами. Воздушное, кружевное, красивое. На него только смотреть, а не носить. Хотя им там с Ильёй на Затоне, было всё равно по большому счёту, что на них одето. Не замечали ничего, любили душой. На Илье грязный ватник, сам худой, чёрный, а для неё краше его не было никого. Кто бы знал, что из него такой мужик получится привлекательный. Как красиво он сейчас одет, хорошо пахнет. Подумала: «Надо бы поинтересоваться, кем он работает, но боязно, важный такой. Потом у Лизы спрошу». Только, когда он снимает с себя этот дорогой костюм, вешая в шкаф на вешалку, и ложится рядом с ней, становясь прежним Илюшкой, ей с ним легче разговаривать и понимать.