Людмила Сурская - Норильск — Затон

— Сколько вы будете чаёвничать? Терпения уже нет, на вас смотреть. Ведро точняк выхлебали? — разворчалась Елизавета Александровна.

— Это уж такое дело, при разговоре либо чай пей, либо водку, — хохотал Тимофей. — Жалко чаю, перейдём на другое. Займитесь внуком лучше, мадам.

— У внука есть мать, закругляйтесь и по койкам.

Мозговой, не принимая шутки, строго глянул на жену.

— Лиза, иди, нам надо поговорить с Илюшкой.

— Хорошо, только, чур, не будить.

— Эй. Так не пойдёт.

Дождавшись ухода Елизаветы Александровной, мужчины возобновили разговор.

— Илья, сынок, ты не лезь в эти заварушки.

— На призывы не покупайся, — вторил Тимофею и Дубов.

— Утрясётся всё, потом разберёмся.

— Твоё дело небо. Вот и храни его.

Илья успевал только поворачивать голову от одного к другому.

— Ответ крикунам должен быть один: «политика не моё дело» и точка. Чья бы шашка над твоей головой не махала со своего пятачка не сходи.

— Отец, Илья Семёнович, а что будет с моим замполитом, например? Это ж много людей под метлу попадёт? Их жизни прахом пойдут?

— Думаю, останутся все живы, к стенке никого не поставят. Поорут, пар выпустят. Назовут как-то по-другому и все пироги.

— Было молоко, станет кефир и вся проблема. Это не основная беда сегодняшнего бардака.

— Что ты имеешь ввиду, Дубов?

Тот пододвинул к себе вазочку с вишнёвым вареньем, кинул пару ложек в рот и, запив чаем, объявил:

— Во главе каждой республики встанет свой хан и хана народу.

— Согласен с тобой. Три прибалтийских хутора старушка Европа прижмёт к себе.

— По уму-то так им на хрен не нужна та нищета, но поближе к границам Российским подобраться страсть, как охота. Белоруссия останется с нами.

— Почему Илья Семёнович?

— Её немец в войну пожёг и вырезал. Там половина народа с Российских просторов.

— Украина точно с нами будет, да пап? — поспешил он и не угадал.

Отец нахмурил брови, пощипал подбородок и выдал совершенно иное, нежели тот ожидал:

— Ни фига. Она наплачется сама, замучает нас и насмешит весь мир.

— Почему? Согласись, что колыбель Руси была в древнем Киеве. Мы один народ! — настаивал сын.

— Националисты колобродить будут. Повылезают из всех щелей. Для них Польша и Румыния и матери, и сёстры. Им они простят всё, да и прощать нечего забыли всё. А вот к «москалям» со списками претензий бегать будут. Так они устроены. Дождались мутной воды шакалы. Вспомните, после войны: Прибалтика угомонилась, а они ещё свой народ долго терзали. А стержня в хребте нет, кровей намешано много.

У парня вытянулось лицо.

— Как это?

— Дубов объясни ему, я ещё за чаем схожу.

— Под татарами были, под поляками были, под австрийцами тоже, румынами, венграми, литовцами и ещё много, много чего намешано. Сурагат. А что с него? Одна изжога и головная боль.

— Кто ещё чаёвничать хочет? — опустил чайник на стол Тимофей. — Заметьте, всё это было могучей страной. И каждый из нас болел своей болью, не помышляя рушить её. И мне не понятно, почему те, кто разрушил её, прикрывается этой нашей бедой, которую, мы никогда не ставили в противовес стране.

— Ты учти Илья встанут заводы.

— С чего?

— Нарушены связи. Кстати, Дубов выруливай на западные рынки и быстрее. Брось все свои резервы. Внутренний рынок на какое-то время будет потерян.

— Ты прав Тимофей, прав. Завтра же займусь только этим.

— Неужели дойдёт до этого, отец?

— Зарплату выплачивать не будут, а людей на улицу начнут выкидывать. Прижмитесь там. Лишние деньги если есть немедленно в валюту и золото.

— Есть немного, в Норильске же жил.

— Завтра без возражений поедешь со мной, предупредил Дубов. Действовать надо быстро и ушами не хлопать.

— А что с нашими накоплениями?

— Что было здесь всё в валюте уже, а что скопилось там, у тебя, пустишь в акции комбината.

— Ты думаешь, дойдёт до этого? — Потёр подбородок Мозговой.

— И очень скоро. По-другому спасти комбинат будет нельзя. Да и «умных» отхрякать его себе много найдётся.

— Понял. Илью после окончания, заберу в Норильск на полк. И не дёргайся, — предупредил отец возражения сына. — А ты Илья Семёнович, если уж тут под дыхалку будет, возвращайся к нам. Квартира твоя стоит законсервированная.

— Это тоже откидывать не будем, — помешал ложечкой чай Дубов, гоняя по чашке лимон.

— Найди мне хороший проект храма. Строить буду. Пусть катится по тундре колокольный звон. Пока эта неразбериха я и осуществлю задуманное.

— Согласен, Тимофей. Много по тундре путников неприкаянных мыкается, будет им приют на «Затоне» и душе их покой.

— Лукьян прав, мужской монастырь заложим. Колокольню поставим на пример Ивана Великого. Пусть гудит над тундрой. Мы что хуже сердца России. Остановится путник или охотник, угомонит на мгновение бег суетной мысли, как бы разбуженный словом вечности и плачущей душой, поспешит на этот призыв. Или, вздохнув и осенив себя крестным знамением, продолжит свой путь.

— О! Ты, отец, уже сложно заговорил. Я вас понял. Разрешите мне отчалить. Лизонька заждалась, и вы бы шли поздно уже. — Попрощался с ними, отправляясь спать, Илья.

— Иди сынок, а мы ещё посидим, чаёк попьём.

— Ох, боюсь тебе этот чай, завтра боком от матушки выйдет.

— Договорюсь, не твоя печаль, топай.

— Тимофей, я пойду Таню посмотрю и вернусь. Быстро провернусь. Пока ты с чайником сбегаешь на кухню, я и подскочу.

— Понял, иду ставить. Будем всю ночь пить чай.

Они долго ещё сидели, планируя, как спасать заводы, рудникам пережить лихую годину, выйти из месива без больших потерь комбинату. А на улицах шумели разъярённые толпы новоиспечённых революционеров, не понимая, что пустили страну и себя на никому не ведомый виток истории.

Воспользовавшись тем, что ребёнок остаётся под таким мощным присмотром. Лиза потянула мужа посмотреть Андроников монастырь. Когда пришёл в него послушником Рублёв монастырём правил ученик Сергия Радонежского Андроник. А на монастырском кладбище похоронены герои Куликовской Битвы. В памяти монахов-старожилов сохранились воспоминания, как отдыхали победоносные дружины Дмитрия Донского, перед тем, как вступить в ликующую Москву, трезвонившую во все колокола. Всё это наложило отпечаток на его работы. Илья долго сопротивлялся, но вынужден был согласиться. Не отпускать же её в такое не спокойное время одну.

— Там жил, работал и погребён Андрей Рублёв. — Убеждала горячо она его. — Уверена, ты не раскаешься. Я тебе расскажу, что не поймёшь.

Ей очень хотелось посмотреть «Троицу» Рублёва. Она читала, что произведение это он написал «в похвалу святому Сергию». В посвящении был заложен глубокий смысл. Языком художественных образов Рублёв выразил то, чему учил Сергий, что последний почитал важным и нужным для родного народа. Главная мысль картины, — идея мира и согласия, о чём страстно мечтали и не находили в жизни люди пятнадцатого века. Странно, но тот же вопрос беспокоит и нас сейчас. Лизе хотелось всмотреться в те старинные краски, поискать ответ, терзающий в эти безумные дни страну, в Рублёвском прошлом. Рублёв создавал ощущения совершенства. А вдруг он достиг тайны гармонии, совершенства и чистоты ещё тогда и закодировал в «Троице». Особенно большое впечатление произвёл на неё средний ангел, чуть склонивший голову на бок и протянувший руку, чтобы взять и испить смертную чашу. Дерево над его головой плавно склонилось от печали, словно в знак предосторожности и сочувствия. Ох, как Рублёвская мечта о прекрасном человеке, о всеобщей гармонии, о мире, дружбе и согласии актуальна сейчас. Ведь свою бессмертную «Троицу» он вынашивал в сердце, как всеми ожидаемый призыв русских людей к единению. Прошло столько веков, и мы стоим опять у того же корыта. Почему человек по несколько раз наступает на одни и те же грабли? Почему каждому нужен свой удар в лоб?

Возвращались они молчаливые. Илья посмотрел на жену и удивился, даже лица у обоих не такие как всегда, а какие-то добрые, просветлённые. Он другими глазами посмотрел на бушующую толпу подкрученных людей:- «Может, действительно отец с Дубовым правы, если с таким трудом и кровью объединялись, то кто дал право рушить это сейчас. Кто даст гарантию, что так будет правильно и счастливо?»

— Тебе понравилось? — постаралась заглянуть ему в глаза Лиза.

— Да. Вернее мне помогло это кое-что понять.

— В следующий раз я расскажу тебе о Феофане Греке. Они с Рублёвым противостоятели. Феофан весь в драматических противоречиях. Его образы каждую минуту ждут, что раздастся глас труб, зовущий людей на Страшный суд, где ни один грех не будет прощён. Персонажи Рублёва мы только что видели, полны чистоты и согласного мироощущения.

— Уговорила, я согласен. Похоже, в этих двух людях спрятана загадка противостояния нашего народа. Одна часть народа периодически бьёт в набат, поднимая на судилище, а вторая хочет мира и спокойствия. Даже иконы зовут к противоположному оказывается. Вечный вопрос опять повисает в воздухе.

— Кто прав?

— Да. Но уже определился с позицией. Я на стороне Рублёва.

— Я тоже.

— Давай завернём в Лаврушинский переулок.

— Ты хочешь зайти в Третьяковку?

— Раз мы уж так рядом сейчас, то почему бы не посмотреть.

Лаврушинский, как всегда был многолюден. Они бродили по залам, подолгу задерживаясь у известных с детства полотен: «Утро стрелецкой казни», «Княжна Тараканова» или В. Перова. «Проводы покойника», И. Шишкина, «Рожь», В. Сурикова. «Боярыня Морозова». Особенно Илья крутился около картины Ф. Васильева. «Мокрый луг».

— Тебе понравилось, я вижу, это потрясающая силы вещь. В этом пейзаже, по-моему, сплелись любовь, боль и тоска. Поэтому он так хватает душу. Гений, а они долго не живут. Он умер в Ялте, в 23 года, совсем молодым.

— Откуда ты столько знаешь?

— Должна же я чем-то заниматься в тайге и тундре, вот читаю. Народ гонялся за художественной литературой, а я покупала о звёздах, картинах, Древней Руси.

— Потрясающе, а почему я ничего об этом не знал? Колись теперь, что ты ведаешь о создателях Третьяковки?

— Что и все. Они принадлежат к старинному купеческому роду. Их прадед переселился из Малого Ярославца в Москву, основав дело. Основной доход шёл от костромской текстильной мануфактуры. Если даровитый человек попал в беду, Павел старался помочь. Для вдов и сирот художников он выстроил дом с бесплатными квартирами. Первые картины Павел Третьяков купил в 1856 году у мало кому тогда известных: Худякова и Шильдера. Потом были Верещагин, Пукирев, Флавицкий. На первой выставки передвижников приобрёл «Грачи прилетели». Помнишь, по школьной программе проходили. Дальше, больше.

— А какая картина самая шумная?

— «Явление Христа народу». Самая большая картина. Ей восхищались, о ней спорили.

— Пойдём в зал Репина, всегда хотел посмотреть.

Он несколько раз возвращался к картине «Иван Грозный» внимательно рассматривая её. Лизу это удивило и насторожило. При выходе из зала он вернулся опять к ней. Попросив смотрителя зала рассказать о произведении, что та с удовольствием и сделала. Поведав, что картина производила на умы людей необычное впечатление и на неё, как и на человека было покушение.

— В смысле? — перебил женщину Илья. — Извините.

— На неё напали с финским ножом. Молодой человек бледный с безумными глазами сделал на картине три пореза. Когда его скрутили два служителя, он кричал: «Довольно крови! Долой кровь!» Преступник назвался Абрамом Балашовым, когда его допрашивали, он повторял всё тоже. Было ясно: он сумасшедший. Прямо из галереи его отправили в соответствующую больницу.

— Как же удалось спасти картину? — влез в рассказ опять Илья.

— Из Эрмитажа был приглашён опытный реставратор. Приехал и Илья Репин. Через несколько месяцев картина висела на прежнем месте. От ударов не осталось и следа.

— Да, интересная история, — переминался с ноги на ногу Седлер.

Зная мужа, Лиза понимала, происходит что-то непонятное, но очень серьёзное.

— А вы не могли бы показать, где были эти порезы? — помявшись вдруг попросил он.

— Могу, почему бы и нет. Но почему, это вас, молодой человек, так заинтересовало?

— Мне, кажется, я уже видел эту картину, причём совсем недавно и как раз вот с такими порезами. Их просто заклеили с той стороны и всё, кусочками ткани. Причём работа эта была очень старая, я по ткани это понял. Одна конфигурация пореза, на одной и той же картине, что это?