Галина Лифшиц - Новый дом с сиреневыми ставнями

Наконец принесли суп. Вполне хороший. И соус не отличить от марсельского.

Как они впервые прилетели в Марсель, какая жара была, море искрилось. Как бросили вещи в номер и поехали в известный морской ресторан. Там и попробовали этот знаменитый суп. И правда, одним супом наелись ужасно. До темноты потом сидели, попивая вино, под крики чаек, любовались лунной дорожкой на воде, вдыхали запахи пиний. Неужели все-все это теперь в прошлом? И все воспоминания о прошлом будут причинять боль?

– Как вам супчик?

– Замечательно. Как настоящий. – Таня вздрогнула от неожиданности, слишком уж задумалась над своим буйабесом.

– А он и есть настоящий. У нас повар из Марселя. И продукты первоклассные, – укорил официант.

Тут у Тани зазвонил телефон.

– Ты где? – раздался энергичный голос Олега.

Как же давно он не звонил ей днем! Только сейчас она это заметила. Раньше созванивались они чуть ли не каждый час. На секундочку: «Люблю, целую, пока-пока». В последнее время они были слишком заняты. Всем, чем угодно, только не друг другом. Все равно – были друг у друга, были вместе, но вполне могли прожить день до вечера, не напомнив о себе.

– Я тут. На двадцатом этаже. Суп ем.

– И я рядом. Жди меня, закажи мне тоже, я голодный жутко.

Все как всегда. Привыкла она к хорошему. К тому, что не одна. К уверенности в человеке, на которого можно положиться. А что если придется отвыкать?

Приход Олега произвел среди барышень с собачками настоящий фурор. Только сейчас, глядя словно со стороны, Таня осознала, как привлекает к себе женское внимание ее родной муж. Раньше она относилась к этому с юмором.

Даже если в гостях какая-то знакомая, изображая слишком выпившую, лезла к Олегу целоваться или усаживалась на колени, Таня не реагировала. Зачем обращать внимание на чужую глупость? Они потом вместе и смеялись над внезапно проявившимся знойным темпераментом дамы.

– А что творит, хотя в летаххххх! – подражая Высоцкому, удивлялся Олег.

– У нас, в кафе молочном «Ласточка, официантка может так», – вторила Таня.

Ничего, кроме смеха.

А сейчас не до смеха. Девицы цепкими гляделками тут же всосали в себя информацию о костюме, часах, запонках, рубашке и галстуке появившегося в их поле зрения объекта. Все мгновенно переварили, подтянулись, подправили песиков под мышками, придали лицам загадочно-достойное выражение.

Олег чмокнул Таню в макушку и сел напротив, спиной к курятнику.

Красавицы в шоке переглянулись. «И это к такой непонятке пришел этот шикарный мен? Что делается, люди добрые! Мир сошел с ума!» – читалось в их убитых реальностью взглядах.

– Ну что? Как ты? – потянулся Олег к жене, накрыл ее руки своими.

– Вот, суп тебе заказала, сказали, скоро будет.

– Суп – это хорошо. А ты? Где ты была? Что делала?

– У Саши была.

– О?

– Что значит «о»? – раздраженно спросила Таня, недовольная тем, что проговорилась про Сашу.

– «О» значит, что ты вроде была у него недавно, – миролюбиво ответил муж.

– Анализ еще один сдала.

– Зачем?

– Давай потом, ладно? Сдала и сдала.

– Ты изменилась, Тань. У тебя другое лицо, – внимательно глядя ей в глаза, произнес Олег.

«Посмотрю я на твое лицо, как оно изменится, если результат окажется положительный», – подумала Таня.

– Я устала. Понимаешь? Совсем, бесповоротно. Дом закончили, все, можно жить, а я устала.

– Я вижу. Все вернется, давай просто подождем, а?

Он улыбнулся и приблизил свое лицо к Таниному:

Дорогая! Сядем рядом,

Поглядим в глаза друг другу,

Я хочу под кротким взглядом

Слушать чувственную вьюгу… [15] —

и кивнул – продолжай.

– Дорогой! – мрачно продолжила Таня его игру. Обычно он начинал какой-то классический стих, а Таня с ходу продолжала свое. Или наоборот, начинала она. Их это, бывало, очень веселило, потому что придумывалась всякая чепуха.

Дорогой! Я нездорова,

У меня сегодня насморк,

Я чихнуть тебе готова

На лицо или на галстук…

Олег захохотал.

– А дальше?

– А дальше тебе суп принесли, ешь, пока горячий, – улыбнулась Таня.

Все-таки он заставил ее улыбнуться.

Вот он ел и ел свой суп, а Таня смотрела и думала про то, заразные они теперь или не очень.

Странный вирус какой! Целоваться можно! Через посуду не передается. Грипп передается, а этот – нет. Странно. А если что-то недосмотрели, недоисследовали? И все передается как миленькое? Как они будут людям говорить, если в гости придут? «Вы нам, пожалуйста, отдельную посудку поставьте и прокипятите, мы заразные». Вот жуть-то. Как другим рассказать? Или никому не рассказывать? Но имеет ли она право молчать? Может, она по закону обязана предупреждать?

Есть какие-то стереотипы о стыдных болезнях или ситуациях. И ничего не можешь с собой поделать – просто стыдно, и все тут. Она явственно вспомнила давнюю историю.

Было ей двенадцать лет. И добыли родители путевку в детский международный лагерь в Болгарию. Это было такое несказанное счастье и везение, что словами не передать. Три недели моря, солнца, веселья, да еще за границей! Эта была первая Танина поездка за рубеж и вообще первая поездка без родителей. Отдых был незабываемый. Неповторимый, как детство. Расставались и плакали. Никто домой не хотел. Но пришлось вернуться. До школы оставалось еще дней двадцать. К бабушке Нине ей не хотелось. Она сидела дома, тосковала и читала Жюль Верна, всего-всего. Потому что у него было про море. Наконец Буся заметила некоторую странность. Внучка читала, перелистывала странички одной рукой, а другой непрерывно чесала голову.

– Что ты там все чешешь-ковыряешь? Что ты там нашла у себя в голове? Сокровища? – иронически заинтересовалась Буся, надевая сильные очки.

– Ба, дай дочитать, – отмахнулась Таня, продолжая чесаться.

Сильные руки военного хирурга зажали голову в тиски.

– Да вы что, родители-идиоты! Вы что сидите? Не видите, что у нее? У ребенка вши! – трубным голосом возгласила Буся.

Таня зарыдала. У нее и так были сложные отношения с насекомыми. При виде мотыльков, летящих на свет, она испытывала панический страх. А тут – вши, которые сидят на ее голове и пьют ее кровь!

Буся немедленно достала нужный том Большой медицинской энциклопедии и зачитала всей семье сведения про педикулез. Педикулез – это и была вшивость. Таня видела на картинке многократно увеличенные «портреты» вшей. Отвратительные, мерзкие гады.

Она рыдала от ужаса.

Бабушка тоже времени зря не теряла: стыдила на все лады родителей. Как это, в семье три врача, три специалиста! Позор! Грош всем цена! Единственный ребенок завшивел! Как у самых злостных злыдней! Куда деваться от позора! Что про них скажут люди!

У Тани были прекрасные густые длинные волосы цвета ржи. Больше всего бабушка опасалась, что, если не удастся избавиться от вшей до начала сентября, придется «снимать волосы».

– Как снимать? – заливалась слезами Таня.

– Под корень. Наголо. Тогда сразу избавимся.

– А почему к сентябрю?

– А потому, что вас положено всех проверять на вшивость в начале учебного года. Чтоб других не заразили.

Точно! Таня вспомнила, как приходила к ним медсестра, сразу после торжественной линейки, посвященной Дню знаний, и рылась у всех в волосах. А потом во всеуслышание называла пару-тройку фамилий, чтоб к ней в кабинет зашли. И тогда по классу прокатывались смешки: «Вшивые, вшивые…» И вот теперь докатилось до нее! Этот стыд она перенести не сможет.

Убиваться так уж сильно не стоило, ведь за дело взялась Буся. В течение двух дней она маниакально уничтожала паразитов. Мазала чем-то Танину голову, вычесывала расческой с мелкими зубьями, снова мазала. В конце концов, осмотрев буквально каждый волосок, осталась довольна: стричь не придется. Вывели! Терпение и труд все перетрут!

И все-таки Таня боялась 1 сентября, как дня казни. А вдруг бабушка что-то проглядела? Она боялась именно стыда, насмешливых взглядов, удивленного хохота и того, что счастливцы без вшей станут ее сторониться.

Когда в класс вошла медсестра, у Тани от ужаса закружилась голова. Но все обошлось. Буся разгромила-таки противника окончательно и бесповоротно.

Сейчас вернулось воспоминание о страхе возможного стыда. Ведь так или иначе – люди узнают. И никакая Буся, никто не в силах будет уничтожить то, что угнездилось в ней. Саша сегодня сказал, что к концу XX века в мире было больше двадцати пяти миллионов ВИЧ-инфицированных. А сколько сейчас, в какой прогрессии это число увеличивается?

– Танюш! Ты десерт будешь? Мне убегать через десять минут!

Они выпили вместе кофе. Он даже подвез ее к оставленной в получасе ходьбы машине. Распрощались.

Только вечером она вспомнила, что не сказала Олегу о Швейцарии. Совсем недавно это было бы вообще немыслимо. Прежде она боялась за него больше, чем за себя. Думая о том, кто из них умрет раньше, молилась, чтобы она первая покинула этот свет. Сейчас она представила себе картинку: она улетает, так ничего и не сказав. Он звонит ей днем, телефон вне зоны действия сети. «Попробуйте позвонить позже», – советует автоматическая дева голосом, которым обычно рассказывают садистские анекдоты. Что ж, ему понравится. А потом, когда дозвонится, Таня ему передаст привет из маленькой уютной горной страны. Красиво!

Она начала думать о нем со злорадством, а ведь не ясно еще совсем ничего. Допустим, у нее ВИЧ, а у него нет. Ну, просто на минуточку допустим. И он ни в чем не виноват. Совершенно. Мало того, ему понадобится много душевных сил, не говоря уж о физических и материальных: на нем будет больная Таня и, возможно, больной ребенок. Все – невинные жертвы. Все страдают и стоически переносят страшное испытание. В этом случае добавлять от себя в виде подарка лишние неожиданности и удары – дело некрасивое.

Смотрим дальше. У него тоже ВИЧ. Значит, он заразил. Наказан он в этом случае дальше некуда. Пусть доживает как-нибудь, но вряд ли рядом с ней. Сама мысль о нем в этом случае делается невыносимой.

Если ни у кого ничего нет, а все это обычная ошибка лаборатории, то пусть. Пусть так. Это было бы самым большим счастьем. Конечно, она тогда рассказала бы все Олегу. Как она терзалась, как ей приходили в голову разные подозрения, как была временами готова возненавидеть его. Он бы понял. Пожалел.

Таня расчувствовалась от картины счастья. Конечно! Конечно! Эти две недели ожидания не имеют права испортить их отношения. Надо набраться терпения. Каждый день момент истины приближается. Надо держаться.

Вернувшийся с работы муж захотел сразу же идти к Вере. С чайником. Упорный он все-таки невероятно. Если решит – не свернешь. Таня, например, про этот чайник и думать забыла. Ерунда это все. Ну, взяла и взяла. Зачем на всю эту возню время, силы терять, воспитывать взрослого человека?

– Ты ей позвони хотя бы, что зря ходить? – посоветовала Таня.

– Звонил. Отключен телефон. Ну давай на машине просто подъедем, глянем, есть кто дома у них.

Поехали. В кухонном окошке виднелся свет.

Олег довольно глянул: «Ну, что я говорил!»

– Давай сначала просто узнаем, кто дома, оставь коробку в машине, – попросила Таня.

Муж согласился.

Постучали в дверь. Долго никто не шел. Опять постучали. Услышали шаги. Наконец-то!

Верин муж стоял у открытой двери. Неузнаваемый. Правильнее сказать: в дверях стоял человек, похожий на Вериного мужа. Как похожи бывают отец и сын.

– А, вы… Проходите.

Они вошли в тесные сени.

– Веры нет. Нет Веры. Умерла позавчера. В больницу отвез, там сразу и… Завтра хороним. Из больницы заберем. Приходите.

Таню пронзил стыд. Какое счастье, что они не успели осуществить свою идиотскую задумку! Хоть в собственных глазах людьми остались. Не по своей воле, другая сила уберегла. Уличить хотели. Да с вывертом. Конечно, деньги есть, можно и с вывертом. Чайников накупили себе в убыток. Цена этих двух чайников – это цена ее скидочного билета до Цюриха. Стыдно. Ей казалось, что Вера где-то рядом. Наблюдает за ней. Смеется беззлобно.

Стыд – вот цена экспериментов над человеком. Это серьезная цена, если чувство стыда живо в душе. Сейчас Таня понимает, что это такое, когда тебя испытывают на прочность, проверяют. Пусть даже не люди, обстоятельства. Человек не имеет права делать из жизни театр, да еще считать себя режиссером.