Мартин призвал на помощь всю силу воли, чтобы не расхохотаться. Ни у одного другого чернокожего в Новом Орлеане не хватило бы нахальства прийти на бал к Фейну в костюме еле волочащего ноги пресловутого дяди Тома! Да к тому же с ядром и цепью!

— Ведь понимал же, что совсем спятить надо, чтобы поддаться на твои уговоры пригласить этого ублюдка курчавого, Мартин, — злобно пробормотал Фейн, сейчас от его южного акцента не осталось и следа.

— Среди чернокожих он — сила, его слушаются, Рекс. А чернокожие нынче получили право голоса.

Или ты не слышал? И чернокожих у нас — треть населения штата. — Мартин начал свою тираду довольно спокойно, но под конец не мог сдержать раздражения. — Брось, Рекс! Где твое чувство юмора?

В этот момент в зале начал то тут, то там возникать нервный смешок. Однако многие гости демонстративно поворачивались спиной к вновь прибывшему и как ни в чем не бывало возвращались к прерванной беседе.

Мартин, не говоря ни слова, отошел от Фейна и стал пробираться сквозь толпу к чернокожему гиганту.

— Так и знал, что ты выкинешь какой-нибудь фокус. Линкольн! А что, цепь и ядро настоящие?

— Да, cap, хозяин! А как старая хозяин думает, этот штучка… — Эбон, нарочито коверкая речь, расплылся в довольной улыбке. — Резиновые, сенатор. Можно взять напрокат в любой театральной лавке. По-моему, ядро и цепь добавили костюму последний штрих, как думаете, сенатор? Это в знак моего протеста…

Глава 5

Джеральд Лофтин наслаждался душой и телом.

Последним — в буквальном смысле.

Этим телом в спальне наверху была рыжая девица, с которой он познакомился меньше часа назад в бальном зале.

Экзотическая рыжина, однако, оказалась фальшивкой. Сейчас, когда из одежды на ней осталась одна лишь черная полумаска, это стало совершенно очевидно, поскольку треугольничек волос на лобке был темнее воронова крыла.

Когда Лофтин увидел ее внизу, она щеголяла в одном из тех нарядов, которые полагалось носить южным красоткам в благословенные времена до Гражданской войны — по крайней мере они носят их во всех фильмах. Платье доходило до самого пола, а начиная от талии было посажено на кринолин, что создавало впечатление, будто она разгуливает в бочонке.

После двух коктейлей она приблизила к нему лицо и прошептала:

— Дорогуша, здесь мы, как шпроты в банке. Давай прихватим выпивку — и наверх, там поуютнее, а?

Лофтин в принципе не возражал, но несколько замялся, обуреваемый сомнениями и подозрительностью. С лицом, с той его частью, которую он мог рассмотреть, у нее все в Порядке — но как, к черту, угадать, что у нее за фигура под всеми этими тряпками?

Беспокоился он напрасно. Тряпок оказалось не так уж и много — лишь платье да ободья кринолина.

Как только они были сброшены, что заняло целых три минуты, под ними осталась лишь сама девица, сочащаяся горячей влагой желания, в которую Лофтин тут же и погрузил свой напрягшийся фитиль.

Предложение поступить так исходило от нее: «Чего тянуть, лапочка, макай фитилек по-быстрому».

Не терпелось ей, значит, и времени она даром не теряла. Лофтина это устраивало — можно было обойтись без утомительной процедуры предварительных мероприятий. Если мужик пришел в боеготовность, чего еще надо? Лофтин уже давно заметил, что в этом деле ему свойственна некоторая скоропалительность и что всякие глупости, которые в учебниках по технике любви называются подготовительной стадией, частенько приводили к дурацкой ситуации, когда для него все заканчивалось, не успев по-настоящему начаться.

В данном случае ничего подобного не произошло. Рыжая красотка оказалась тоже не из заторможенных, и оргазма они достигли легко, быстро и одновременно, будто практиковались вместе в течение многих и многих лет, а не каких-то жалких пятнадцати минут.

— Ну-у-у, это была что-то, пупсик! — Лофтин опрокинулся на спину, хрипя, как загнанный жеребец.

В мерцающем свете ночника на тумбочке у кровати Лофтин нащупал второпях брошенную там пачку сигарет. Окинул долгим взглядом свою рыжеволосую партнершу. Она, закрыв глаза, раскинулась в бесстыдной позе словно окаменевшая, единственным признаком жизни оставалось лишь движение ее маленьких грудей в такт с дыханием.

Лофтин закурил, не удосужившись предложить сигарету своей даме. Работал он у Рексфорда Фейна всего-то два месяца, сегодня его впервые пригласили в этот дом не по делу, а в гости. И если нынешнее приключение может служить образчиком потенциальных дополнительных льгот, такую службу нельзя не полюбить!

Вместе с тем ему было немножко не по себе. Он не знал, как Фейн отнесется к тому, что один из его работников трахает какую-то гостью, да еще в его собственном доме!

Лофтин не мог позволить себе потерять это место, ставки были слишком высоки. Фейн обещал взять его на постоянную высокооплачиваемую работу в одной из своих многочисленных компаний, если Лофтин позаботится о том, чтобы предстоящий во вторник парад Рекса прошел без сучка и задоринки, и обеспечит этому действу широкое освещение в прессе. С прессой он никаких трудностей не предвидел, однако возник ряд проблем, в частности эта лежачая демонстрация, которые могли весь парад сорвать к чертовой матери.

К тридцати восьми годам Лофтин успел попробовать свои силы на многих работах — хороших и не очень, а в нескольких случаях и вовсе по ту сторону закона. На некоторых он вроде бы преуспевал, но ему, похоже, был присущ талант так или иначе все пускать прахом. Ухватиться за место у Фейна его заставила раздиравшая душу паника, поскольку он сильно подозревал, что оно станет последним на пути к полному и окончательному провалу. Сорвись он и здесь, заскользит на самое дно как по маслу, и ухватиться будет не за что — ледяной желоб прямо в небытие.

Так что он был исполнен решимости удержаться на работе, чего бы это ни стоило. В Новый Орлеан он попал впервые, и то, что успел увидеть, ему очень понравилось. Он был жизнелюб, обожал крепко выпить, вкусно закусить и всласть потрахаться. В Новом Орлеане для упомянутых трех видов деятельности возможности открываются, судя по всему, самые широкие. А с хорошей работой, обещающей большие бабки…

Да что говорить! Он готов на все, лишь бы ублажить мистера Рексфорда Фейна.

Он повернулся, чтобы затушить сигарету. В поле зрения попали собственные ноги, и Лофтин невольно расхохотался. Боже праведный, один носок он, оказывается, снять так и не успел.

Еще бы! Отдельные предметы их одежды разметаны по всему полу, словно клочки бумаги после бури.

Это еще чудо, что пуговицы на месте остались.

Он вновь откинулся на спину, маленькая ладошка поползла по его груди, прихватывая по пути мокрые от пота волосы, тихий голос промурлыкал ему в ухо:

— Над чем смеемся, лапочка? Слушай, а как все-таки тебя зовут?

— Джеральд. Джеральд Лофтин.

— Я буду звать тебя Джер. Согласен, Джер? — Ладошка поползла ниже, и Лофтин попытался втянуть живот. Вот черт бы его побрал, надо бы последить за собой, а то скоро пузо нарастет, что твоя бочка.

— А я Дейзи, то есть Маргаритка, — хихикнула она, — цветочек из венка.

— Привет, Дейзи.

Ее ладошка добралась до заветной цели и сжала его гениталии.

— Бедняжка, несчастненький фитилечек. Совсем сник.

— А ты как думала, Дейзи, после такого… Но я быстро восстанавливаюсь.

— Сейчас Дейзи ему поможет.

Ее губы и язык последовали маршрутом, проложенным горячей ладошкой. Здорово у нее получалось, дело это она знала. Лофтин среагировал с похвальной быстротой. Его фитиль встал по стойке «смирно», пульсируя, как электровибратор.

— И вправду быстро восстанавливаешься, Джер.

— Твоими же молитвами, детка.

Она змеиным движением скользнула на него всем телом и прикусила ему ухо.

— Пора макать фитилек, Джер?

— Как скажешь.

— Я готова.

Он сжал ее плечи и опрокинул на спину, притиснув к кровати. Какое-то мгновение он нависал над ней, пока Дейзи умелой ладошкой не ввела его член внутрь себя.

Тут уж он не замедлил с тем, чего она так ждала, энергично двигая задом, как поршнем. Дейзи помогала ему с отточенным искусством, и они уже стали подниматься по ведущим в рай ступеням, как Лофтин вдруг ощутил голыми ягодицами прохладное дуновение.

Женский голос прощебетал:

— Эй, Дейзи! Привет, подружка. Ты занята?

Лофтин застыл как изваяние, потом медленно повернул голову и взглянул через плечо на стоящую у двери коротышку в костюме пирата.

— Господи Боже мой! — вспылил он. — Ты что, дверь не запирала?

— Это моя лучшая подруга. Эдна Мэй, — донесся из-под него голос Дейзи. — Я попросила ее навестить нас, Джер. Чтобы повеселиться втроем. Потому что, пока ты не позабавился втроем со мной и Эдной Мэй, считай, по-настоящему и не жил.

Джим Боб Форбс не мог поверить в такую свою удачу. Он намеренно пришел на бал к Фейну с опозданием, и на тебе — рядом с сенатором Мартином Сент-Клаудом стоит Эбон собственной персоной, явно тоже только что появившийся. Они с Сент-Клаудом дружно смеялись.

Причиной их веселья послужил скорее всего маскарадный костюм черномазого, который с учетом времени и места действительно был выбран весьма остроумно.

Па го чтобы отыскать этого типа, Джим Боб убил немало времени, а он тут как тут, на виду у сотни людей. Что говорило о степени компетентности полицейского управления Нового Орлеана. Или еще больше, подумал Джим Боб, о наглости самого Эбона. У него, должно быть, Появились свои причины вынырнуть из подполья, в противном случае его бы так и не нашли.

Джим Боб пробрался поближе. Он остановился в нескольких футах и, успев сдернуть с подноса проходившего рядом официанта стакан, стал терпеливо ждать. Потом он увидел, как сенатор поднял голову и медленно обвел зал взглядом.

Джим Боб не был знаком с сенатором Сент-Клаудом, но всякий, кто когда-нибудь читал какую-либо новоорлеанскую газету или смотрел местное телевидение, не мог не узнать этот профиль.

Джим Боб не особенно следил за политической жизнью, по правде говоря, он даже редко вспоминал обо всей этой чепухе — только тогда, когда политики так или иначе вредили делу, которым он занимался.

Этот ничего подобного себе пока не позволял, тем не менее тон некоторых последних речей сенатора Джиму Бобу очень не нравился. Он вроде выступает за то, чтобы дать черномазым волю, а это уже имеет прямое отношение к его, Джима Боба, делу. Только дай такому черномазому, как Эбон, волю, и каждый белый в Новом Орлеане окажется в опасности.

Тут Джим Боб заметил, что взгляд сенатора остановился в какой-то точке по другую сторону зала.

Он тоже посмотрел туда и увидел, как Рексфорд Фейн кивнул головой — едва заметный, но явно повелительный жест. Джим Боб успел вовремя повернуться, чтобы уловить досадливую гримасу, на миг исказившую лицо сенатора. Сенатор сказал что-то полушепотом Эбону и удалился, оставив нефа в костюме дяди Тома в полном одиночестве.

Джим Боб шагнул к нему и произнес вполголоса:

— Здорово, Эбон. Ищу тебя, ищу…

Эбон резко обернулся, глаза, как черные полыньи, полны нескрываемой злобы.

— Да ты, верно, и сам знаешь, — закончил фразу Джим Боб.

Эбон дернулся с нарочитой подобострастностью в попытке то ли расшаркаться, то ли изобразить поклон.

— Нет, сар, маста Чарли, моя не знать, что полисия моя искать. Моя совсем не знать, нет, cap…

— Ладно, Эбон, кончай прикидываться, будто только что с плантации, — с трудом сдерживаясь, оборвал его Джим Боб. — Я же знаю, что ты Из образованных. Так что брось валять дурака, понял?

— Хотите, чтобы я вместо неотесанного ниггера образованным ниггером прикинулся, капитан? — язвительно ерничая, осведомился Эбон. — Будь по-твоему, клейстер. Да, мне известно, что вы меня разыскиваете, однако, поскольку мне не предъявлены никакие обвинения и, соответственно, ордера на арест нет, я не считаю себя обязанным отдаваться в руки полиции. Формулирую как образованный, тебя устраивает, клейстер?

Несколько мгновений, которые показались ему вечностью, Джим Боб боролся с обуревавшими его противоречивыми чувствами. Он всем нутром не доверял таким вот заносчивым до наглости черномазым, извините, пожалуйста, хитрозадым неграм, и всегда должен был следить за собой, чтобы не сорваться, когда те разговаривали с ним на равных. Он считал, что ни одному чернокожему нельзя разрешать получать образование за пределами того минимума, который необходим для добывания средств к существованию'. А если черномазый хочет все же продолжать свое образование, то пусть катится к чертовой матери на Север, чтобы у него, Джима Боба, голова не болела. И в то же время твердый характер этого негра вызывал у него уважение. «Надо смотреть в оба, — мысленно предупредил себя Джим Боб, — иначе он ремней из меня нарежет и меня же ими повяжет».

Внезапно до него дошло, что Эбон наблюдает за ним с выражением издевательски подчеркнутого довольства. «Словно читает мои мысли», — подумал Джим Боб.