– Как давно он у тебя? – переспрашивает Лео.

– Я же сказал: два дня.

– И чем ты его кормил?

Я в замешательстве.

Лео с подозрением смотрит на меня:

– Луис! Ты ему вообще-то давал есть? Неужели эта бедная животина постится уже двадцать четыре часа?

– Конечно, давал. Иначе бы он сожрал меня, – отвечаю я. – Я давал ему то же, что ел сам.

– Ром пополам с грушевым соком?

– Кончай, Лео! – Мне только еще не хватало строгого допроса по поводу меню моего хорька. – Хлеб, мясо и все такое.

– По-моему, он голодный, – говорит Адела, наклоняясь к хорьку и внимательно глядя на него.

Хорек в ответ с не меньшим вниманием смотрит на нее.

– Ты всегда питаешься, как бог на душу положит, Луис, – говорит с упреком Адела. – И потом, наверняка существует специальная пища, которую надо ему давать.

– Ага! Я так и знала! Быстро же ты нашел мне замену, ублюдок!

Мы все трое недоуменно переглядываемся. Дело в том, что никто из нас понятия не имеет о том, что едят хорьки.

– Завтра посмотрю это в Гугле, – обещаю я. – Надеюсь, за это время он не умрет с голоду. И с какой стати ему может хотеться есть в два часа ночи?

– В три, – поправляет меня Лео.

– Три?! Матерь божья, у меня же сегодня показ! – Адела хватается за голову. – Все, последняя песня, и идем спать, – командует она.

Я смотрю на антресоли в глубине комнаты, с лежащим на ней матрасом, который служит мне постелью, когда я остаюсь спать в мастерской. Но это всего лишь простой соломенный тюфяк.

– Вдвоем на нем будет неудобно, – замечаю я.

– Почему вдвоем? Адела может спать… в моей комнате для гостей. – Со сладкой улыбкой Лео берет в руки гитару.

Я понимаю, что мое появление что-то нарушило. Я прищуриваюсь:

– Здорово! Значит, Адела может спать у тебя в гостевой комнате, а я нет, так?

– Ты прекрасно выспишься на своем тюфяке, – улыбается он и мне с не меньшей сладостью и запевает старую песню Сильвио Родригеса «Ветер – это ты». Это я его ей научил.

Как все итальянцы, он не знал самого известного на Кубе автора-исполнителя, одного из величайших интерпретаторов и новаторов нашей народной песни. Во всем латинском мире достаточно сказать: «Сильвио» – и любой понимает, о ком идет речь. Вообще музыка для кубинцев – самое главное в жизни. Куба стоит на музыке, как Италия на кухне. Все самые фантастические танцы последних веков родились на моем острове. Думаю, что именно это смешение этносов и культур привносит почти магическую чувственность в наши отношения с телом и ритмом.

Мой друг так заворожен ее голосом, что несколько раз ошибается в нотах, что для него просто неслыханно.

Адела и я опять усаживаемся на диван и подхватываем песню. Я давно не слышал, как она поет вживую, только в компьютере. Лео, который был знаком с ней накоротке, когда мы еще жили на улице Дезидерио, вообще никогда не слышал ее пения. Она сделала себе имя как певица джаз-лати на Сицилии. Мой друг так заворожен ее голосом, что несколько раз ошибается в нотах, что для него просто неслыханно. В финале песни она прижимается ко мне, как вернувшаяся домой девочка. Я обнимаю ее за плечи, и мне становится тепло оттого, что она здесь, рядом со мной.

Мне этого так недоставало.

Лео заводит «Ойала», еще одну песенку Сильвио. В старой печи потрескивает огонь, хорек спит, свернувшись клубком у подножия шкафа, негромко потренькивает гитара, и ее звуки смешиваются с нашими хорошо поставленными голосами.

Я тоже чувствую себя дома, мозги мои расслабились, узлы усталости в теле развязались. Я даже предположить не мог, насколько я устал.

И в этот момент семейного покоя стеклянная дверь распахивается, впуская порыв весеннего воздуха и разъяренную женщину.

– Ага! Я так и знала! Быстро же ты нашел мне замену, ублюдок!

И разъяренной фурией Мануэла устремляется к дивану.

Глава 9

– Сукин сын! – кричит Мануэла, тыча в меня пальцем.

Адела отрывается от меня и с изумлением смотрит на нее.

На физиономии Лео появляется болезненная гримаса.

– Не кричи, – говорит он. – Мы тебя и так прекрасно слышим, нет никакой необходимости оглушать нас.

Мануэла испепеляет его взором и снова поворачивается ко мне. Я впервые вижу ее не в юбке: на ней обтягивающие бедра джинсы, тесная черная майка и позолоченные босоножки на каблуках. Выглядит она убийственно сексуально. Жалко, что картину портит искаженное утомлением и яростью лицо.

Я слышу топот и едва выбираюсь из-под Аделы, вижу, как Лео, подскочив к Мануэле, хватает ее за запястья, не давая ей броситься на нас, а та, пинаясь, рвется из его рук.

– Твою мать, Луис, да ты просто маньяк! Тебе мало было трахаться весь уикэнд, и ты решил завалиться ко мне в дом в час ночи, а из-за того, что я не впустила тебя, ты исчезаешь на два дня и находишь себе другую… Шлюха!

– Это кого ты назвала шлюхой? – взвивается Адела.

– Тебя! Разве ты не из тех, кто ходит ловить мужиков вдоль канала? И кто ты после этого?

Адела вскакивает с дивана и устремляется к Мануэле:

– Если я шлюха, то кто тогда ты? Мать Тереза, наносящая визит мужику в три часа ночи?

– Я не могла заснуть! Он исчез, не сказав ни слова, и не подавал вестей с воскресного вечера, я встревожилась, не случилось ли с ним что-нибудь!

– Боялась, что он от огорчения утопится в канале? Напрасно тревожилась. Естественно, он нашел себе другую.

– Адела! – урезониваю я ее.

Ход перепалки мне нравится все меньше.

– Видимо, ничего стоящего не нашлось, раз он подцепил тебя! – орет Мануэла с искренним отчаянием.

Между прочим, Адела с ее шикарной фигурой уже много лет зарабатывает на жизнь моделью.

– А если бы он остался с тобой, то я бы сказала, что его стандарты резко понизились с тех пор, как я его видела в последний раз!

– Что ты себе позволяешь! – Мануэла замахивается на Аделу, намереваясь влепить ей пощечину.

Адела резко отшатывается и, не удержавшись на ногах, падает на меня, на секунду сбивая мне дыхание.

Я слышу топот и едва выбираюсь из-под Аделы, вижу, как Лео, подскочив к Мануэле, хватает ее за запястья, не давая ей броситься на нас, а та, пинаясь, рвется из его рук.

– Черт! Да прекрати ты! Уймись, дьявол тебя побери! – Мой друг с трудом поворачивает Мануэлу вокруг своей оси и одной рукой прижимает ее спиной к себе, а другой блокирует ее руки сзади.

В этой позиции ей не удается даже пинаться.

Я с восхищением смотрю на Лео:

– Лео, какая реакция! Я было подумал, что ты пьян.

– Это потому… ты ушел так… Я попробовала уснуть, но не могла, всю ночь вертелась в постели, кляла себя за то, что разрушила финал нашей прекрасной недели…

– Когда ты прекратишь острить, может быть, ты объяснишь этой сумасшедшей, что Адела твоя сестра?

Последние слова действуют на воспаленный мозг Мануэлы подобно ведру холодной воды. Она замирает в изумлении. В комнате внезапно наступает тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня в печке.

– Лео, Лео, испортил весь праздник, – надувает губы Адела.

– А ты предпочла бы, чтобы она выдрала тебе волосы?

– Пусть бы только попробовала! – Моя сестренка отбрасывает назад свою пышную черную шевелюру. – Я умею постоять за себя.

Я смотрю на Мануэлу. Ее лицо горит.

– Луис… Мне очень жаль… Я…

– Ты немного поспешила с выводами, – говорю я вежливо, поднимая пальцем ее подбородок.

– Это потому… ты ушел так… Я попробовала уснуть, но не могла, всю ночь вертелась в постели, кляла себя за то, что разрушила финал нашей прекрасной недели… А ты пропал… Я хотела послать тебе эсэмэску, но не смогла найти нужных слов… Уже два дня их ищу. И тогда решила пойти к тебе. Ты мне дал адрес… Это твой дом? – Она вертит головой по сторонам, насколько позволяет ей хватка Лео. – Ты можешь сказать своему охраннику, чтобы он отпустил меня?

– Лео, отпусти ее.

– Жалко, я было начал возбуждаться, – жалуется Лео, но подчиняется и широко зевает: – Не знаю, как вы, но с меня довольно впечатлений этого вечера. Я иду спать. Адела?

– Я тоже. Если я не посплю хотя бы часа четыре, меня можно будет выбросить на помойку.

– А почему только часа четыре? – интересуюсь я.

– Ты что, совсем все забыл? У нас в девять утра встреча с фотографом! У тебя нет ежедневника? – возмущается моя сестра.

Последние слова действуют на воспаленный мозг Мануэлы подобно ведру холодной воды. Она замирает в изумлении.

Адела приехала с Сицилии на фотосессию бренда альтернативной моды для каталога новой коллекции интимного белья. Выбор моделей пал на нас двоих, поскольку, как было сказано, у нас экзотический вид и выразительные лица. В случае с Аделой, думаю, их больше заинтересовало то, что у нее чуть ниже. Если бы мне выпало рекламировать линию нижнего белья, я тоже выбрал бы ее.

– У меня это в мобильнике… Вот, смотри. – Я показываю ей экран телефона. – Видишь, среда, 14 мая…

– Луис, среда, 14 мая, завтра, – информирует она меня, потом поворачивается к Лео: – Ну что мне поделать с таким братцем?

– Остается надеяться, что это не передается по наследству, – бурчит он. – Пошли, я покажу тебе твою комнату.

Она смущена и от этого выглядит еще более сексуальной. В конце концов, думаю я, немного драмы порой оживляет отношения. И еще, я совсем не умею противиться соблазну.

Когда они уже открывают дверь в квартиру Лео, я кричу ему шутливо:

– Эй, Лео, только не распускай руки!

Ответом мне звучит эхо его смешка. Думаю, он и не попытается. Для него же лучше.

Я поворачиваюсь к Мануэле, которая стоит, потирая запястья.

– Лео сделал тебе больно?

– Нет-нет. И потом, он был прав, – признает она с виноватой улыбкой. – Прости, что набросилась на твою сестру. Я была вне себя.

– Это было заметно.

– Знаешь, мы знакомы всего ничего, но ты… ты мне не безразличен, Луис…

Да, я не из тех, кто верен до гроба, и с этим ничего не поделаешь.

Я чувствую, как холодок нехорошего предчувствия пробегает у меня по спине. «Ты мне не безразличен» – опасная фраза, которая предшествует: «Ведь правда, что у тебя, кроме меня, никого?» А еще через несколько месяцев: «Мне казалось, что между нами что-то есть, и я думала, ты совсем другой».

Да, я не из тех, кто верен до гроба, и с этим ничего не поделаешь. Но я честен со своими женщинами: не вру, не морочу им голову, говорю все так, как оно есть, и стараюсь всегда доставлять им удовольствие. И я терпеть не могу, когда меня преследуют в любой форме, тем более когда заявляются в мой дом и начинают орать на меня.

Я смотрю на нее. Она смущена и от этого выглядит еще более сексуальной. В конце концов, думаю я, немного драмы порой оживляет отношения. И еще, я совсем не умею противиться соблазну.

А Мануэла в этот момент являет собой соблазн.

Я отбрасываю сомнения прочь.

– Ты мне тоже не безразлична. – Я подхожу к ней: – Я хочу тебя все время… Поэтому я пришел к тебе в воскресенье, а ты была не очень-то любезна и не впустила меня.

– Я уже была в постели, в пижаме, ненакрашенная…

– Да, пижама на самом деле вещь безобразная. – Я ненавижу пижамы. Если бы я был мировым диктатором, первое, что бы я запретил, это пижамы. – Но и в пижаме есть кое-что позитивное.

– Что?

– Ее можно стягивать.

В этот момент я замечаю какое-то движение на полу, позади Мануэлы, и взгляд мой падает на хорька. Его, вероятно, разбудил поднятый нами шум, и сейчас он выглядывает из-под нижней полки стеллажа.

Я быстро соображаю: не исключено, что Мануэла знакома со зверьком своей лучшей подруги и начнет задаваться вопросом, почему он здесь. Только что я пережил один приступ ревности, не хватало мне второго. Я не хочу ничего объяснять.

– Иди ко мне, – одним шагом я покрываю расстояние, разделяющее нас, и притягиваю ее к себе. – Не будешь же ты спешить домой, раз уж ты здесь.

– Не знаю… Уже почти утро, а у тебя завтра полно дел… То есть сегодня… Уже скоро…

– Еще одна причина не терять время, – шепчу я и тащу ее в другой угол, к лестнице на антресоли, лишь бы она не заметила хорька.

Здесь я обнимаю ее и целую до тех пор, пока она не перестает понимать, где находится, и теряет даже слабое желание сопротивляться. Она отвечает на мои поцелуи с такой отчаянной страстью, что я начинаю понимать, что она пережила, поверив, что потеряла меня.

Я отрываюсь от ее губ и слегка тяну ее за волосы, чтобы она посмотрела на меня.

– Так вот, – шепчу я, – раз уж тебе не хватило веры в меня, то теперь ты должна быть очень любезна со мной…

Она, будто загипнотизированная, не отрывает взгляда от моих губ.

Беру ее за плечи и резко поднимаю, одним рывком сдергиваю с нее джинсы вместе с трусиками.